– В аэропорт Гатуик, пожалуйста.
Но не успел таксист тронуться с места, как в проулок свернуло стадо коров, которые на своих кривых ногах потрусили прямо к машине. Вскоре нас со всех сторон окружали коровы, с большим любопытством заглядывавшие в такси своими восхитительными глазами.
– Кто за ними присматривает? – крикнул самому себе шофер.
– Коровы совершенно неотразимы, – сказала Додо. – У них такие обалденные ресницы. Они напоминают мне Дэнни Ла Ру [26].
– Надеюсь, у него задница чище, чем у них, – заметил шофер, с отвращением глядя на испражняющихся между делом животных.
Напротив церкви сплошной стеной стояли низкие домики. Из грубо отесанной двери вышла женщина с плетеной корзиной. Она постояла в крошечном садике, наблюдая за коровами, потом наклонилась нарвать настурций, которые складывала в корзинку. Красивое платье с широкой юбкой, волосы стянуты на затылке лентой, – она выглядела непритязательно и прелестно. Даже зеленые сапоги на ногах казались вполне уместными. Я сказала об этом Додо.
– А, она, – отозвалась Додо. – Это Вероника Минтон. Она занимается банковскими торговыми операциями. В доме у нее приемная с телексом. – Додо опустила стекло и крикнула: – Вероника!
Вероника повернулась. Лицо ее не выразило большой радости, тем не менее она подошла к такси.
– Додо, – сказала она, – была на могиле у Джефа?
– Да. Как дела за городом?
– Черт-те как.
– Черт-те как?
– Да, мы распродаемся.
– Почему?
– Шум, отсутствие удобств и вандализм. Вы не поверите. Видели, что деревенские оболтусы нацарапали на памятнике жертвам войны? И эти чертовы коровы. Ходят мимо нашего дома по четыре раза в день. Дерьмо, вонь, выхлопы от тракторов. А шуму, когда кого-нибудь выставляют из местной пивной! И потом, детям негде играть. К нам трижды влезали в дом, и вдобавок здесь ничего не растет.
– Настурции чудесные, – сказала Додо.
– Да, – с горечью откликнулась Вероника. – Они и на плохой почве разрастаются.
– Куда вы поедете? – спросила Додо.
– Куда-нибудь, где потише, – ответила Вероника. – В Клапам [27].
Из-за угла в переулок свернул мальчик лет двенадцати на вид. Он размахивал прутом, подгоняя нескольких норовистых коров. Шофер такси включил двигатель, и машина стала медленно пробираться между животными.
– Ты, псих ненормальный, – завопил мальчишка, – осторожнее, коровы!
Шофер, как исстари водится, погрозил из окна кулаком и крикнул:
– Убери эти чертовы мешки с дерьмом с моей дороги, малый, не то я к дьяволу передавлю их все.
Вероника глубоко вздохнула и сказала:
– Видите? Жизнь в деревне так неприятна, она выявляет в людях все самое низменное.
Пока мы неслись через деревню, я заметила, что местный магазин называется «Продуктовый центр», а памятник павшим весь исписан; особенно выделялась надпись: «Вероника сосет…» Широкие поля, похожие на прерии, тянулись до горизонта. Додо сидела недвижно, лишь однажды, встрепенувшись, указала мне на большой дом, едва видимый среди деревьев парка:
– Там Джеф родился.
– Его семья и сейчас там живет? – спросила я.
– Нет, теперь это дом престарелых, для избранных.
– Далековато до «Продуктового центра», – заметила я.
Додо рассмеялась.
Я никогда не летала на самолете и не была в аэропорту. Гатуик показался мне лабиринтом для крыс, но Додо, по-видимому, точно знала, куда идти и на какое электронное табло смотреть. Она сказала, что самолет Сидни прибывает в 6.10 вечера.
Надо было убить три часа пять минут, и мы отправились в ресторан. Сели у окна, чтобы Додо могла наблюдать, как взлетают и садятся самолеты. На вид это дело рискованное.
Вошли четыре американца и устроились за соседним столиком. Громкими, веселыми голосами они заказали бифштексы. К пожилой официантке они обращались «мэм» и просили у нее совета, какой салат взять на гарнир. Когда она записала их огромный заказ и, прихрамывая, удалилась, они закурили и принялись обсуждать дела. Мужчина в пиджаке в зеленую с оранжевым клетку возобновил прерванный до того разговор:
– Само собой, поющие телеграммы уже давно не новость. Я что хочу сказать: вы ведь точно знаете, что получите такую на день рождения, так?
– Так, – хором подтвердили три собеседника.
– И по другим веселым случаям. Так?
– Так.
– Значит, рынок в Европе насыщен мелкими студиями, у них есть Кинг-Конго-граммы, толстякограммы, поцелуеграммы…
Тут врезался другой, с какой-то безумной стрижкой:
– Ясное дело, знаем, Уэйн. Бог ты мой, одна неделя в Англии – и парень уже стал таким медлительным.
Уэйн засмеялся вместе со всеми.
– Ага, это я, наверное, от «Британских железных дорог» подцепил.
Тут все, мало сказать, засмеялись. Они прямо-таки остановиться не могли. Наконец Уэйн собрался с силами и продолжил:
– Итак, рынок на точке замерзания, никаких новшеств… согласны?
– Само собой… Ради бога, Уэйн!..
– Эй, не торопи меня, Конрой. Надо же объяснить. Сейчас я на вас одну новую идею опробую. Готовы?
– Давай опробуй.
– Поющие телеграммы по невеселым случаям.
– Невеселым?
– Ага, развод, потеря близких, ссора с любимым человеком, необходимость сказать девочке, что она слишком толстая или что-нибудь эдакое же… Эй, Стил, вот какую самую-пресамую жуть ты сообщал своей матушке?
– Что у меня анализ на СПИД положительный?
– Нет, мы тут теоретически рассуждаем. Эта плохая новость должна касаться ее. Она старая, больная…
– Умирает?
– Вот. Ты же не хочешь ей об этом сказать, так, Стил? Она смертельно больна.
– Нет уж, спасибо.
– И доктор не хочет…
– Угу.
– Вот тогда ты звонишь и заказываешь смертограмму.
– Что-что?
– Смертограмму.
Уэйн встал рядом со стулом, где сидел Стил, и запел на мотив «Свисти, пока работаешь»:
О славный, славный день!
Накрыла смерти тень…
– Уэйн, это уж грубей грубого, – не выдержал Стил.
– Спокойно, Стил, – сказал Конрой. – Такое возможно. А что ты предложишь, чтобы объявить жене о разводе?
Уэйн минуту соображал, потом снова встал и запел на мотив «Однажды волшебным вечером»:
Вас муж не любит боле:
Он был у адвоката.
Процесс начнется в марте,
В переполненном суде…
– Феноменально! – вырвалось у четвертого. – Подумать только! Принимая экзамен на водительские права, экзаменаторы больше могут не волноваться за провалившихся. У них будет специальный постоянный штат «сообщателей плохих новостей», и они все сделают. – Он запел на мотив «Эта дама – бродяжка»:
Вы, скорости не снизив, повернули, но
Горел красный свет,
Так что, дама, нет,
Не сдано.
Гикнув, Уэйн хлопнул четвертого по спине и сказал:
– Бердок, ты душка. Я знаю, все выйдет как надо. По пятьдесят тысяч долларов с каждого, и дело в шляпе. Первую контору открываем в Лондоне, момент как раз удачный.
Им привезли еду, и Стил, Конрой, Уэйн и Бердок, урча и орудуя тупыми ножами, принялись за крошечные английские бифштексы.
– Эй, мэм, – крикнул Уэйн официантке. – Есть у вас тут бутылка хорошего французского вина? Нам надо кое-что отметить.
Официантка принесла бутылку «Нирштайнера» – это немецкое вино, шепнула мне Додо, но американцы не поняли или не заметили ничего. Они с наслаждением самозабвенно распевали песенки о не самых приятных сторонах жизни:
