– Что вам там могло понадобиться?
Я обернулся и увидел Томми Уэйнрайта, он стоял в дверях, соединяющих мою комнату, она же Садовая комната, с соседней – Розовой бархатной комнатой, куда определили Томми. Честно говоря, несмотря на громкие имена, сами спальни были довольно маленькие, втиснутые во что-то вроде мезонина. Архитектор придумал их, чтобы устроить несколько дополнительных гостевых спален, но только испортил общий вид фасада. А потому, несмотря на благозвучные названия, комнаты выходили окнами на конюшенный двор, были всего два с половиной метра в высоту и располагались с северной стороны.
Мы еще немножко поискали пропавшие трусы, потом махнули рукой, бросив их на произвол судьбы. Очень может быть, что и по сей день пожилая пара трусов грустит, завалившись за какой-то из ящиков в Садовой комнате Бротон-Холла. Томми скрылся в своей комнате и вернулся с маленькой бутылкой шотландского виски и двумя стаканами.
– Жизненно необходимое снаряжение для отелей и ночевок у друзей, – объяснил он и налил по глотку.
– Они скупы на выпивку?
Мне нередко приходилось поражаться, каким лишениям и неудобствам высокородные англичане готовы подвергать своих гостей (и совершенно незнакомых людей), особенно в дни моей юности. Меня провожали в ванные, где кран мог только брызнуть коричневой жижей, меня селили в спальнях, где не закрывалась дверь, с одеялами тоньше батиста и подушками тверже камня. Мне случалось битый час ехать за рулем по пересеченной местности на обед со знатными родственниками моего отца и получить одну сосиску, две маленькие картофелины и двадцать девять горошин. Однажды, будучи в числе приглашенных на домашнюю вечеринку с балом в Гемпшире, я так замерз, что закутался во всю имевшуюся у меня с собой одежду, в два ветхих полотенца, а сверху накрылся потертым турецким ковриком – единственным, что нашлось в комнате. Разбудив меня на следующее утро, хозяйка никак не прокомментировала тот факт, что я спал в некоем подобии тканого саркофага, и ее нисколько не интересовало, удалось ли мне глаза сомкнуть. Когда думаешь о вельможах времен короля Эдуарда, утопавших в роскоши, странно становится, что их внуки настолько к ней равнодушны. В последнее время я начал замечать, что склонность нуворишей окружать себя комфортом слегка улучшает ситуацию и в домах anciens riches [18], но, святые небеса, сколько времени на это потребовалось.
Томми покачал головой в ответ на мой вопрос:
– Нет, нет. Не скупы нисколько. Ничего подобного. Лорд А. разве что не вливает ее гостям в глотки. Просто добыть чего-нибудь до обеда слишком сложно.
Мы посплетничали немного, и я спросил Томми, часто ли он бывает у Бротонов.
Он покачал головой:
– Не особенно. Они почти все время здесь. Должен сказать, я не ожидал, что Эдит окажется так увлечена деревенской жизнью, будет без роздыху возиться с местными и раздавать призы на ярмарках, но ведь они действительно почти не бывают в Лондоне.
Мне тоже это показалось немного удивительным. Особенно потому, что молодая пара все еще жила в большом доме вместе с родителями Чарльза. Когда они только поженились, то планировали отделать фермерский дом и переселиться туда, и я спросил Томми, как там дела.
– Не уверен, что там еще идут какие-то работы, – ответил он. – По-моему, они бросили эту затею.
– Неужели?
– Да, забавно. Она хочет остаться здесь, свекор и свекровь довольны, так что Брук-Фарм, скорее всего, закончат по-быстрому и сдадут.
– Так у них в этом доме отдельная квартира?
– Не то чтобы. Что-то вроде гостиной наверху для Эдит и кабинет Чарльза, конечно. Но и все. Очень похоже на какую-нибудь американскую мыльную оперу, где у семьи сотня миллионов, а они все равно теснятся в одном доме с большой лестницей посередине.
Я покачал головой:
– Чарльзу-то, наверное, нравится, как тут все заведено, но молодой жене это должно порядком надоесть.
Чарльз, как и все его племя, очень даже любил, чтобы на него обращали «особое» внимание, куда бы он ни приехал, более того, как Эдит уже имела возможность заметить, он не любил, когда этого особого внимания ему не достается. И я хорошо мог себе представить, что, хотя он и притворялся всю жизнь, будто не замечает барочных декораций, в которых эта жизнь протекает, ему было бы совсем нелегко от них вдруг отказаться.
Представителям высших классов английского общества присуща глубокая подсознательная потребность читать свое отличие от других в окружающих их вещах. Для них нет ничего более удручающего (и менее убедительного), чем попытка заявить права на определенное социальное положение или статус, определенное происхождение или воспитание без необходимого реквизита и обязательного набора знакомств. Им и в голову не придет отделывать однокомнатную квартирку в Патни, не отметив ее случайным акварельным портретом своей бабки в кринолине, парой-тройкой пристойных антикварных вещей и какой-нибудь реликвией из своего привилегированного детства. Все эти вещи – своего рода знаковая система, указывающая посетителю, какое место хозяин отводит самому себе в классовой иерархии. Но более всего прочего настоящим отличительным знаком, лакмусовой бумажкой для них является то, удалось ли семье сохранить свой фамильный дом и имения. Или приемлемую их часть. Можно услышать, как какой-нибудь дворянин объясняет заезжему американцу, что состояние не играет в современной Англии важной роли, что люди могут оставаться в обществе и без гроша в кармане, что земли в наши дни – скорее ответственность, чем прибыль, но в глубине души он во все это ни капли не верит. Он знает, что семья, потерявшая все, кроме титула, все эти герцогини с их домишками рядом с Чейни-Уок, виконты с захудалыми квартирками на Эбери-стрит, повесь они там хоть в три слоя портреты и изображения родового поместья («Там сейчас что-то вроде фермерского колледжа»), все равно все эти люди являются déclassés [19] для своего племени. Само собой, это осознание необходимости материального фундамента для социального положения остается таким же негласным, как масонский ритуал.
И конечно же, положение Бротонов было необычайно прочным. Немногим семьям к 1990-м годам удалось сохранить свое влияние, и недалек был тот день, когда Чарльз войдет в Бротон-Холл полновластным хозяином. Все еще слушая Томми, я заподозрил, что он мог опасаться – не случится ли так, что люди, с благоговением пожимающие ему руку в Мраморном зале, могут совершить ошибку и, увидев Томми в украшенной ситцевыми подушками гостиной его деревенского дома, принять его за обычного человека. Но я ошибался.
Томми покачал головой:
– Нет, Чарльз не против. Он уже привык к этой мысли. – Он задумался и помолчал, но решил не высказывать, что пришло ему на ум. – Ну ладно. Мне надо переодеться.
Мы собрались в гостиной, где семья обычно ужинала, – в красивой комнате с видом на сад, значительно менее громоздкой, чем соседняя Красная гостиная, где мы собирались по случаю помолвки. Кроме Томми, я увидел еще несколько отдаленно знакомых лиц. Здесь был Питер Бротон, но, похоже, без своей унылой блондинки. Старшая дочь старой леди Тенби, Дафна, вышедшая за скучноватого среднего сына какого-то графа из центральных графств, беседовала в углу с Кэролайн Чейз. Они оглянулись на меня и осторожно улыбнулись. С трепетом я поискал глазами Эрика и нашел – он поглощал виски и читал какому-то несчастному лекцию о нынешнем положении дел в Сити. Слушатель смотрел на красное лицо Эрика с таким же удовольствием, с каким попавший в свет фар кролик смотрит на приближающуюся машину.
– Что будете пить? – Леди Акфилд подошла ко мне и отправила Яго за виски с водой. Она проследила за моим взглядом. – Святые небеса! Похоже, эту светскую беседу не назовешь непринужденной.
Я улыбнулся:
– Кто этот счастливчик, на кого изливается щедрый поток мудрости?
– Бедняжка Анри де Монталамбер.
