– Вокруг ни души, и нас никто не увидит. Я знаю, как вы стыдливы, мисс Элис Беквит. Но это не должно помешать нам искупаться.
– Ура! – закричала Пташка, когда они оба встали и начали снимать туфли и чулки.
Расшнуровывая платье, Элис опустила голову и посмотрела на Джонатана сквозь ресницы. Воздух между ними, казалось, тихо зазвенел. Когда девушки устремились к воде, их белые нижние юбки раздулись, наполненные потоком встречного ветра.
– Мы похожи на пушинки одуванчиков, – заметила Пташка.
Вода в реке оказалась такой холодной, что перехватывало дыхание. Элис понадобилось больше всего времени, чтобы зайти в воду. Она долго медлила на мелководье, неуверенно улыбаясь, и вскрикивала, когда наступала на илистое место. Тени обрисовали ее ребра и тонкие гребни ключиц. Пряди светлых волос вились вокруг шеи, и капельки воды сверкали на коже, как драгоценные камни. Пташка с восхищением впитывала в себя эту картину, а посмотрев на Джонатана, увидела, что и он тоже как завороженный смотрит на Элис.
– Держу пари, что могу сплавать до того берега и обратно, – сказал он, загребая руками воду.
– Нет! Ни в коем случае! – прозвучал наполненный тревогой голос Элис. – И не пытайся! Течение здесь слишком сильное даже летом. Джонатан, не надо! – крикнула девушка, когда Джонатан окинул реку оценивающим взглядом. Было слышно, что Элис близка к панике.
– Хорошо, не буду, – отозвался он, после чего перебрался поближе к берегу, вытащил из воды пригоршню зеленых водорослей и двинулся с ними в сторону Пташки, злодейски улыбаясь. Та завизжала и попыталась убежать, преодолевая напор текущей воды. Элис рассмеялась, и в одно мгновение ее страх был забыт.
Через какое-то время из-за излучины показалась небольшая деревянная лодка, в которой сидели двое: молодой человек на веслах и другой, постарше, восседающий на куче рыбацких сетей и ловушек для ловли угря.
– Вы их знаете? – спросил Джонатан, когда лодка подплыла ближе.
Элис с тревогой смотрела на рыбаков несколько мгновений, но потом расслабилась.
– Нет, раньше я никогда их не видела. А ты, Пташка?
Пташка отрицательно мотнула головой.
– Тогда нам следует разыграть из себя деревенщин, которым неведомы приличия, – объявил Джонатан и улыбнулся Пташке. – Послушай-ка, ты сумеешь с этим справиться? Сможешь изобразить деревенскую девчонку?
– Ага, сэр, – ответила Пташка с характерным выговором батгемптонских крестьян.
Элис поморщилась. Гребец бойко работал веслами, и вскоре лодка поравнялась с ними, после чего они бодро крикнули рыбакам свои «здрасте». Молодой человек смущенно улыбнулся Элис и помахал им рукой, но его старший товарищ фыркнул и помрачнел.
– У вас что, стыда нет, молодые разбойники? – проворчал он. – Это ж неприлично, так заголяться при людях.
– А мы и не заголяемся, сэр, – возразила Пташка. – А чё, вот мои панталоны, они ж достают ниже колен, сами-то гляньте! Али не видно?
Она плюхнулась на спину рядом с берегом и выставила из воды ноги, словно дразня ими людей в лодке. Джонатан зашелся от хохота. Смех у него был приятный, басистый, скачущий вверх и вниз, точно мячик, упавший на пол.
– Бесстыжая девка, – пробормотал старший из рыбаков и нарочито отвернулся. Он так и просидел спиной к ним все то время, пока лодка проплывала мимо.
Пташка еще хихикала, когда Элис обеими руками обняла ее за талию.
– Сами-то гляньте! Али не видно? – передразнила ее Элис. – Господи, где ты этому научилась?
Вопрос повис в воздухе; они обе подумали о первых семи годах жизни Пташки, которые прошли без Элис и о которых у нее не осталось никаких воспоминаний.
– Это было совершенно блестяще, Пташка, – объявил Джонатан, все еще смеясь. – Тебе удалось изобразить самую замечательную из всех бесстыжих девок, которых я когда-либо видел.
Теперь они все трое стояли по пояс в воде, и солнечные блики, отражающиеся от ее поверхности, плясали у них на лицах. От похвалы Джонатана Пташка просияла; ее сердце, казалось, готово было выскочить из груди. И тут взгляд Пташки упал вниз, и она обнаружила, что Джонатан с какой-то особой, страстной решимостью держит под водой руку Элис и пальцы их тесно сжаты – еще теснее, чем прижимаются друг к дружке растущие у берега камыши. Потом они обменялись долгим взглядом, и Пташка заметила, как часто стала подниматься и опадать грудь Элис. Смущенная и приятно пораженная, Пташка снова бросилась в воду, подняв огромный столб воды, брызги от которого накрыли Элис и Джонатана.
Когда в конце того дня Элис и Пташка, держась за руки, вернулись на ферму, Бриджит посмотрела на их влажные волосы, мокрые пятна на одежде, и ее глаза расширились от возмущения.
– Элис, ты же раньше никогда не купалась в реке! – выдохнула она.
Элис хихикнула:
– Сегодня был очень жаркий день, Бриджит. В следующий раз ты обязательно должна пойти с нами.
– Ты не заставишь меня мокнуть в речке. Это неразумно, мисс, совсем неразумно. И мне интересно, в каком дерьме вы вымазали свою одежду?
– Бриджит!
– Простите за крепкое слово, но другого не подберешь!
Ахи да охи Бриджит сопровождали их до самого дома и продолжались, пока она наполняла корыто, чтобы смыть с них речной ил. Впрочем, обличительный пыл Бриджит вскоре сошел на нет, погашенный безудержным весельем ее подопечных. Пташка старалась не слишком тщательно мыть руки, чтобы сохранить запах реки, который ей нравился, и когда легла спать, то поднесла руки к лицу и вдыхала его, вспоминая обо всем, что произошло за минувший день, пока наконец не уснула.
Тот единственный раз, когда Пташка сидела на Сулеймане, шагающем по прибрежному лугу, оказался ее первым и последним уроком верховой езды. Вскоре Джонатан отбыл в армию, где занялся приобретением амуниции и подготовкой к получению офицерского чина. Потом, летом 1808 года, он уплыл в Португалию. До того как туда отправиться, юноша еще несколько раз наведался к ним на ферму один, без деда, но предпочитал проводить время наедине с Элис, а не учить ездить на лошади ее названую сестру. Пташка никогда не прекращала думать о том, что могло случиться с Сулейманом, – даже после исчезновения Элис, когда вся ее прежняя жизнь пошла прахом. Не могу даже помыслить о том, чтобы описать тебе то, как он погиб. Пташка сглотнула. Каждый раз, когда она перечитывала или вспоминала слова, написанные Джонатаном, она ощущала глубокую печаль и негодование, что мир оказался таким уродливым и жестоким, тогда как Элис учила верить, что он справедлив и прекрасен. Это было гнетущее и тяжелое чувство.
Может, именно это письмо и убедило ее порвать с Джонатаном? Не могло ли оно повлиять на их отношения? После того как Джонатан уплыл, Пташке стало труднее понимать Элис. Та все время чего-то боялась, выражала беспричинное беспокойство и неожиданно принималась плакать. Но хуже всего дела пошли в последние три месяца перед ее исчезновением, после злосчастного решения пойти в Бокс, чтобы встретиться с лордом Фоксом. В последние три месяца перед возвращением Джонатана, озлобленного, наполовину свихнувшегося от горя и ожесточения; это был чужой человек со знакомым лицом. «Неудивительно, что она перестала его любить, и неудивительно, что он ее за это убил». Пташка снова и снова представляла себе, как это могло произойти, пока ее фантазия наконец не стала восприниматься как реальный факт. Может, именно такие письма, как это, и убили любовь Элис. Я делал страшные вещи… Я совершил то, о чем никогда не смогу тебе рассказать. На моем сердце лежит пятно стыда… Я тебя не достоин. А потом она встретилась с ним, и все подтвердилось. В те последние три месяца с Элис что-то произошло. В ней погасла какая-то искорка; и хотя у нее было множество тайн, они больше не озаряли ее внутренним огнем, заставляя светиться, как светлячок. Нет, они тяжелым грузом лежали у нее на плечах, и эта непосильная ноша ее изнуряла. А когда однажды поздно вечером Пташка спросила, что случилось, Элис только закрыла глаза и ответила: «Я не в силах тебе ничего рассказать». Пташка могла лишь гадать, в чем дело и почему все так плохо. Оставаться в неведении было для нее пыткой, и эта пытка продолжалась до сих пор.
