Какое-то время я скрывал Аделу от знакомых. Когда тебе скоро сорок, все склонны поднимать гомон из-за любой спутницы, с которой увидят тебя больше одного раза. И я подумал, что буду держаться тихо, пока не увижу, что в этом что-то есть. Как бы там ни было, в конце концов я почувствовал, что так оно и есть, и представил ее всем. Мои друзья из общества и значительная часть моей семьи были рады, что, вопреки их опасениям, я выбрал себе невесту из старого мира, а не из моего нового. Мои театральные друзья, более великодушные, пусть и более легкомысленные, просто были рады, что я кого-то себе нашел.
Съемки уже почти закончились, когда я предложил Аделе приехать однажды в пятницу в Суссекс, посмотреть, как снимают фильм, и погостить пару дней в нашем коттедже. Все было вполне благопристойно: я предоставлял ей свою комнату, а сам отправлялся спать на диван в гостиной, чем очень развеселил Беллу. И вот в назначенный вечер Адела приехала из Лондона в своем довольно потрепанном зеленом «мини». Я представил ее остальным обитателям дома за веселым и, благодаря Белле, очень вкусным ужином. Адела пообещала присоединиться к нам на площадке на следующий день, после того как купит кое-что.
На следующее утро, еще до ее появления, ко мне широкими шагами подошла Эдит. Мы снимали в розарии, который находился в конце небольшой аллеи, отходившей от дома. Изначально сцена планировалась на первую неделю, но откладывалась снова и снова, и вот мы снимали ее в середине октября. Как бы то ни было, удача не подвела наших опасливых продюсеров, и день выдался ясный и жаркий, как настоящий июльский. Я почти разозлился, что их недальновидность была столь не по заслугам вознаграждена. Это был длинный эпизод любовного дуэта с участием Элизабет Ганнинг (ее играла самая свирепая из американок, Луанна) и Кэмпбелла (Саймон), который в конце концов прерывает Криви (я). Я читал, ожидая своей очереди, и, должен сказать, наслаждался обстановкой, погодой и розами, когда показалась Эдит.
– Что я слышу? А ты темная лошадка. – (С последним утверждением я согласился.) – Это серьезно?
Я заметил, что раз уже установлено, что я темная лошадка, то, следовательно, она ничего об этом не узнала бы, если бы все не было серьезно.
– Она актриса?
– Нет, конечно.
– К чему такое негодование? Почему бы ей не быть актрисой?
– Но она не актриса. Она работает в «Кристи».
Эдит скорчила презрительную гримасу:
– Не одна из этих графских племянниц в приемной, которая сначала говорит с тобой снисходительно, а потом не в состоянии ответить ни на один вопрос?
– Именно. Только она не графская племянница, а дочь баронета.
– Как ее зовут?
– Адела Фицджеральд.
– Ну, ты меня разочаровал. – Она уселась на траву рядом с моим складным стулом. Поблизости были и еще стулья, так что мне не было совестно.
– Ума не приложу, чем же.
– Ты, мой богемный друг, и опустился так низко – нашел себе пару из своего круга.
– Не уверен, что готов выслушивать это от тебя. В любом случае главное в том: является принадлежность к одному кругу случайным совпадением или основным мотивом.
Эдит слегка покраснела и замолчала. Ассистент подал знак сохранять тишину, камеры начали наезжать на Саймона и жестокую Луанну. Она, надув губы, встала так, чтобы попасть в кадр в самом выгодном ракурсе. Мы все уже более-менее смирились с Джейн Дарнелл, игравшей леди Ковентри. На роль она не годилась, но в ней не было злобы, и, похоже, она не больше нас была уверена, что в состоянии воплотить образ ирландской красотки XVIII века. Она интересовалась только коллекционированием лошадиной сбруи, которую собиралась увезти домой. Луанна Петерс – совсем другое дело. Она не только была уверена, что обладает значительным талантом, но вдобавок ее эгоизм достигал уровня психического расстройства. Она говорила о своем успехе, о своей внешности, своих любовниках и заработках постоянно, не задавая ни единого вопроса своему не желающему слушать собеседнику о нем самом. Сначала мы были склонны полагать, что это некая очень сложная шутка и что она ждет, что мы не выдержим, расхохочемся, поднимем руки и закричим: «Хватит! Сдаемся!» Только это была не шутка, и ничего такого она от нас не ожидала. Саймон ее не выносил, что не добавляло реалистичности их и без того слабо прописанным любовным сценам.
Сцена закончилась, Саймон и Луанна освободились, и именно в этот момент вдали показалась Адела. В вельветовых бриджах и рыбацком свитере, длинные волосы под небрежно завязанным шелковым шарфом, она была полной противоположностью синтетическому очарованию Луанны, и на мгновение даже тщательно накрашенное лицо Эдит выглядело на ее фоне не в самом лучшем свете. Она была так… естественна. Но конечно же, я был влюблен.
Эдит встала, приветствуя ее:
– Адела, как я рада наконец с вами познакомиться. Эдит Бротон.
– Я тоже очень рада.
Девушки осторожно обменялись приветствиями. Для такой настороженности были две основные причины, ни одна из которых не подразумевала романтического соперничества. Эдит никогда не интересовалась мной в этом смысле. Нет, она была недовольна тем, что приходится уступать наперсника, сослужившего хорошую службу, и теперь, когда он женится, он уже не будет таким полезным, как холостой. Если женишься поздно, такие чувства испытывают многие из твоих знакомых, хотя те, кто любит тебя, постараются справиться с этим. Вдобавок как все удачно женатые друзья доводят нас до белого каления, настаивая, что семейное положение есть единственно возможное для человека, так знакомые, которым повезло меньше, считают своей высокой миссией не пустить всех вместе и каждого в отдельности на порог церкви. Эта сентенция нередко используется в полушутливой форме, чтобы публично оскорбить супруга. «Жениться? Да зачем тебе это вообще могло понадобиться?» – слышишь чей-нибудь веселый голос на званом обеде, а далее замечаешь кислый взгляд и прикушенную губу его супруги. Боюсь, Эдит, сама этого не осознавая, постепенно скатывалась на эту позицию, что не предвещало ничего хорошего.
Со стороны Аделы осторожность была более тонкой. Она, конечно же, прекрасно знала, кто такая Эдит, и до встречи со мной была склонна соглашаться с общепринятой точкой зрения о новой леди Бротон: Чарльза, которого она встречала несколько раз на приемах, «окрутили». Я добился по крайней мере того, что она отложила вынесение окончательного вердикта, но в тоне, каким Эдит приветствовала ее, Адела различила нотку величественности. Аристократка Эдит приветствует милую подружку своего знакомого актера. Такие вещи трудно поддаются точному измерению, но верно, что Эдит к тому времени выработала достаточно величественную манеру обращения, так что могла и действительно ступить на эту опасную дорожку. И понятно, почему Адела, которую я заранее почти уговорил держаться с Эдит помягче, решила, что не позволит, черт возьми, Эдит говорить с собой свысока.
В довершение ситуации как раз в этот момент появился Чарльз – посмотреть, что происходит. Он узнал Аделу, и, я думаю, из чувства мести (хотя она ни за что не призналась бы в этом) она, не теряя времени, навела его на разговор о нескольких их общих знакомых, которых не знала Эдит: использовала против Эдит ту самую игру в имена, которой та так боялась. Наверное, я должен был бы возмутиться поведением по крайней мере одной из них, но подобные вещи обычно разрешаются сами собой, без посторонней помощи, и в любом случае я понимал, Адела в чем-то права. Даже тогда я не надеялся, что они с Эдит подружатся. Адела была слишком близка к тому, чем хотела бы быть Эдит, по крайней мере в том, что касается происхождения и воспитания, и, хотя обычно снобизм не был свойствен Аделе, она не считала ниже своего достоинства поставить таких, как Эдит, на место. Такое настроение Аделы я называл настроением вице-королевы. В целом я мог надеяться, в лучшем случае, на нечто вроде взаимной терпимости. Но в то утро атмосфера не успела как следует накалиться, потому что Чарльз предложил показать Аделе конюшни, и, кивнув мне, они вдвоем направились прочь. Эдит смотрела им вслед:
