Регбист слегка приподнял брови:
— Меня?
Дошагал до лестничной площадки и остановился, чуть ли не на целую голову возвышаясь над отнюдь не низкорослым Андроновым.
— Да, именно вас, — подтвердил Андронов.
Человек в спортивном костюме сразу все понял и, усмехнувшись, повесил полотенце на шею:
— Значит, мы с вами вовсе не случайные попутчики и не случайные соседи по этому «Хилтону»?
— Не случайные.
Андронов подумал, что не стоит делать резких движений — иначе как бы не пострадала челюсть, и так уже натерпевшаяся в свое время. Правда, не от удара кулаком, а от жесткой посадки.
— Я Андронов Алексей Иваныч, — сказал он и медленно повел головой в сторону подоконника, где лежал извлеченный из сумки простенький допотопный портсигар. — Видите эту вещицу? А помните, где такое написано? Цитирую — ну, может, ошибусь на два-три слова. Слушайте: «Он сел в плетеное кресло и некоторое время смотрел на востроносых, щуплых солдатиков, помаргивающих, как птицы, рыжими глазами. Затем вынул жестяной заветный портсигар, — с ним семь лет не расставался на фронтах, — похлопал по крышке, — «закурим, товарищи», — и предложил папирос». Читали такое, Иван Сергеич?
Его визави смотрел на портсигар с легким недоумением, но было видно, что он старается понять.
— Андронов?.. — Он словно пробовал это слово на вкус. — Алексей Иванович? Востроносые солдатики с рыжими глазами…
— Да это я по матери Андронов, по новому паспорту, — весело сказал Андронов. — Пришлось в свое время и паспорт менять, и фамилию — были кое-какие проблемы с московской милицией, уже здесь. А вообще, по отцу я Гусев, всегда был Гусевым. Гусев Алексей Иваныч. Вы, вот, свою записную книжку как память бережете, а я — портсигар. С гражданской!
— Вы не очень обидитесь, если я скажу, что у вас манеры провинциального актера? — бесцветным голосом осведомился Иван Сергеевич. — Демонстрация раритетов времен гражданской войны… Декламация художественных текстов графа нашего красного, советского, Алексея Николаевича… Нет, чтобы просто сказать: следил, мол, я за вами, Иван, в вещичках ваших копался… — Он посторонился, давая дорогу спускавшейся сверху пожилой тучной женщине в переливчатом пурпурном нарядном платье. — Понял, мол, что к чему и решил познакомиться поближе. Я книгу эту тоже, разумеется, читал, еще в детстве. Только помню, конечно же, не так хорошо, как вы. Не так дословно. Мне, знаете ли, другие ближе к сердцу, согласны?
— Согласен, — с удовольствием подтвердил Андронов-Гусев.
— Интересная вещица, — продолжал Иван Сергеевич, забирая с подоконника портсигар. — Пронесли, значит, через Дверь… Гусев Алексей Иванович. Кажется, несколько республик учредил, у Махно повоевал и у Буденного… А потом — прямиком на Марс, с инженером Лосем.
— Да, с Мстиславом Сергеичем, — улыбаясь, кивнул Гусев. — Значит, на самом деле читали «Аэлиту»…
— И вы, я вижу, тоже обо мне кое-что знаете.
— Это уж я здесь, — сказал Гусев. — Горы книжек проглотил.
— Может быть, продолжим разговор в более подходящей обстановке?
— Тогда у вас. У меня занято. Я там ваших разместил, они меня расшифровали.
— Ага. — Иван Сергеевич призадумался. — Не очень поцарапали ребят?
— До свадьбы заживет! — махнул рукой Гусев. — И пистолетик ихний вам отдам, мне он ни к чему.
— Давай на «ты», товарищ Гусев, — предложил Иван Сергеевич. — Одного ведь поля ягоды.
— Давай, — тут же согласился Гусев. — А ты с собой сюда ключ от стартера, случаем, не прихватил? Или какую-нибудь детальку от фазоциклета?
— От фазоциклера. Недублированного. Нет, не прихватил.
— А я вот портсигар свой взял.
— Мне сюда ляпник надо было бы прихватить, с ядовитой ляпой, — помрачнев, сказал Иван Жилин, бортинженер космического фотонного грузовика «Тахмасиб», а позже — агент Совета Безопасности, однажды направленный для выполнения задания в Страну Дураков.
Они пили коньяк, нашедшийся в сумке Жилина, закусывали яблоками и вели разговор. Бутылка «Дагестана» стояла на тумбочке, Жилин расположился на кровати, а Гусев рядом, на стуле. Дверь на лоджию была открыта настежь, потому что Гусев вовсю дымил — на посиделках со спиртным ему всегда хотелось много курить.
Как выяснилось, Жилин прошел через Дверь позже Гусева, но гораздо быстрее определился со своим местом в этой новой жизни.
У Гусева все было совсем по-другому. Бывшего красного конника, участника межпланетного перелета, организатора заварухи на Марсе и основателя «Общества для переброски боевого отряда на планету Марс в целях спасения остатков его трудящегося населения» приметили тут совершенно случайно. Бродил себе по рынку, выбирал апельсины-мандарины, и вдруг — «трах-бах!», разборки, «конкретные пацаны» с оружием, крики, мат-перемат, переполох, драка… Как человек в прошлом военный и бесшабашный, Гусев не смог не вмешаться. Тем более, что и его, пробегая, зацепили кулаком по ребрам. Врезал одному, другому, завладел пистолетом и ну месить дальше — всех, кто под руку попадался.
А когда нагрянула милиция, бросился вместе с новыми сотоварищами к машинам. Погрузились, помчались куда-то по улицам Москвы, целой колонной. Лишь потом разобрался, что к чему и кто есть кто, перезнакомился… И был принят в одну из местных группировок — им тогда было несть числа — как эффективная боевая единица. Много всякого было в те страшненькие годы переползания к капитализму, лилась кровь, менялись хозяева, но Гусев всегда приходился ко двору. И, умудренный опытом, на первые роли не рвался. Это была его стихия, именно таких встрясок не хватало ему в прежней жизни, когда гражданская отгремела, революцию на Марсе совершить не удалось и закончились вояжи по Америке и Европе, где он рассказывал про драки с марсианами, про пауков и про кометы… Пресной стала жизнь бок о бок с преданной, но уже приевшейся Машей, душа рвалась в бой, ниспровергать и разрушать, душить и давить врагов… Знание о Двери пришло как бы само собой, словно свалилось с небес, и он шагнул за порог без особых раздумий. И оказался в том самом мире, за который воевал, в настоящем, а не книжном мире. И разве мог он помыслить в своих двадцатых, что будущее окажется совсем не таким, каким рисовалось?..
Шли годы, он все время был при деле и жил очень даже безбедно.
И ничуть не сомневался в том, что может в любой момент, если постарается, отыскать Дверь и вернуться к себе. Но возвращаться не собирался. Как-то унизительно было бы вновь очутиться в книге, в придуманном писателем мире, развоплотиться, обернувшись тем же самым набором букв, черных знаков на белой бумаге. Не желал он возвращаться.
С годами Гусев остепенился, драк уже не искал — да и прошло время драк. Новые хозяева делали большие деньги, в основном, без кровопролития, и не с мелких базарных торговцев сшибали копейки, а промышляли сбытом наркотиков. Сильные были наркотики, не чета листьям марсианской хавры. Сфера влияния росла, сбыт шел по всей России, цепочки тянулись во все стороны, в города большие и малые. Здешнее захолустье тоже, казалось бы, надежно контролировалось хозяевами Гусева — и вот на тебе! Появились некие конкуренты, начали забрасывать свою продукцию в заповедные угодья, уводить покупателей. И кто, оказывается, на этих конкурентов работает? Иван Жилин, который жизнь собственную, книжную, намеревался посвятить искоренению наркотика «слег» в Стране Дураков! А вместо этого шагнул в Дверь и принялся отнюдь не книжный, а настоящий, подлинный мир заваливать наркотой…
Что он сказал ему, Гусеву, чуть ли не в самом начале разговора, после первой порции коньяка? «Я, Алексей, дело бы здесь для себя без труда нашел, я же прирожденный технарь. Бортинженер космического корабля как-никак, хоть и бывший. Но я вполне сознательно поставил себе задачу, — когда осмотрелся, пригляделся и понял, что тут творится. Это не они меня отыскали, это я их отыскал…»
— Эх, Ваня, — задумчиво сказал Гусев, медленно жуя яблоко. — А мы ведь с тобой, наверное, тут единственные, кто два разных Марса видел. Я — равнину оранжевую, с кактусами, ящерицами и пауками, ты — пустыню с летающими пиявками… А здешний Марс, настоящий, совсем другой: ни марсиан, ни пиявок.
Он перестал жевать и посмотрел на Жилина. Тот полулежал, облокотившись на подушку, и глаза у него были туманные и невеселые.
— Мне вот что иногда в голову приходит, Ваня, — продолжал Гусев. — Не угодил ли я из одной книги в другую? Может, Дверь — это переход между книгами, а не выход в реальность? И я по-прежнему чья-то выдумка…
— Не исключено, — вяло произнес Жилин. — Все сущее — выдумка то ли Господа Бога, то ли кого-то еще. Или чего-то еще. Иллюзия, Алексей, все сущее — сплошная иллюзия. Ум есть эманация тела, а тело есть выдумка ума… Только нам не дано узнать, так ли это на самом деле или нет, поэтому мой тебе совет: не задумывайся.
