Танкмар вскарабкался на скалу, чтобы проследить, куда помчался слон. Гисла, все еще крича, висела у него на хоботе. У Абула Аббаса кровоточило множество ран, полученных во время бегства. Уши оттопырились, словно огромные паруса, и он, как военный корабль, пронесся мимо горного приюта для путников. Герцог Фульхер, который в этот момент выскочил из двери, был просто размазан по стене дома.
Даже до последнего хранившие спокойствие люди сейчас были охвачены паникой. Танкмар вцепился в скалу, а под ним человеческая масса билась о камни.
И тут он уловил запах дыма.
Южная часть лагеря была охвачена пламенем. Дым и гарь заполнили небо, языки пламени взвились над верхушками палаток. Ветер только раздул пожар, который уже захватил значительную площадь и гнал перед собой еще одну группу спасающихся от огня людей. И вот человеческие массы смешались одна с другой.
Кто-то дернул его за ногу. Это был Исаак, державший под мышкой охапку шкур. Старик стянул его со скалы и потащил за собой. Позже Танкмар не смог бы объяснить, как им удалось протиснуться между прижатыми друг к другу телами. Он отбивался ногами, руками, брыкался и получал пинки и удары с другой стороны, но старался не терять Исаака из виду. Еврей тоже пробивал себе дорогу через толпу, ударяя локтями по глазам, а коленями – по половым органам. Единственным желанием Танкмара было не упасть и не быть растоптанным.
Наконец они вырвались из толпы, но только для того, чтобы обнаружить, что стоят на краю обрыва. Но, кажется, Исаак умышленно направлялся к этому месту. Он сунул в руку Танкмару одну из шкур.
– Уложи шкуру на землю кожей вниз. Видишь, как я делаю? Ложись на нее и съезжай вниз по склону. Управляй ногами!
Неужели еврей сошел с ума? Танкмар не поверил своим глазам, когда Исаак уселся на шкуру, оттолкнулся и со страшной скоростью помчался вниз по заледеневшему склону. Снег поднимался в воздух там, где он задевал ногами землю, его длинная серебристая борода развевалась, словно боевое знамя во время штурма. Не прошло и мгновения, как он скрылся из виду.
Танкмар нерешительно мял в руках шкуру, которую дал ему старик. Позади раздавались удары, крики, шел дым. Обратный путь был отрезан стеной, состоявшей из людей. В нескольких шагах от него отчаявшиеся люди просто бросались в пропасть. Промедление означало смерть. Из груди Танкмара вырвался крик. Затем он бросил шкуру на землю и сел на нее. От одного вида крутого склона у него даже закружилась голова, и он закрыл глаза. Его пальцы вцепились в шкуру. Он оттолкнулся от земли.
17
Порыв ветра заставил коршуна покачнуться в воздухе. Он поднял крылья, чтобы не дать ветру атаковать себя. Рулевыми перьями хищная птица стала ловить восходящие потоки воздуха. Заяц в его когтях был мертв, однако от запасенного на зиму жира он был настолько тяжел, что коршун едва мог удерживать его. Пора было возвращаться в гнездо, но в этот ненастный осенний день ветер над речной долиной был так непредсказуем, что птица не могла предугадать смены его направлений. Следующий порыв ветра рванул раздвоенный хвост хищной птицы вверх и направил ее камнем вниз, и тут же боковой ветер швырнул ее в сторону и вправо. Крючковатый клюв птицы открылся, чтобы издать злобный хриплый крик, разнесшийся над землей. Это не помогло. Птица раскрыла когти и отпустила добычу. Облегченный, коршун встряхнул перьями, резко забил крыльями, словно танцуя, теперь уже в ритме ветра, поднялся вверх и исчез.
Аделинда и Имма уже несколько часов не обмолвились ни словом. Голод, усталость и гипнотизирующее раскачивание повозки, запряженной волами, которое время от времени прерывалось выбоинами на дороге, усыпляли их.
Громкий хлопок вырвал их из полудремы. Что-то сбило Аделинду с облучка. Имма натянула поводья, и животные неуклюже остановились. Монахиня спрыгнула в грязь и побрела к своей напарнице, которая уже встала на ноги и держала в руке зайца. Заяц был мертв.
– Проклятье! Почему здесь ни с того ни с сего зайцы падают с неба? – Аделинда с отвращением смотрела на труп животного. Ее лоб был измазан кровью зайца, а одежда перепачкана грязью.
Имма, увидев, что с послушницей ничего не случилось, переключила внимание на зайца:
– Не ругайся перед лицом чуда! Это подарок Господа. Наши молитвы были услышаны. На сегодня с голодом покончено. Давай поищем место для ночевки и предадимся чревоугодию.
Аделинда дала пожилой монахине поднять себя на ноги.
– А у вас вообще есть опыт приготовления дичи? В монастыре нам всегда давали только пшенную кашу да хлеб. Мы можем говорить об удаче, если нам удастся разжечь костер. Вы же не хотите назвать костром кучи, что дымились прошлыми ночами?
От чего это зависело – от отчаяния, порожденного пустыми желудками, или же и здесь был замешан Бог? До наступления ночи женщинам удалось извлечь из кучи хвороста огонек, раздуть его, расшевелить, и теперь языки пламени взвивались в небо. Вскоре заяц лишился шкуры и внутренностей – Имме удалось вспомнить некоторые приемы, подсмотренные ею у ключницы; теперь он жарился над огнем, а жир с шипением капал в костер.
Имма вытерла пальцы о юбку, которую она выкроила себе из одежды возничего Людвига. Она даже гордилась тем, что сумела придать этому материалу форму, так что он сейчас зелеными складками падал ей на ноги. Однако многие дни, проведенные в дороге, столь же сильно потрепали юбку, как и ее хозяйку. От голода у Иммы запали глаза, и каждый раз, когда им приходилось вытаскивать из лужи повозку, грязь обрызгивала ее с ног до головы и оставалась в волосах. За это время она затвердела и превратилась в корку.
У Аделинды дела обстояли не лучше. Дорогая жилетка, накидка, пестрая юбка, ленты на руках и волосах – все, что было ей выдано из гардероба архиепископа Хильдебальда, теперь висело на ней клочьями или окаменело от грязи и сажи, словно лохмотья бабы-попрошайки. Пышные локоны, которые Аделинда так гордо расчесывала, теперь неряшливо свисали ей на лоб, как водоросли.
Дорога оказалась тяжелой, намного тяжелее, чем они ожидали. А путь в Аахен был очень долгим. Когда Имма тридцать лет назад ехала с севера до Санкт-Альболы, путешествие показалось ей каким-то приключением, началом новой жизни. У цели ее ожидали Христос и надежда снова увидеть Исаака. С тех пор она покидала каменные стены монастыря только для того, чтобы сделать покупки на базарах ближайших деревень или посетить соседнюю общину. Сейчас, находясь вдвоем с послушницей в самых отдаленных частях империи франков, она уже ничего не ощущала от тогдашнего своего желания что-то начинать или пускаться в приключения. Ее одолевал страх.
Однако даже в лесу и в самых глухих местах Имма следила за тем, чтобы неукоснительно соблюдались самые важные правила их ордена. Перед каждым, пусть даже жалким обедом женщины молились и омывали друг другу ноги дождевой водой, дабы поступать так подобно Христу, который мыл апостолам ноги перед Тайной вечерей.
Имма сняла зайца с вертела, дала Аделинде большую порцию мяса и лишь немного оставила себе. Послушница вонзила зубы в зайца, не обращая внимания на жар, который обжигал ей язык и нёбо. Имма сама с трудом удержала себя в руках, когда запах жареного мяса одурманил ее.
«Застольная молитва, – подумала она. – Пусть в этот единственный раз мы прочтем ее после еды».
– Вот видишь, Бог нас в беде не бросает. – Имма старалась хотя бы не говорить с набитым ртом.
Аделинда меньше заботилась о своих манерах.
– Я не знаю, кто в этой глухомани швыряется зайцами направо и налево, но если это был Бог, то почему он не помог нам раньше? Вчера, например, когда мы по бедра в воде бродили по реке Роне и пытались юбками ловить форель. Единственное, что Всемогущий дал мне поймать, так только этот скользкий камень на течении. – Она засунула себе в рот еще один кусок жареного мяса, обглодала косточку и бросила ее в огонь. – Почему в монастыре не обучают самым важным вещам в жизни? Тогда, может быть, ежик не смылся бы от нас, а дикий гусь не клюнул бы вас в руку так, что вы целый день после этого не могли ею пользоваться. Тогда бы мы знали, как вырезать из дерева копье и бросить его так, чтобы оно убило дикое животное, а не отскочило от его головы. Вот был бы у нас сейчас лук со стрелами! Читать и писать? Этим мы сыты не будем!
