Пара воронов, пролетев над долиной, опустилась на каменную ограду вокруг делянки, и тотчас же с другой стороны ограды высунулась голова Маргрьет.
– А ну, кыш! – крикнула Маргрьет. В воздухе про свистел ком земли, и птицы, разразившись злобным карканьем, улетели прочь. Тоути глянул на Агнес и улыбнулся, но ее лицо осталось каменно-бесстрастным.
– Им это не понравится, – пробормотала она.
– Что ж, – проговорил Тоути, сделав глубокий вдох. – Если ты нуждаешься в духовном наставнике, то я сочту своим долгом навещать тебя. Следуя пожеланию сислуманна Блёндаля, я стану наставлять тебя в молитвах, дабы ты могла с достоинством и верой в Господа встретить то, что ожидает тебя впереди. Я вижу свою обязанность в том, чтобы вселить в тебя душевный покой и упование.
Тоути смолк. Он отрепетировал эту речь по дороге в Корнсау и остался доволен, что не забыл помянуть о «душевном покое». Слова эти прозвучали покровительственно и уверенно, словно сам он пребывал в возвышенной безмятежности духа – той безмятежности, которую, собственно говоря, ему и надлежало испытывать, хотя смутное беспокойство подсказывало Тоути, что на самом деле это совсем не так.
Все же он не привык изъясняться так велеречиво, и сейчас его руки, касавшиеся тончайшей бумаги Ветхого Завета, вспотели. Тоути бережно закрыл книгу, стараясь не помять страниц, и вытер ладони о бедра. Сейчас было бы очень кстати припомнить какую-нибудь цитату из Писания, как любил поступать отец, но все мысли Тоути были заняты только одним – внезапно вспыхнувшим желанием припасть к рожку с нюхательным табаком.
– Быть может, я ошиблась, преподобный, – ровно и бесстрастно прозвучал голос Агнес.
Тоути не знал, что сказать. Он мельком глянул на следы побоев, видневшиеся на ее лице, – и прикусил губу.
– Возможно, вам будет лучше не приезжать сюда. Я крайне вам благодарна, но… Неужели вы и впрямь думаете?.. – Агнес зажала рот ладонями и помотала головой.
– Дитя мое, не плачь! – воскликнул Тоути, приподымаясь с кипы дерна.
Агнес опустила руки.
– Я не плачу, – бесцветно проговорила она. – Я совершила ошибку. Вы назвали меня «дитя», преподобный Торвардур, но вы и сами-то немногим меня старше. Я забыла, насколько вы молоды.
Тоути не нашелся, что на это ответить. Мгновение он вглядывался в лицо Агнес, затем угрюмо кивнул и, стремительно нахлобучив шляпу, отрывисто пожелал ей хорошего дня.
Агнес смотрела, как он обходит каменную ограду, чтобы попрощаться с Маргрьет и ее дочерьми. Несколько минут все четверо стояли, что-то оживленно обсуждая и поглядывая на Агнес. Она напрягала слух, пытаясь разобрать, о чем они говорят, но поднявшийся ветер относил их слова прочь. И лишь когда Тоути, глядя на Маргрьет, учтиво приподнял шляпу и направился к столбику коновязи, где томилась его кобылка, Агнес наконец расслышала выкрик Маргрьет:
– А по мне, так проще выжать кровь из камня!
* * *
Остаток дня проходит в трудах – мы пропалываем и обихаживаем жалкие растеньица на делянке. Я прислушиваюсь к далекому блеянью овец. С них недавно состригли зимнюю шерсть, и оттого вид у бедняжек совсем худосочный и неказистый. После отъезда священника Маргрьет, ее дочери и я пообедали сушеной рыбой с маслом. Я постаралась тщательно, не меньше двадцати раз прожевать каждый кусочек. Потом мы вернулись на делянку, и теперь я пытаюсь поправить ограду, вытаскиваю расшатавшиеся камни, аккуратно раскладываю их на земле, а потом заново складываю в стену, находя для каждого камня свое место и безмолвно наслаждаясь ощущением их тяжести в руках.
Мне так часто кажется, будто меня почти уже нет, – так пускай земная тяжесть этих камней напоминает, что я пока еще существую.
Мы с Маргрьет трудимся молча; она обращается ко мне лишь для того, чтобы отдать очередное распоряжение. Судя по всему, у нее тоже мысли заняты другим, и я размышляю о том, как странно, что судьба вернула меня в Корнсау, туда, где я жила ребенком. Где я впервые узнала, что такое горе. Я размышляю о путях, которые выбирала в жизни… и о преподобном.
О Торвардуре Йоунссоне, который просит называть его Тоути, словно крестьянский сын. Слишком уж он незрел для такой должности. Голос у него мягкий, и руки на удивление нежные. Пальцы не длинные, в пятнах от настоев, как у Натана, не короткие и мясистые, как у хуторского батрака, – а небольшие, тонкие и чистые. Эти руки лежали на Библии, когда он разговаривал со мной.
Я совершила ошибку. Меня приговорили к смерти, а я захотела, чтобы в последний путь меня приготовил мальчик. Рыжеволосый мальчик, который с жадностью поедает хлеб с маслом, а потом неуклюже спешит к своему коню, и видно, что штаны у него сзади промокли от сидения на дерне, – и вот этот-то юнец должен добиться того, чтобы я опустилась на колени и погрузилась в молитву? Вот от этого-то юнца я надеюсь получить помощь, хотя сама еще не знаю, в чем и каким образом он может мне помочь?
Единственный человек, который мог бы понять, что я чувствую, – Натан. Он знал меня назубок, как крестьянин знает смену времен года, а рыбак – череду приливов и отливов. Знал меня, как воздух, как запах дыма, знал, кто я и чего хочу. А теперь он мертв.
Быть может, мне следовало сказать преподобному: мальчик, вернись в свой уютный приходской домик, к своим бесценным книгам. Я ошибалась: ты ничего не можешь для меня сделать. У Господа была возможность даровать мне свободу, но Он по причине, ведомой лишь Ему одному, обрек меня на злосчастье, и сколько я ни боролась, беда вновь и вновь одерживала верх; судьба вонзила нож в мою грудь по самую рукоять.
Глава 4
Фогту Северо-Восточной Исландии
Благодарю Ваше Превосходительство за великолепнейшее письмо от 10 января сего года касательно обвинений в убийстве, поджоге и других преступлениях, выдвинутых против подсудимых Фридрика, Агнес и Сигридур, за кои преступления эти трое были приговорены к смертной казни. В ответ на это письмо с позволения Вашего Превосходительства сообщаю, что Б. Хендриксон, кузнец, которому было заказано изготовить топор, предназначенный для грядущей казни, запросил пять серебряных коронных талеров за работу и материалы сообразно моим пожеланиям по части качества и размеров означенного топора от 30 декабря минувшего года. Однако же после получения письма Вашего Превосходительства я, будучи целиком и полностью согласен с Вашим Превосходительством, подумал, что лучше будет за ту же цену приобрести топор с более широким лезвием в Копенгагене, а потому обратился к купцу Симонсену с просьбой устроить для меня эту сделку.
Летом текущего года указанный Симонсен явился ко мне с упомянутым выше топором, и хотя топор сей был изготовлен в точности по моим требованиям, я с изумлением услышал от Симонсена, что мой заказ обошелся в двадцать девять коронных талеров. Тщательно изучив счет, я обнаружил, что приведенная сумма верна, и потому безусловно был вынужден оплатить счет господина Симонсена из денежных средств, выделенных на это дело Вашим Превосходительством.
Итак, взяв на себя смелость объяснить Вашему Превосходительству причину превышения расходования упомянутых средств, осмелюсь осведомиться, не уместнее ли было бы покрыть упомянутые расходы из средств, выделенных бюджетом на Идлугастадирское дело, каковые средства, помимо прочих целей, идут на возмещение издержек по содержанию заключенных. Также я почтительно желал бы узнать у Вашего Превосходительства, как нам далее поступить с оным топором после того, как он будет использован по прямому назначению, то есть для исполнения приговора.
Остаюсь наисмиреннейшим и наипокорнейшим слугой Вашего Превосходительства.
Сислуманн округа Хунаватн
Бьёрн Блёндаль
ТОУТИ ПОКИНУЛ КОРНСАУ с твердым намерением написать Блёндалю и отказаться от своего обещания посещать Агнес. Вторая его беседа с убийцей обернулась полным крахом; он не провел даже простенькой молитвы. Однако же мысль о том, что неизбежно придется объяснять, отчего он переменил свои намерения после всего двух посещений, исполнила его ужасом и стыдом, и он отложил составление письма. Напишу завтра, обещал он себе всякий раз, когда в Брейдабоулстадур приходил новый день, – но вот прошло уже две недели, крестьяне вовсю готовились к сенокосу, который начинался в середине июля, а Тоути так и не взялся за перо.
