– Да. Я никогда не отрекался от дружбы Эпафродита, хотя и не видел его уже очень давно.
– Что слышал ты?
– Только сплетни, которые сумел собрать на Форуме мой вольноотпущенник, а они скудны. Значит, он и правда мертв?
– Да.
– Как это случилось?
– Домициан предъявил ему обвинение. Эпафродит покончил с собой.
– Но почему? В чем состоял иск?
– Привычное обвинение, которое дядя постоянно выдвигает врагам, настоящим и мнимым. Заговор против Цезаря.
– И обоснованно?
Флавия уставилась на огонь:
– Ты полагаешь, что я осведомлена в такого рода вещах и знаю, кто желает императору смерти?
– Пожалуй, его смерти желают многие. Но лишь единицы рискнут всем, чтобы добиться результата. Был ли среди них Эпафродит?
Флавия сжала губы. Пламя отсвечивало у нее в глазах. Красота гостьи смущала и тревожила Луция. Что сказал бы Аполлоний о ее присутствии в доме своего последователя? Учитель, конечно, с презрением отнесся бы к телесному влечению Луция, но Флавия пришла по другой причине. Она явилась, потому что они оба желали смерти Домициана. Как отнесся бы Аполлоний к такой идее? Одобрил бы убийство, пусть даже тирана?
Флавия покачала головой:
– Я часто видела Эпафродита при дворе. Он вел себя так робко и затравленно, что я сказала себе: вот идеальный подручный. Кто его заподозрит? И я сошлась с Эпафродитом – осторожно, тайно. Однако он наотрез отказался. Заявил, что насмотрелся на хаос после смерти Нерона и никогда не будет участвовать в замыслах, которые могут привести к повторению беспорядков, пусть даже с самыми благими намерениями. Его робость не была притворной, он действительно боялся. Не желал новых горестей в жизни. Бедняга! Дяде следовало оставить его в покое, а не вытаскивать из уединения. Для Эпафродита возвращение ко двору стало гибельным.
– Почему же Домициан его заподозрил?
Она вздохнула:
– История настолько душераздирающая, что мне больно говорить. Ушей Домициана достиг слух, будто Нерон, пытаясь покончить с собой, потерпел неудачу, и Эпафродит помог ему умереть. Из верности и милосердия, конечно, и все же именно рука Эпафродита нанесла последний удар. Домициан призвал Эпафродита и велел открыть правду. Тот был слишком напуган, чтобы солгать. Он признал, что прикончил Нерона. И Домициан стал одержим этой историей. Он заставлял Эпафродита повторять ее снова и снова, иногда посреди ночи, словно склоняя признаться в преступлении, выдать какую-то тайную подробность. В конце концов Домициан вбил себе в голову, что Эпафродит намеренно, по собственной воле убил Нерона. «Даже если так, что тут плохого?» – говорили придворные. Если на то пошло, то, не умри Нерон, мой дед Веспасиан никогда не стал бы императором. Но дядя уверился в опасности Эпафродита. «Убил императора один раз, убьет и другой», – говорил он. Эпафродит не участвовал ни в каких заговорах против дяди. Но он прикончил Нерона, а потому заслужил смерть.
– Абсурд! Дело было почти тридцать лет назад.
– Согласна, безумие. И дядя безумен. Вот почему я здесь. Мне нужна твоя помощь.
Ее первый визит состоялся месяцем раньше, и с тех пор она приходила дважды, сближаясь с Луцием так же осторожно, как с Эпафродитом. Луций, в отличие от робкого давнего друга, откликнулся на завуалированные призывы Флавии. И вот она вернулась.
– Могу добавить, что Эпафродит оставил завещание, – сообщила она. – Оно хранилось у весталок, сегодня утром его прочли. Ты тоже упомянут.
– Я?
– Да. Конечно, дядя признает завещание недействительным и заберет имение себе, поскольку Эпафродита заклеймили как врага государства.
Неужели она надеется настроить Пинария против Домициана тем, что император намеревается лишить его наследства? Если так, Луций был оскорблен. Им двигала не алчность. Но дальнейшие слова гостьи показали, что он ошибся в ней.
– Тебе оставлено не много. Почти все достается вольноотпущеннику, философу по имени Эпиктет, высланному из Италии. Однако с условием, что средства пойдут на основание школы. Вот слова Эпафродита: «Пусть мое состояние, какое есть, послужит изучению философии». Но тебе он завещал статую.
– Статую?
– Очевидно, из сада. Фигура атлета, если я правильно помню.
– Бойца Меланкома, – прошептал Луций, вспоминая, как впервые увидел изваяние в день, когда на Рим пал пепел Везувия.
– Да, его самого.
Когда-то Эпафродит сказал: «Меланком простоит здесь еще долго, после того как не станет нас». Статуя пережила владельца.
Луций расположился напротив Флавии по другую сторону жаровни и глядел на нее сквозь огонь. Он старался видеть в ней не красавицу, не скорбящую вдову и не племянницу императора, а возможного партнера в крайне опасном предприятии. Можно ли верить, что при необходимости она будет молчать? Достаточно ли она умна, чтобы составить успешный заговор против такого подозрительного человека, как дядя, и хва тит ли ей мужества пойти до конца?
Ее страх и ненависть к дяде были вполне объяснимы. Будучи замужем за Флавием и родив семерых детей, она давно вошла в ближний круг Домициана. После смерти императорского сына и неспособности его супруги родить нового наследника Домициан сделал претендентами на престол двоих сыновей Флавии. Будущее не только ее самой, но и всего семейства представлялось блистательным.
Луций вспомнил древнюю этрусскую пословицу: «Если сесть слишком близко к огню, плащ загорится». В одном из частых приступов подозрительности Домициан настроился против Флавии. Предлогом стало ее с супругом тайное обращение то ли в иудейскую веру, то ли в христианство: разница невелика, ибо оба культа исповедовали атеизм и неуважение к богам, что совершенно недопустимо в императорском семействе. Было ли обвинение справедливым? Луций не спрашивал, а Флавия не говорила.
Так или иначе, мужа Флавии казнили, а вдову с детьми сослали на остров Пандатерия близ западного побережья Италии. В конечном счете Домициан разрешил Флавии вернуться в Рим – по сути, заставил вернуться, – тогда как дети остались на острове для гарантии лояльности матери.
Флавия пребывала в горе и отчаянии. Ею двигала жажда мести, но также и стремление уберечь отпрысков. Каждый день жизни Домициана угрожал и ей, и детям. Неудачная попытка убийства императора на всех навлекала неизбежную смерть. Даже успешное покушение могло оказаться гибельным для них, но могло и освободить от страха, воссоединить семью.
Рассматривая гостью поверх огня, Луций решил доверять ей.
– Ты знаешь, зачем я здесь, – сказала Флавия.
– Да.
– Ты поможешь нам?
Он подумал о Корнелии. Об Эпафродите. И даже об Аполлонии, но в нынешнем случае не почерпнул вдохновения в учительских принципах. Сам Луций не был истинным философом – разве что искренним, но непоследовательным искателем. Не был он и человеком действия, однако еще мог им стать.
– Да. Я помогу. Но чем?
Домицилла триумфально улыбнулась. Выражение торжества исказило ее красоту. Луций вдруг увидел в гостье дядину племянницу, скорее похожую на родственника, чем нет: не укротимую хищницу, одержимую убийством. Она даже не упомянула опасность, которой он неминуемо подвергнется. Очевидно, ее не заботило, останется ли Луций в живых, для нее он служил лишь орудием. Однако сомнительные мотивы Флавии, вероятность гибели, риск провала – ничто уже не имело значения для Луция. Он исполнился решимости разделить ее участь.
– Очень скоро дядя пришлет за тобой, – сказала Флавия. – Возможно, сегодня. Может быть, в пределах часа.
У него засосало под ложечкой.
– Во имя всех богов, чем я теперь привлек его внимание? Что сделал?
– Речь не о том, что ты сделал, а о том, кто ты есть. Ты поймешь, когда он скажет. Он попросит тебя об услуге.
– Какой услуге?
Она покачала головой:
– Чем меньше знаешь, тем лучше. Согласись помочь ему. Исполни просьбу. Наблюдай и слушай. Через тебя может явиться шанс, который приведет нас к успеху.
– Не понимаю.
– Тебе и не нужно – пока. Просто отправляйся к нему, когда призовет.
