– В каком заговоре? Я не знаю! Зато он, несомненно, знал. Он точно знал, даже не сомневайся, чем заслужил то, что получил. Все управляющие продажны до мозга костей! Разжиревшие и продажные! Поэтому когда я хочу показать пример, то беру без разбора, наугад. Нет, не наугад: среди верхушки. Завтра по окончании празднований, когда александрийцы одновременно узнают о моем поражении и о казнях, они и пальцем не посмеют шевельнуть. Побежденная или нет, Египтом пока еще правлю я, и пусть все помнят об этом!
Глава 25
Некрополь был очень оживлен. Диотелес считал это место самым лучшим в Александрии: вокруг могил всегда много растительности, и летними вечерами все жители покидали город, чтобы на лоне природы отобедать вместе с умершими близкими. Больше всего завидовали тем, у кого хватило денег на семейный склеп – небольшую часовню, где можно было в прохладе хранить свои амфоры. Петехоремпи – черт возьми, у этих местных жителей непроизносимые имена! – повезло, так как он круглый год жил в тени: смерть была его работой. Он – солильщик, специалист по мумификации. Египтяне говорили «бальзамировщик», но греческие переселенцы – а пигмей Диотелес был греком – говорили «солильщик». Обычное слово, но его оно смущало; к тому же профессия его друга была куда благороднее, чем ремесло резальщика, который крюком через нос извлекал мозг и надрезал живот, чтобы вытащить внутренности. Друг Диотелеса Петехоремпи брался за дело только тогда, когда тело уже было опустошено: он помещал труп в содовый раствор на срок от двух недель до семидесяти дней – это зависело от «погребального контракта», подписанного умершим. Затем с почтением (в этом заведении никогда не подменяли тела, Диотелес мог это подтвердить) помощники солильщика оборачивали высохшее тело льняными лентами. Правда, не всегда новыми. Бывало, что до этого они неоднократно использовались… Но все-таки здесь не было никакого обмана: дело в цене.
Следует признать, что Петехоремпи почти всем телам обеспечивал первоклассный уход. Потому что у него была превосходная клиентура, унаследованная им от отца и деда: дворцовые слуги – от маленького сирийца, готовящего масло на кухне, до почтенного камергера. Настолько надежная клиентура, что солильщик мог бы спокойно наживаться на смерти других, если бы вопреки собственной воле не был заражен предпринимательством греческих переселенцев: к своим ваннам с содовым раствором и запасам старых тканей, лепным холстам и оплаченным саркофагам он добавил небольшой птичник с ибисами, а потом развел множество котов, мумии которых ему заказывали для самого большого храма Александрии – храма Сераписа, где по наследственному званию он являлся одним из двадцати пяти сторожей. Словом, в этом месте можно было провернуть несколько дел и кроме всего прочего встретить некоторых интересных клиентов при их жизни: будущему мертвому нечего скрывать от своего бальзамировщика. Когда Диотелес навещал своего друга солильщика, то узнавал от него все придворные секреты (хотя сам жил во дворце) и потом развлекал этими рассказами ученых Музеума.
После того как молодой фараон сделал Диотелеса вольноотпущенником, у него появилась возможность продавать подарки Селены, и теперь бывший раб регулярно приносил Петехоремпи мелкие деньги, оплачивая мумификацию своих покойных родителей и своего последнего страуса, покоящихся вместе в общей могиле, принадлежавшей тестю солильщика.
А также Диотелес в рассрочку оплачивал свое будущее бальзамирование.
– Еще два таких же взноса, – сказал солильщик, пересчитывая монеты, – и я гарантирую, что у тебя будет новенький лен!
– Хорошо бы заплатить как можно скорее: при нынешней ситуации мне страшно умирать в кредит!
Ах, он не рисовал свое будущее в розовых тонах, вольноотпущенный Диотелес, сын Демофона, сын Луркиона, сын Протомахоса! Тем не менее он с удовольствием приходил в тихий Некрополь, где любил слушать погребальные песни, игру на систрах и флейтах Пана, усыпляющие молитвы… Но больше всего ему нравилась окружающая обстановка: между могилами росли чудесные фруктовые сады, где постоянно происходили ритуальные возлияния пивом и водой из Нила. В тот день, в начале осени, между песками пустыни и городскими стенами Город мертвых расцвел во всем своем великолепии – золотисто-медовый пейзаж. Царский пигмей был счастлив, что однажды здесь будет покоиться и он вместе со своей семьей. Каждый раз, приходя почтить родителей, он ненадолго задерживался у Петехоремпи, чтобы выпить бокал мареотида, местного белого вина, которое, в конечном счете, было не таким уж скверным. На две трети разбавленное морской водой, оно, можно сказать, было даже очень хорошим. С приятным горьковатым привкусом.
– Не нужно тебе так часто прикладываться к вину, – говорил египтянин. – Оно того не стоит, у тебя печальный вид и серый цвет лица.
– Твоя вода все скроет. У меня полно тревог…
– Э, друг мой, а у кого их нет? Представь, что управляющий Некрополем удвоил нам расценки на коллективные могилы! Это не говоря уже о судебных процедурах: только на прошлой неделе по требованию двух заимодавцев у меня забрали две мумии! А я уже полностью завершил работу над первым телом. Если не остановят наших жрецов, то они будут преследовать мертвых даже в могилах!
Выбежавшие из клеток кошки настойчиво мяукали, кружа вокруг беседующих мужчин.
– Мне кажется, твои коты слишком тощие.
– Конечно! Они же из питомника, сидят взаперти и не могут бегать за крысами… К счастью, начальство разрешает давать им в пищу внутренности их родителей! Но ты ко мне пришел не для того, чтобы говорить о кошках. Сдается мне, что твоя маленькая принцесса больше не царица. Мы потеряли Кирену?
– Потеряно все. Едва император сошел на берег Ливии, сразу же отправил двух посланцев в Кирену с приказом командиру легионов двигаться в сторону Египта. Но двоюродный брат Октавиана отправил ему в ответ отрубленные головы гонцов, ничего не объяснив… Небольшое замечание: если военные продолжат в таком духе, то больше не останется посыльных! И все-таки меня мучает вопрос: как эти типы из Кирены узнали об исходе войны раньше нас?..
– Наверное, ветер им помог. Римлянин Царицы потерял поддержку богов: они его больше не любят. Даже морской ветер против него! В таких условиях не стоит упорствовать… Вероятно, он это понял.
– Понял? Хотел бы я знать, откуда у тебя такие сведения!
– От одного из его друзей, Аристократа, профессора риторики. С того времени как римский флот во главе с «Аполлонией» вернулся ни с чем, я много раз встречался с Аристократом: мы обсуждали кое-какие вопросы по поводу бальзамирования его слуг. Что касается его самого, то я посоветовал ему обратиться к моему коллеге Пашу: я не уверен, что царские философы относятся к разряду слуг. У Пашу своя монополия, и я не желаю судебных процессов! В любом случае профессор торопится покончить с этим – а это значит, что он не многого ждет от Фортуны… Как и Антоний: по словам слуги Аристократа, в тот момент, когда император увидел упакованные в ящики головы послов, он издал такой вопль! Крик дикого ужаса! После чего упал на песок и стал рыть пальцами яму, а затем даже вынул меч, чтобы покончить с собой, но адъютант Луцилий ему помешал. Этот парень был неправ: нельзя противиться воле богов… Ну-ка тихо, животные! А из тебя, котик, если не перестанешь царапать мне колени, я быстро мумию сделаю. Дорогой мой друг, угощайся фасолевой лепешкой, все эти римские истории нас совершенно не касаются.
– Ошибаешься, мой добрый Рампи: если римляне Африки пойдут на римлян Египта, то линия фронта будет именно здесь, в александрийском Некрополе. Будут сражаться прямо на могилах. С кладбища исчезнет спокойствие, умиротворение и надежда на вечность: «Теперь ты мертв, теперь ты заново родился»…
Глава 26
Когда Селена вошла в комнату матери, та стояла перед окном с задернутыми шторами.
Ее привели по приказу Царицы, и она застыла в темноте, не осмеливаясь ни заговорить, ни пошевелиться. По некоторым вздохам, которые издавала мать, Селена смогла догадаться, что Царица плакала. Ирас стояла рядом с хозяйкой и иногда шептала какие-то слова; но из следующих после этого восклицаний девочка улавливала только отрывки: «Ирод», «Сирия», «отчаянный»…
