– Да, верно. Но еще прежде, когда был жив Божественный Август, он вызвал твоего отца и поручил истолковать удар молнии, имевший место в старом императорском дворце. Дед не рассказывал тебе?
– Я не знал деда, а отец ни о чем подобном не говорил.
– Поразительно, как в семьях пренебрегают передачей самых интересных родовых историй! Однако уверяю тебя, что в личном дневнике Тиберий приводит все подробности, вплоть до мельчайших. Ударила молния. Для толкования знамения Август вызвал Луция Пинария. Тот сказал, что молния сообщает следующее: императору осталось жить ровно сто дней. И на сотый день Август умер.
– Похоже на легенду.
– Тиберий считал ее фактом, и Домициан расценивает изложенное аналогично.
– И снова спрашиваю: при чем тут я?
– Божественный Август верил, причем не напрасно, что твой дед способен истолковать удар молнии. Вот и наш Цезарь пришел к убеждению, что именно ты, внук Луция Пинария, сумеешь установить смысл нынешнего наваждения. А иначе зачем боги вдохновили Домициана сохранить тебе жизнь, когда у него были все основания ее пресечь, да не один раз, а дважды? Ныне Цезарь считает, что ты избран для толкования знамения.
Луций уже собирался отвергнуть идею как полную нелепицу, но вдруг сообразил: Флавия наверняка знала, что именно в этом и заключается причина его вызова во дворец. Катулл открывал Луцию доступ к императору и, возможно, даже предоставлял возможность заручиться его доверием. Но как подобная головоломка приведет к результату, которого жаждут они с Флавией? Луций не знал, но понял, что Флавия настраивала его на сотрудничество с Катуллом.
– Ты сознаешь, что я, в отличие от деда и отца, не авгур? – спросил он.
– Да. Но твой отец вовсю занимался наукой толкований для Нерона, пока ты рос. Ты должен был хоть что-то запо мнить, попросту наблюдая за ним.
Ровно столько, подумал Луций, сколько требуется для правдоподобного исполнения притворного авгурства.
– Да, мне много раз случалось наблюдать ритуал. Я знаю порядок.
– И отец наверняка поделился с тобой какими-нибудь тайнами ремесла, определенными уловками?
– Откровенно говоря, ты угадал. Ему нравилось рассказывать об авгурстве. Думаю, он надеялся, что я когда-нибудь последую по его стопам.
Луций вспомнил последний раз, когда видел отца. В тот день Тит Пинарий покинул дом, чтобы присоединиться к Нерону в роковом побеге, и захватил с собой запасной литуус, оставив семейную реликвию, красивый авгурский посох слоновой кости, сыну. С тех пор Луций и не взглянул на вещицу, а об искусстве предсказаний даже не помышлял. Старый литуус по-прежнему хранился у него: лежал в сундуке с памятными подарками в вестибуле, под нишей с отцовской восковой маской.
– Цезарь просит тебя получить ауспиции, – заключил Катулл. – Он желает, чтобы ты обозрел небеса на предмет молний и дал толкование не как член коллегии авгуров, но как внук и тезка Луция Пинария.
– Здесь? Сейчас?
– Почему бы и нет? День ненастный, знамений хватает.
– Совершенная нелепость. Ведь толкованием молний уже занимается германский прорицатель Цезаря?
– Государь выслушает вас обоих и сравнит мнения. Ты согласен или нет?
– А если я откажусь?
– Не такого ответа я жду.
Луций сделал глубокий вдох:
– Я сделаю то, о чем просит Цезарь.
Без поводыря, пользуясь только посохом, слепец провел Луция через маленький промокший сад и ряд коридоров. Их целью являлся гравийный дворик, окруженный низким портиком. Луций узнал Авгураторий; он видел, как отец получал здесь ауспиции. Раньше площадка находилась вне императорского дворца, но Дом Флавиев поглотил ее целиком.
Под крышей портика, укрывшись от моросящего дождя, сидел Домициан в окружении придворных. Он поднял взгляд, когда прибыли Катулл и Пинарий. Луций внезапно ощутил неуверенность. Вряд ли удастся почерпнуть вдохновение у Учителя для пародии на религиозное действо перед человеком, которому Луций желает смерти.
Чтобы выиграть время, он заявил Катуллу, что ему понадобится литуус предков.
– Но ведь любой подойдет, – возразил тот.
– Мне совершенно необходим литуус слоновой кости, который я храню вместе с отцовскими вещами. Я должен сходить домой и взять его.
– Нет, оставайся здесь. Посох принесут.
Вперед шагнул ближайший придворный, присутствовавший при разговоре, – человек средних лет с мохнатыми бровями и аккуратной бородкой.
– Я схожу, – предложил он.
– Отлично, Стефан, – кивнул Катулл. Луций, услышав имя, навострил уши. – Пинарий скажет, где он лежит, а я объясню Цезарю причину задержки.
Как только Катулл отошел подальше, Луций шепнул:
– Сегодня, до прихода сюда, я уже слышал твое имя.
Стефан кивнул.
– Через десять дней, – произнес он тихо, едва шевельнув губами.
Луций наморщил лоб. О чем он?
– Через десять дней, – повторил Стефан. – За четырнадцать дней до календ месяца домициана, в пятом часу дня. Запомнишь?
Секунду Луций непонимающе смотрел на него, потом кивнул.
– Итак, – сказал он обычным голосом. – Я храню посох в вестибуле в старинном сундуке под восковой маской отца. Ты не ошибешься – красивая древняя вещь из цельной слоновой кости. Тебе поможет мой вольноотпущенник Илларион.
– Тогда я пошел, – отозвался Стефан. – Вернусь как можно скорее.
Домициан остался недоволен проволочкой. Он забарабанил пальцами по подлокотникам кресла. Нервно притопнул ногой. Сверкнул глазами в сторону Луция. Что-то бросил Катуллу.
Тот покачал головой:
– Господин, наверняка лучше подождать, пока…
– Привести его сейчас же! – приказал Домициан. – И пусть Пинарий где-нибудь посидит, пока не будет готов к авгурству.
Когда Луция вели прочь, он разминулся с человеком вида столь нарочито чужеземного, что его обладатель казался пародией на германца: непокорная грива рыжих волос, густая рыжая борода, меховые сапоги, дубленые штаны и туго зашнурованный жилет, открывающий значительную часть широкой волосатой груди. Голые руки были украшены браслетами в виде свернувшихся драконов, испещренных рунами.
Луция препроводили в маленькую приемную и оставили одного. Высоко в стене он заметил зарешеченное оконце. Встав на стул, Луций обнаружил, что, если глядеть вбок по ходу портика, видна значительная часть императорской свиты, включая Домициана, и почти все слышно.
Катулл обратился к переводчику:
– Скажи Эбервигу, что Цезарь готов выслушать отчет.
Толмач перевел. Германец разразился пространной репликой.
Домициан нетерпеливо подался вперед:
– Что он говорит?
Переводчик замялся:
– Эбервиг спрашивает, что с ним будет, если он скажет нечто неприятное Цезарю?
– Вели ему говорить, – распорядился Домициан. – Скажет правду – получит награду, и его не тронут. Но если не заговорит тотчас, велю его удавить.
Переводчик и Эбервиг вступили в продолжительную беседу. Наконец толмач дрожащим голосом сообщил Домициану:
– Господин, прорицатель заявляет, что доскональнейшим образом изучил все свидетельства об ударах молний и убежден в правильности своего толкования. Он утверждает, что частота и места ударов предвещают скорые перемены на высочайшем уровне власти. Он говорит, что речь может идти только… о тебе.
– Выражайся яснее.
– Эбервиг полагает, что скоро в Риме будет новый император.
Домициан откинулся в кресле, нервно пощипывая кожу на лбу.
– Когда?
– Он не может сказать точно. Но очень скоро.
– Вопрос месяцев?
Переводчик задал Эбервигу уточняющий вопрос.
– Не месяцев, господин. Дней.
Сверкнула молния, грянул гром.
– Уведите его, – сказал Домициан.
Эбервиг что-то возразил. Переводчик кашлянул:
– Он спрашивает о вознаграждении.
– Если пророчество сбудется, пусть спросит с того, кто займет мое место! – отрезал Домициан. – Уведите и глаз с него не спускайте.
Наступила тягостная тишина. Наконец появился Стефан, слегка запыхавшийся от бега. Луция отвели обратно во двор. Стефан шагнул вперед и вручил ему литуус.
