Немногие присутствующие женщины умильно кивают ей, будто малышке, громко и выразительно прочитавшей стихи.
– Господь Бог мне только одну дочь даровал, – отвечает вдова Грассо, – разве могла я ей свободу до помолвки оставить? А что там после свадьбы – то мужнины заботы.
– Я считаю, Лилиана права, – доносится мужской голос. – Девушки нынешнего поколения должны первыми восстать против старых правил, а нам, мужчинам, нужно их поддержать. Будем едины – вместе станем лучше. В противном случае мир изменится, и мы навсегда останемся в прошлом.
Я привстаю со стула взглянуть, кто говорит, а это, оказывается, Саро: я и не видела, как он пришёл.
– Он в последние несколько месяцев ни одного собрания не пропускает, – шепчет мне на ухо Лилиана. – А то заходит время от времени к нам домой поговорить.
– Неужели коммунистом стал? – спрашиваю я.
– Говорит, нет, монархист, как и его отец, но хочет учиться и до сути вещей докапываться любит.
– Может, это он к тебе приходит, – шепчу я, наблюдая за её реакцией, но она только головой качает. Саро, глядя на нас из глубины зала, кивает в знак приветствия. Мы не виделись с тех пор, как я промочила блузку, а он смотрел мне вслед.
– Случается, к примеру, – втолковывает он вдове, – что мальчик и девочка растут вместе, вскормленные одним молоком, всё делят пополам, а в итоге оказываются разделёнными, словно по разные стороны фронта. И больше за всю жизнь даже словом не перемолвятся, жив ли, мёртв – и то от посторонних людей узнают...
Кажется, словно он говорит для всех, но смотрит при этом только на меня.
– Ох уж эта близость между мужчиной и женщиной... – подмигивает Дон Чиччо. – Опасное ведь дело! Языками почешут вначале, а кончат на сеновале!
Слышится смех.
– Выходит, – невозмутимо подводит итог Кало, – друзьями мужчина и женщина быть не могут?
– Друзьями? – отвечает галантерейщик. – Уж коли мужчина решил задружиться с женщиной, значит, у него и кое-какой другой интерес имеется. Так ведь, Саро?
Саро умолкает и до конца собрания не открывает рта. Время от времени я отыскиваю его в толпе, пытаясь понять, не переглядывается ли он с Лилианой. А когда мы выходим, его уже нет: ушёл, дожидаться не стал. И мы снова идём по шоссе, навстречу закату, вдвоём.
– Ты так ничего и не сказала, – замечает Лилиана.
– А что я должна была сказать?
– Тоже считаешь, что женщина должна подчиняться мужчине, сидеть дома, не работать?
– Мир как стоял, так стоит. Что ему до моего мнения?
– Ладно, но ведь после свадьбы ты чем-то планируешь заниматься? Думаешь, Франко тебе позволит...
– Франко – человек щедрый, он обо мне позаботится, – перебиваю я.
– Щедрый, скупой – мы разве об этом? Я, к примеру, только после училища решу, работать мне учительницей или заняться фотографией. Или, может, вообще уехать в большой город и стать там депутатом, как Нильде Йотти...
На пустынном шоссе слышны только наши шаги, да ещё ползёт в нескольких метрах позади автомобиль с выключенными фарами.
– Тем лучше для тебя, – я беру её под руку. – И для синьора Йотти, если он не возражает...
– Синьор Йотти? Это кто ещё?
– Ну, муж этой самой Нильды, которую ты вечно поминаешь.
– Нет никакого синьора Йотти, она не замужем, – смеясь, объясняет Лилиана.
– У кого нет мужа, у того нет дома, – отвечаю я словами матери.
Лилиана качает головой, хмурится, потом останавливается, глядя на меня с таким недоумением, будто я осла посреди кухни не заметила:
– Ты же в школе умнее всех была! Неужели хочешь кончить домохозяйкой, как все прочие девчонки из Мартораны?
Правила для женщин таковы: выйти замуж, завести детей, приглядывать за домом – мысленно повторяю я. Правила для мужчин таковы... За спиной вдруг раздаётся рычание. Я вздрагиваю, оборачиваюсь, но это всего лишь ползущий за нами автомобиль сворачивает на боковую улицу.
– Это не ветер в голове, ты не думай, – поспешно говорю я.
У поворота наши дороги расходятся: Лилиана живёт на другом конце города, у самого моря, где теперь начинают копать котлованы под новые дома. Вдалеке снова взрыкивает автомобиль, и я чувствую, как по спине бегут мурашки.
– Живот прихватило. Ты не могла бы ещё немножко со мной пройти?
Мы торопливо сворачиваем на грунтовку, а возле отцовского участка уже почти бежим. В доме горит свет, но сам он стоит у курятника – на коленях, обхватив голову руками, молча разглядывая пустую клетку. Рядом с ним Златка, Розочка и две другие курицы, все бездыханные.
– Что случилось? – спрашиваю я, опускаясь коленями в мягкую траву. Он только головой качает. Тогда я протягиваю руку: – Пойдём в дом, па!
– Пожалуй, нет, – отвечает он, оглядев сперва пустой курятник, потом лежащих на земле кур. На сей раз даже мать не станет ворчать на нас по-калабрийски: вокруг нет и следа жёлтой краски.
Мы встаём в круг, как на поминках.
– Это я виновата, – шепчу я подруге на ухо, но отец слышит.
– Птичий грипп, – морщится он и уходит в дом.
Вскоре выходит Козимино, берёт Лилиану за руку:
– Я тебя провожу.
И Лилиана не возражает, послушно принимая его защиту. Она тоже знает, что мы, мужчины и женщины, вовсе не одинаковы.
33.
– Один, два, три, четыре и... пять! – отсчитывает синьора Шибетта. Мать выкладывает засахаренный миндаль горкой на вышитой салфетке, добавляет картонку с витиеватыми буквами: «Олива Денаро и Франко Колонна». Затем передаёт салфетку Милуцце: та стягивает края ткани белой ленточкой, которую обрезает острыми ножницами. Мне нравится видеть наши имена рядом: эта колонна словно становится мне опорой.
Мы с Шибеттами-младшими продолжаем вышивать. Сегодня меня вместо деревянной лавки усадили на диван, между ними двумя.
– Передавай привет сватье, Амалия, – цедит развалившаяся в кресле синьора, отсчитывая следующую порцию миндаля. – Как увидитесь, разумеется.
Мать поджимает губы: с родителями Франко мы ещё не встречались.
– На ваше счастье, живя в столице, они могли пропустить мимо ушей некоторые... гм... подробности, – продолжает свои колкости Шибетта-старшая.
– Как говорится, глаза не видят – сердце не болит, – вставляет дородная дочка.
Её тощая сестра, бросив шитьё, зажимает обеими руками рот, но смех всё равно слышен.
– Впрочем, в замужестве за слепым есть и свои преимущества, – продолжает дородная. – Он о стольком не узнает...
– Ладно тебе, он же слепой, а не глухой, – возражает Мена.
Одна Милуцца поглядывает на меня сочувственно.
– А верно говорят, Олива, будто он на киноактёра похож? – спрашивает она, чтобы хоть как-то сменить тему.
– На «красавчика Антонио», – подсказывает Мена.
– Мои дочки в кино не ходят, дурное это занятие, – подчёркнуто строго бросает мать. – Разве что афиши на площади видели.
– Конечно-конечно, – сразу идёт на попятный дородная, – я и сама сюжет только по слухам знаю...
– Остаётся надеяться, что темперамент у твоего супруга не такой вялый, – вставляет тощая, на сей раз даже не пытаясь скрыть смех.
– А даже коли и так, Олива, велика ли важность? Он тебя берёт практически без приданого, ты же, напротив, становишься баронессой, – добавляет синьора. – Учитывая историю, в которую ты впуталась, стоит поблагодарить святую Риту...
– Святая Рита помогает отчаявшимся, – заявляю я, не отрываясь от салфетки. – Мы с Франко женимся по любви, а вовсе не от отчаяния.
Сёстры умолкают. Слышен только материн кашель, так похожий на смех.
– Любовь! – раздражённо бросает синьора Шибетта. – Какая нынче молодёжь романтичная пошла, верно, Амалия? Родителей надо слушаться, вот что! Небось Патерно и слова отцу поперёк не сказал, когда тот его из города вышвырнул! До чего же всё-таки эти нувориши самонадеянны! Поди пойми, кого он за сына прочил, – может, принцессу? А как узнал, что тот глаз на бесприданницу положил, даже наследства лишить грозился. С другой стороны, от этого юнца у него одни несчастья, от крови его горячей. Да только ежели такое дело, уже ничего не попишешь: знай дочерей запирай.
