Сенаторы глянули на него.
– Поджигатель поганый! – буркнул один.
Преторианцы снова ударили Тита по лицу, чтобы молчал, и толкнули к воротам. Те отворились, и Пинарий очутился в тускло освещенном загоне. Над головой рокотала толпа. Наверху расхаживали зрители, и вокруг раздавался скрип деревянных платформ. Когда глаза привыкли к темноте, Тит увидел, что помещение весьма велико и полно людей, по большей части в лохмотьях или почти раздетых, как и он. Они были грязны, растрепаны и воняли мочой и потом. Он двинулся в гуще приговоренных, всматриваясь в лица. Одни, зажмурив глаза, дрожали от страха и бормотали молитвы. Другие держались до странности спокойно и тихими успокаивающими голосами беседовали с соседями.
– В порочном мире смерть – вожделенное избавление, – произнес человек с длинной белой бородой. Тит однажды видел его у Кезона. – Даже столь ужасная, как здесь, она и то лучше жизни в подобном мире. Смерть перенесет нас в лучшее место.
Мимо прошел измученный постановщик в сопровождении преторианцев.
– Я стараюсь сохранить здесь порядок; я стараюсь выдерживать императорское расписание! – выкрикнул он. – Сейчас, ребята, давайте-ка разделите узников на группы…
Тит бросился к нему:
– Послушай меня! Произошла ошибка, я не должен тут находиться…
Постановщик отпрыгнул, точно от бешеного пса. Прежде чем Тит успел продолжить, один из преторианцев вскинул щит и оттолкнул им приговоренного. При мерцающем свете факела Тит увидел свое отражение в надраенном металле, и это потрясло его. На него смотрел почти обнаженный человек с безумными глазами, разбитым лицом и кровоточащими губами. Как быстро с него сорвали личину чопорного неприкасаемого римского сенатора!
В отчаянии Тит огляделся, ища кого-нибудь, чтобы объяснить ситуацию.
И внезапно оказался лицом к лицу с Кезоном.
Он в жизни не видел брата в столь плачевном состоянии. На Кезоне, как и на нем самом, осталась лишь набедренная повязка. Тело выглядело знакомым, но искаженным, будто насмешка над его собственным: сплошь в синяках, ранах и ссадинах. Кезона пытали и били. Он исхудал, значит и голодом морили. В отличие от иных христиан, в нем не осталось никакой отрешенности, он был полностью сломлен и лишен присутствия духа. Тит увидел жалкого, перепуганного человека.
По ходу арестов и допросов христиан и с приближением дня их наказания Тит заставлял себя не думать о брате. Многократно твердя, что его не существует, он и сам почти поверил в собственную ложь. И вот Кезон стоит перед ним: тень человека, которым он был когда-то, но все еще несомненный сын Луция Пинария, брат-близнец Тита. Тит испытал невыносимую печаль, вспомнив детство в Александрии и те времена, когда братья еще не стали чужими друг другу. Как же развела их судьба? Как получилось, что Кезон очутился среди безумных почитателей смерти?
– Не переживай, брат, – прошептал Кезон. – Я прощаю тебя.
Печаль улетучилась. Тит ощутил прилив гнева. За что его прощать? Почему Кезон всегда так заносчив и самоуверен?
Он искал ответ, но времени не осталось. Их вдруг разделила шеренга преторианцев, и Кезон попал в одну группу, а Тит – в другую. Под лающими командами гвардейцев группа Кезона надела пропитанные дегтем туники, после чего христианам связали руки за спиной.
Дверь отворилась. С арены донесся рев толпы. Постановщик прикрикнул на узников, чтобы пошевеливались:
– Живо, живо, живо!
Гвардейцы копьями погнали их наружу.
Тит понял вдруг, что встреча с Кезоном не случайна. Боги предоставили ему последнюю возможность спастись. Он выступил из своей группы и попытался привлечь внимание постановщика:
– Мы близнецы! Он мой брат! Посмотри на нас! Неужели не видишь? Нас двое, но христианин мой брат, а не я! Мне здесь не место!
Постановщик утомленно взглянул на него и закатил глаза. Гвардеец сбил Тита с ног тупым концом копья.
Кезон изловчился отделиться от группы и подбежал к Титу. Воняя дегтем, со связанными позади руками, он упал подле него на колени.
– Дай мне распятие, – прошептал он. – Пожалуйста, Тит! Лишь оно придаст мне сил перед концом!
Опрокинутый на спину Тит сжал фасинум и помотал головой.
– Тит, умоляю! Меня сожгут заживо! Прошу тебя, брат, окажи мне напоследок малую милость!
Тит нехотя снял амулет и надел его на шею Кезона, уже понимая, что зря поддался на уговоры. В отчаянии он протянул руку, чтобы забрать талисман назад, но гвардеец вздернул Кезона на ноги, и фасинум выскочил из пальцев Тита.
Кезон был последним в группе, которую погнали на трек. Тит кое-как встал. В открытую дверь он увидел, что узников поднимают в железные корзины, прикрепленные к просмоленным шестам. Гвардейцы с факелами выбежали и выстроились рядом, готовые запалить человеческие факелы.
Тит смотрел, как Кезона подгоняют к ближайшему шесту и последним поднимают в корзину. Он различил отблеск на груди брата – фасинум – и отвел глаза. Ему недоставало сил вынести предстоящее.
По толпе пролетел глухой гул – единый вдох, подобный ветру в высокой траве. Затем раздались одобрительные возгласы, начавшиеся в одном конце цирка и постепенно переросшие в общий рев. С площадок наверху донесся оглушительный топот многих ног.
Тит подошел к двери и выглянул. На дальней стороне цирка показалась одинокая колесница. Возница был одет в кожаный гоночный наряд и шлем зеленой команды, за которую болел император. Махая толпе рукой, колесничий вел лошадей неспешным аллюром.
Популярность некоторых гонщиков могла поспорить со славой самых известных гладиаторов, но кто из них настолько ценим Нероном, что удостоился чести сыграть царственную, даже божественную роль? Проезжая мимо человеческих факелов, колесничий воздевал руку и наставлял на каждого пленника обличающий перст, после чего тот исчезал в пламени. Эффект был потрясающий, как будто возница обладал властью метать молнии.
По возгорании новых факелов на арене посветлело, и Тит наконец увидел то, что уже поняла толпа: колесницей правил Нерон.
Медленно продолжая свой путь, император постепенно приближался к двери, где стоял Тит, и к шесту с подвешенным Кезоном. По знаку императора вспыхнул соседний факел. Кезон будет следующим.
Вдруг Тита схватили. Гвардейцы увидели его стоящим на пороге и потащили назад. Напрягшись изо всех сил, он сумел вырваться. И бросился на трек.
Тит поскользнулся в грязи, перекувырнулся. В попытке встать прикоснулся к чему-то и вскрикнул от отвращения. Это было отсеченное ухо. Поднявшись и шатаясь, оглядел себя. Везде, где тело соприкоснулось с землей, оно покрылось зернистой смесью песка и крови. Услышав позади крики гвардейцев, он побежал.
Какая большая разница между ареной и императорской ложей! Он наблюдал за происходящим с помоста, испытывая мрачную решимость вкупе с удовольствием от привилегированного положения, пребывая в уютной дали от событий внизу. Сейчас он оказался в причудливом ландшафте, образованном высящимися распятиями и человеческими факелами, посреди пламени и резни. Песок покрывали кровь, моча, человеческие и собачьи экскременты. Повсюду виднелись пальцы рук и ног и другие ошметки плоти, оставленные пирующими псами. Ноздри наполнились тошнотворным смрадом, горячий дым обжигал легкие. Над ревом толпы возвысились вопли горящих, треск лопающейся кожи и стоны распятых.
Преследуемый гвардейцами, Тит рванулся к Нерону. Он достиг колесницы и распростерся на земле.
Купаясь в одобрении толпы, с блестящими в отблесках пламени глазами, Нерон не удивился появлению Тита. Он широко улыбнулся, затем запрокинул голову и расхохотался. Натянув вожжи, император остановил лошадей и махнул гвардейцам, чтобы отступили. Затем сошел с колесницы, приблизился к задыхавшемуся на песке Титу, склонился и потрепал его по голове.
– Не бойся ничего, сенатор Пинарий, – сказал Нерон. – Цезарь спасет тебя!
Плача от облегчения, Тит обхватил его тощие ноги.
– Благодарю! Благодарю тебя, Цезарь!
Зрители сочли сцену частью забавы. Они смеялись и аплодировали милосердию, столь сатирически проявленному Нероном на фоне повальной бойни.
