Мужчина опустился на колени, прижав к себе мальчиков. Затем он поднял голову. Я не могла рассмотреть черты его лица, но почувствовала тоску в пристальном мужском взгляде. Я задержала дыхание, боясь нарушить момент и боясь, что момент разрушит меня.
Расправив плечи, я понесла Дженни к воротам. Мы остановились на полпути — к нам направлялась маленькая семья. Дэн вцепился в одну отцовскую руку, Олли держалась за другую, а впереди вытанцовывал Джеймс.
— Это папочка, Бекка! Папочка! — распевал он снова и снова, пока я слушала, как Дженни с причмокиванием сосет палец. Я перенесла вес Дженни на другую руку.
По лицу Френка пробежали неясные эмоции, его губы подергивались, заходили желваки.
— Вы, должно быть, мисс Хэндрикс?
Меня лишили голоса его глаза — глубокие, как грозовое небо, и такие же яркие, насыщенные.
— Ребекка, — исправил Джеймс. — Она сказала нам называть ее именно так!
Я не разгадала выражения лица Френка. Что это, недовольство? Недоверие? Благодарность? Может быть, это просто усталость и скорбь? Его взгляд скользнул по Дженни, он раскрыл объятия, но она отшатнулась и, крепко обняв меня за шею, начала поскуливать.
— Извините. — Я пыталась улыбнуться.
Он опустил руки. Олли и мальчики вцепились в них. Дженни обернулась еще раз посмотреть на незнакомца, засунув палец в рот. Глаза, как блюдечки.
— Не бойся папочки, Дженни! — Я пыталась развеселить ее, сморщив нос. Она перестала сосать палец и засмеялась, как я и предполагала. Глубоко вздохнув, я шагнула к Френку. Он опять потянулся к дочери, малышка вцепилась в меня, но я отстранила ее и передала в мозолистые отцовские руки.
Она уставилась на него, потом Олли прижалась к папе и улыбнулась, глядя на сестру.
— Это папочка, Дженни, папочка.
Малышка протянула свои маленькие пальчики и потрогала лицо Френка, нежно, робко. И тут так хорошо знакомая всем нам улыбка расцвела на ее личике, как луч света. Я увидела, как у Френка увлажнились глаза, и отвернулась.
— Я думаю, вы голодны, — сказала я, уставившись на закат.
Он откашлялся.
— Да, Ребекка, я проголодался.
* * *
У меня тряслись руки. Френк приехал домой, и я не знала, что это значит для нас. Часть меня радовалась. Потому что Дженни тянулась ко мне, а не к своему отцу. Но в следующий момент я почувствовала вину. Как это ужасно, что твой собственный ребенок не знает тебя. Я посмотрела на Дженни, возящуюся на полу у моих ног.
Через кухонную дверь долетали высокие детские голоса и отвечающий им низкий бас, но слов было не разобрать. В остатки теста для бисквитов я нарезала сало, на сковородке шипел бекон, а в маленькой кастрюльке готовился соус. После того как я поставила пироги в духовку, я отошла назад и обозрела результаты своих трудов. Сытная и горячая еда. Я становлюсь отличной кухаркой!
Я взяла Дженни на руки и пошла к боковому крыльцу, где стояла бочка для воды, сердце мое колотилось. У двери кухни Френк взял из моих рук тяжелое ведро.
— Спасибо, — выдохнула я, когда он поставил ведро на стол без слов. Было видно, что это привычный жест, а не чрезмерная доброта к незнакомке.
Маленькая комната наполнилась запахами бекона и пирогов. Я передала Дженни сестре, обернула руки полотенцем и достала пироги из печи. Все расселись за стол, и гомон за моей спиной нарастал. Олли разложила всем вилки и чашки, тем временем смех Френка заполнил комнату. Настоящий смех, искрящийся радостью. У меня кожа покрылась мурашками, вместо того чтобы согреться. Мужчина, который так смеется, не может быть жестоким. Возможно, он позволит мне остаться. По крайней мере, пока я не определюсь.
— Олли, достань масло из охладителя. — Я наполнила тарелку Френка едой и услышала, как девочка поставила тарелку с маслом на стол.
Френк умолк. Дети тоже притихли.
Я повернулась.
— Что случилось?
Френк сидел, застыв как изваяние, в руке вилка, салфетка заткнута за воротник. Только челюсти его сжимались, да по щекам заходили желваки. Я увидела, что он смотрит на начавшее таять масло. Красиво изогнутая буква «С» на поверхности куска осталась нетронутой.
Я вспомнила, как мама рассказывала мне, что папа вырезал для нее масло в первый год их женитьбы. Френк делал то же самое? Это же такая мелочь. Почему встреча с детьми и домом не вызвала у него таких же эмоций? Дети и дом были куда большей частью его прошлого, чем вырезание в какой-либо форме масла. Может быть, в его случае это означало больше, чем я думала?
Протянув руку к столу, я убрала масло, прежде чем наполнить следующую тарелку. Френк моргнул несколько раз, прежде чем заметил еду, стоящую перед ним. Со своей порцией я села напротив Френка. Он наклонил голову, и мы последовали его примеру.
— О великий и милосердный Боже… — Его голос дрогнул и замолчал.
Я взглянула из-под ресниц. Дети подняли головы, глаза широко раскрыты, они посмотрели на папу, затем друг на друга, потом на меня. Приложив палец к губам, я покачала головой, молясь, чтобы они поступили так же.
Мы ждали. Я думала, не заснул ли Френк. Если еще немного подождем, еда точно остынет. Но тут он глубоко вздохнул.
— Спасибо, Господи, за эту пищу и благослови руки, ее приготовившие. Аминь.
Было такое впечатление, будто он уже помолился Богу — частным порядком, один на один, а нам пересказал лишь последнюю часть разговора. Или ему нужно было время прийти в себя? Как бы то ни было, он заинтриговал меня.
Во время ужина дети болтали о Старом Бобе, цыплятах, шерифе, Лэтхэмах, делах в городе, церкви и школе. Тетя Ада-бель и их мать не были упомянуты в разговорах. И об испанском гриппе мы тоже не говорили. Мы словно бы заключили соглашение забыть об этом или делать вид, будто это ничего не изменило — не только для нас, но и для многих других.
Пока Френк относил детей в кровати, я мыла посуду. Затем я вылила использованную воду под цветы, развесила на кустах кухонные полотенца для просушки и решила посидеть в гостиной, раздумывая, присоединится ли ко мне Френк.
Когда он вошел в комнату и опустился на стул, то казался неуверенным, как гость в собственном доме.
— Вот ваши газеты. — Я протянула ему те, которые еще не использовала для разжигания огня, надеясь, что это поможет ему расслабиться.
Себе я взяла один из тетиных журналов. Зашуршали, переворачиваясь, страницы, мы избегали смотреть друг на друга. Каминные часы громко отсчитывали время, шуршание страниц становилось все тише
Френк откашлялся, и я подняла голову в ожидании. Но он, застенчиво улыбнувшись, вновь углубился в газету. По прошествии часа мы оба перестали читать. Девять вечера.
Мужчина поднялся.
— Спасибо вам, Ребекка.
Я уставилась в пол и пожала плечами. Я редко затруднялась с подбором слов для ответа, но это был именно тот случай: все слова у меня в голове перепутались, как нитки в корзине для шитья.
Френк выдохнул и упер руки в бока.
— Когда я услышал… — Он откашлялся, и между нами вновь повисла тишина, прежде чем он продолжил: — Кажется, мои дети вполне счастливы. Вы даже не представляете, насколько это радостно для меня.
Создалось впечатление, что он еще что-то хочет сказать, но не решается. Он пытался мне намекнуть, что пора уезжать? У меня не было денег купить билет на поезд ни в одном из направлений. Но как я могла ему об этом сообщить?
Он повесил на плечо сумку, лежавшую возле дивана. Меня бросило в жар, пока я наблюдала, как он смотрит на вход в спальню на первом этаже. Я не подумала о том, как нам разместиться для сна. Даже если он будет спать внизу, а я наверху, это все равно неприлично.
— Я посплю возле Старого Боба. Спокойной ночи. — Он кивнул еще раз, прежде чем пошел к задней двери, и я услышала, как она захлопнулась за ним.
Интересно, как долго он захочет спать в хлеву, подумала я.
Глава 29
Поутру, надевая английскую блузу и юбку, я прислушивалась к звукам из соседней комнаты: не встали ли дети? Все было тихо, только снизу доносилась какая-то возня. Я опустилась на колени у кровати и попросила у Бога мудрости. Затем сошла вниз.
