— Слыхал, что они идут с двенадцатичасовым опозданием.
Она все стояла у кассы, словно вселенная была обязана предложить ей какое-то решение.
— Извините, больше ничем помочь не могу.
Она отвернулась и увидела, что Анна стоит у телефонов-автоматов и проверяет лотки для возврата монет. Ей случалось таким образом находить пять или десять центов.
Вдруг Анна подошла к Розе — не подбежала, но подошла быстрым шагом, неестественно спокойная и в то же время взволнованная.
— Пойдем, — сказала она, — пойдем скорей.
Она подтащила остолбеневшую Розу к одному из автоматов. И потянула на себя лоток возврата денег. Он был полон мелочи. До краев. Анна принялась выгребать монеты в ладонь. Четвертаки, пяти— и десятицентовики. Их становилось все больше и больше. Она набивала карманы. Похоже, каждый раз, когда она вдвигала лоток на место, он заполнялся снова, как во сне или в сказке. Наконец лоток опустел, Анна извлекла последний десятицентовик. Она посмотрела на Розу — усталая, бледная, с пылающим взором.
— Не говори ничего, — приказала она.
Роза сообщила ей, что они все-таки никуда не едут. Она позвонила в ту же таксомоторную компанию, чтобы их отвезли домой. Анна без интереса отнеслась к перемене планов. Роза обратила внимание, что в такси Анна садилась очень осторожно, чтобы монеты в карманах не звякали.
Оказавшись дома, Роза налила себе выпить. Анна, не снимая пальто и сапог, принялась раскладывать добычу на кухонном столе, сортируя по кучкам для подсчета.
— Невероятно, — приговаривала она. — Не-ве-ро-ят-но.
Она говорила странным, взрослым голосом, в котором неподдельное изумление мешалось с изумлением социально приемлемым. Словно только обыграв случившееся таким образом, можно было справиться с ним, взять его под контроль.
— Наверно, это от междугородного звонка, — сказала Роза. — Деньги не попали в аппарат. Наверно, это все принадлежит телефонной компании.
— Но мы же не можем вернуть их обратно, правда? — заявила Анна виновато и торжествующе.
Роза сказала, что нет.
— Это безумие, — произнесла она.
Она имела в виду идею, что деньги принадлежат телефонной компании. Она ужасно устала, в голове у нее была каша, но ее начала охватывать недолгая и нелепая эйфория. Ей чудились струи монет, дождем сходящие на них с неба. Метель монет. Какая беспечность, какой элегантный каприз.
Они попытались сосчитать деньги, но все время сбивались. Они начали вместо этого играть с монетами, захватывая их в горсть и пропуская сквозь пальцы. Поздней ночью на кухне съемной квартирки на склоне горы царило опьянение. Клад — там, где его не искали; черная полоса переплетается со светлой. Про считаные разы, считаные часы в своей жизни Роза могла бы сказать, что сейчас она не заложница в руках у прошлого, будущего, любви или кого угодно. И это был один из таких часов. Роза надеялась, что то же может сказать про себя и Анна.
Том написал ей длинное письмо, полное нежности и юмора, и упомянул злой рок. Этим письмом он отрекался от нее — со скорбью, но и с облегчением — перед отъездом в Англию. Его тамошнего адреса у Розы не было, а то она, пожалуй, написала бы с просьбой дать им еще один шанс. Это было у нее в крови.
Последний снег той зимы быстро растаял, затопив кое-где долины. Патрик написал, что приедет на машине в июне, когда кончится школа, и заберет Анну с собой на лето. Он сообщил также, что хочет начать бракоразводный процесс, поскольку встретил девушку, на которой хочет жениться. Ее зовут Элизабет. По словам Патрика, она была хорошим человеком и весьма уравновешенной личностью.
И не думает ли Роза, писал дальше Патрик, что для Анны будет лучше, если на следующий год она вернется в свой прежний дом, знакомый ей с рождения, в свою старую школу к прежним одноклассникам (Джереми все время о ней спрашивает), вместо того чтобы скитаться с Розой по тропам ее новой независимой жизни? Не может ли быть правдой (тут Розе послышался голос новой, уравновешенной подружки), что Роза использует Анну, чтобы придать стабильность своей жизни, вместо того чтобы честно перенести все последствия принятого ею решения? Конечно, добавил он, окончательный выбор остается за Анной.
Роза хотела ответить, что создает новый дом для Анны — здесь, в этом городе, — но по совести не могла. Она и сама уже не хотела здесь оставаться. Жизнь в городке уже не манила ее своим очарованием, искренностью. Платили тут плохо. Роза никогда не сможет себе позволить ничего, кроме этой дешевой квартирки. Здесь она никогда не найдет ни работу получше, ни нового мужчину. Она подумывала о том, чтобы перебраться на восток, в Торонто, попробовать найти работу там — на радио или телевидении. Может быть, даже актрисой. Она хотела бы взять с собой Анну, свить временное гнездо для них обеих. Все именно так, как сказал Патрик. Роза хотела возвращаться с работы домой — к Анне, хотела наполнить Анной свою жизнь. Но она понимала, что Анна такой жизни не захочет. Детей обычно не радует бедное, живописное цыганское существование — хотя позже они по ряду причин утверждают, что вспоминают свое детство с нежностью.
* * *
Анна переехала к Патрику и Элизабет. Она начала заниматься балетом и театральным искусством. Элизабет считала, что девочке следует совершенствоваться и не болтаться без дела. Анне отдали кровать со столбиками (заменив балдахин) и завели для нее котенка.
Элизабет сшила ей ночную рубашку и ночной колпак в тон кровати. Розе прислали фотографию: Анна с котенком сидит, скромная и довольная, посреди просторов ткани в цветочек.
Первой умерла рыбка в крапинку, потом оранжевая. Это было еще до отъезда Анны. Ни Анна, ни Роза не предложили еще раз сходить в «Вулворт» и принести черной рыбке компаньона. Впрочем, судя по виду черной рыбки, она в компаньонах не нуждалась. Разбухшая, пучеглазая, зловещая, она приняла свое единоличное владычество над аквариумом как должное.
Анна взяла с Розы обещание, что та не спустит рыбку в унитаз после того, как она, Анна, уедет. Роза пообещала и перед отъездом в Торонто пришла к Дороти, неся аквариум как нежеланный прощальный подарок. Дороти приняла рыбку мужественно, пообещала назвать ее в честь сиэтлского бойфренда и поздравила Розу с будущим отъездом.
Роза принялась вычищать квартиру. Ей попались стеклянные шарики, рисунки Анны и несколько писем, которые она начала — в основном по настоянию Розы, — но так и не закончила.
Дорогой папочка!
Я живу хорошо. Как ты поживаешь? Я болела, но теперь выздоровела. Я надеюсь, что ты не болеешь.
Дорогой Джереми!
Ты сильно вырос? Я живу хорошо.
Удача Симона
На новых местах Розе бывает одиноко; ей хочется, чтобы кто-нибудь пригласил ее в гости. Она бродит по улицам и подглядывает в освещенные окна за субботними вечеринками, воскресными семейными ужинами. Она тщетно убеждает себя, что вытерпела бы там совсем недолго — наливаясь спиртным за непринужденной беседой или раскладывая мясо с подливой по тарелкам, — прежде чем ее опять потянуло бы на улицы. Она думает, что к кому угодно пошла бы в гости. Пошла бы на вечеринку в комнату, увешанную афишами и освещенную лампами с рекламой кока-колы на абажурах, где все ветхое и кривое; или в теплую уютную гостиную, принадлежащую врачу или адвокату, со множеством книг, копиями латунных мемориальных табличек и, может быть, парочкой черепов; даже в комнату для приема гостей, оборудованную в подвале, — от этих ей видно только верхнюю часть в подвальное окно: ряды пивных кружек, охотничьи рога, рога для питья, охотничьи ружья. Она сидела бы на мебели, обитой люрексом, под картинами на бархате, изображающими горы, парусники, белых медведей. Она была бы счастлива раскладывать дорогой пудинг «дипломат» из хрустальной вазы в богато обставленной столовой, чтобы рядом сверкало выпуклое брюхо буфета, под едва видной картиной с изображением пасущихся лошадей, коров или овец на плохо нарисованной фиолетовой траве. Она удовлетворилась бы и йоркширским пудингом на кухне, вот в этом маленьком оштукатуренном домике у автобусной остановки — стены украшены гипсовыми грушами и персиками, а из медных горшочков лезет плющ. Роза — актриса: она впишется куда угодно.
