– Можно мне стоять рядом или я буду тебя отвлекать?
– Можно, конечно. Отвлечь меня невозможно. Я мажу и один, и в компании. Чарльз не будет против?
– Нет, ему даже больше нравится с Джорджем. Он говорит, я слишком много болтаю.
Дичь гнали в густом лесу, далеко от дома, и стрелков расставили полукругом, вокруг базы. Я вытянул второй номер и теперь оказался на восьмом месте, с краю линии. Мы с Эдит пробрались через поле к шесту с цифрой восемь и стали ждать.
– Тебе все это действительно нравится? – спросила она, подходя поближе и прислоняясь к стоявшему рядом забору.
– Конечно. Если бы не нравилось, меня бы здесь не было.
– А я думала, ты мог согласиться, чтобы полюбоваться на меня во всем великолепии.
– Ты права. Такое тоже было возможно. Но так уж случилось, что мне нравится охота. Спасибо, что заставила Чарльза меня пригласить.
– О, это не я придумала. – Она помолчала. – То есть, конечно, я ужасно рада, что ты приехал, но это Гуджи предложила тебя пригласить. – Она уже перестала замечать, что называет своих родственников этими нелепыми прозвищами.
– Значит, спасибо ей.
– Гуджи редко делает что-нибудь приятное без причины.
– Ну, могу себе представить, какие у нее могли быть причины.
Прозвучал свисток, я зарядил ружье и стал смотреть на верхушки деревьев. Эдит не обиделась, что я отвернулся от нее, даже наоборот – стала держаться свободнее.
– Она беспокоится из-за меня. Думает, мне скучно, а ты меня подбодришь. Она считает, что ты оказываешь на меня хорошее влияние.
– С чего бы это?
– Она думает, ты напоминаешь мне, как мне повезло.
– А разве это не так? – (Эдит скривилась и прислонилась к забору.) – Бог мой! Только не говори, что тебе уже все надоело.
– Да.
Я вздохнул. Не буду притворяться: мысль, что Эдит открыла для себя, что доброе сердце значит больше, чем титулы и твердая вера в норманнскую кровь, меня не удивила. Наверное, я предполагал, что это должно случиться рано или поздно, но, даже учитывая происшедшее вчера вечером, это казалось неоправданно рано. Как и большинство ее друзей, я надеялся, что извечное открытие, что человек все равно не съест больше, чем в него поместится, и не сможет спать в двух кроватях одновременно, посетит ее не раньше, чем у нее появятся дети, которые придадут искренний и неподдельный интерес ее новой жизни. И потом, о Чарльзе можно говорить разное, но у него действительно было доброе сердце, и, я бы сказал, ему свойственна простая и непреложная верность данному слову. Начиная говорить, я чувствовал, что во мне просыпается ментор.
– Что именно тебе надоело? Чарльз? Или сама эта жизнь? Или просто ты устала от деревни? Что?
Она не ответила, и мое внимание привлекла птица, летевшая в мою сторону, но слишком высоко. Я вскинул ружье и выстрелил без особой надежды. Фазан весело полетел дальше.
– Должен сказать, – заговорил я примирительно, – все-таки нелегко начинать семейную жизнь под одной крышей с родителями мужа, как бы широко она ни раскинулась.
– Нет, все не так. Они предложили нам Брук-Фарм.
– Почему вы не согласились?
Эдит пожала плечами:
– Не знаю. Это такая… халупа.
Все вдруг стало понятно. Дело-то было в том, что ей до слез скучно с собственным мужем. Жизнь была еще кое-как приемлема в величественных интерьерах Бротон-Холла, где было с кем поговорить и всегда к ее услугам пьянящее вино зависти в чужих глазах, но оказаться один на один с Чарльзом в деревенском доме… Об этом и речи быть не могло.
– Если тебе так скучно, почему ты не проводишь больше времени в Лондоне? Мы тебя там теперь почти не видим.
Эдит рассматривала свои зеленые резиновые сапоги.
– Не знаю. Квартирка там такая маленькая, и Чарльз ее терпеть не может. И столько суматохи с переездами.
– А ты не можешь ускользнуть в одиночку?
Эдит уставилась на меня:
– Нет, не думаю. И по-моему, мне и пытаться не стоит, а?
– Да, ты права.
Вот и все. Она была замужем каких-то восемь месяцев, а муж уже надоел ей до смерти. Кроме того, она боялась начинать светскую жизнь в Лондоне, потому что у нее не было и тени сомнений – она втянется в эту жизнь раз и навсегда. По крайней мере, она была честна по отношению к фаустианскому договору, который заключила, и не намеревалась отступать от него.
Я улыбнулся:
– Ну, как говорила мне няня: но ты же не перехочешь. – (Она кивнула, довольно мрачно.) – Кто у тебя тут бывает? С Изабел ты видишься нечасто, могу поспорить.
Эдит состроила гримасу:
– Нет, боюсь, не особенно. Они ведут себя так, будто я предала Дэвида. Он, например, постоянно намекает, что неплохо бы поохотиться, и я даже не решилась сказать им, что ты приезжаешь.
– Чарльз против, чтобы он приехал?
– Да нет, дело не в этом. То есть он бы пригласил, если бы я попросила, но понимаешь, здесь совсем другие люди, нравится им это или нет. А Дэвид бывает таким… – она помолчала, – непрезентабельным.
Бедный Дэвид! До чего дошло! Столько лет Аскота, и «Брукса», и вечеров в «Терфе» [25], и вот после всего этого Эдит его стыдится. Жестоко сказано. Я был не совсем с ней согласен, хотя и хорошо понимал, о чем она.
– Тебе придется сказать ему, что я у вас был. Я не допущу, чтобы Изабел узнала об этом случайно и решила, что мы с тобой сговорились против нее. – (Эдит кивнула.) – А как насчет «других людей»? С ними интересно?
Она вздохнула, рассеянно счищая ногтем пятнышко засохшей грязи с полупальто из «Бабур».
– Захватывающе. Я знаю почти все, что можно знать о планировании поместья. Ночью меня разбуди – я расскажу тебе все о строении лошади. А если я чего-то и не знаю о благотворительных обществах, то поверь мне, этого и знать не стоит.
– Ты ведь, наверное, немало путешествуешь. Разве это не интересно?
– Очень! Ты ведь знаешь, что в Италии если перед тобой ставят миску с водой, то ополаскивать нужно фрукты, а не пальцы? Или что в Америке нельзя расспрашивать людей об их землях? Или что в Испании самое грубое нарушение правил поведения в обществе – это есть яйцо с помощью ножа, как бы его ни приготовили? – Она перевела дыхание.
– Про яйцо я не знал.
Какое-то время она молчала, и я еще раз попытался достать пролетающую надо мной птицу.
– Но что-то же тебе нравится?
– Наверное.
– А семья? Они знают, как тебе скучно?
– Гуджи – да. Но, конечно же, не наш старый добрый Тигра. Он слишком туп, чтобы видеть хоть чуть-чуть дальше кончика собственного носа. Еще Кэролайн, я думаю.
– А Чарльз?
Эдит смотрела на верхушки деревьев:
– Дело в том, что он находит все это настолько интересным, что уверен: когда я привыкну, мне тоже понравится. Он называет это периодом привыкания.
– На мой взгляд, звучит вполне разумно.
Конечно, не успел я это выговорить, как понял, что предаю ее, встав на сторону Чарльза. Но, во имя всего святого, я не мог придумать, какую еще позицию могу занять. Все равно никуда не деться от того факта, что ради высокого положения в обществе она вышла замуж за человека, который, без какого-либо злого умысла с его стороны, значительно скучнее и глупее ее. В этом и заключалась сделка, которую она совершила. Сколько ни ной, Чарльз не станет от этого остроумным и энергичным, а я сомневался, что Эдит готова вернуться к простым смертным, на уровень, с которого так недавно взлетела. Просто у нее было такое распространенное в двадцать первом веке желание получить все и сразу.
– Но ведь найдется же немало дел, которые нужно сделать. Разве у тебя не было великих планов прочесать чердаки и переписать путеводитель?
– На чердаках ничего особенного нет, только горы мебели времен королевы Виктории. Все стоящее Гуджи разыскала и отреставрировала много лет назад. Библиотекарь порядком рассердился, когда я предложила добавить в книгу побольше фактов из истории семьи. – Она зевнула. – А Чарльзу и Тигре это было ну ни вот столько не интересно. Они считают, что знать слишком много – очень мелкобуржуазно. И поэтому все закончилось довольно уныло.
