– Я спрашивала, – ответила Элис резко, но затем ее голос стал тихим, едва слышным. – Увы, ответ был отрицательным.
Казалось, Элис чего-то стесняется. Она взяла руку Пташки и сжала ее, словно извиняясь, хотя та никак не могла понять, чего тут можно стыдиться. Какое-то время они стояли молча, и Пташка усиленно старалась придумать какие-нибудь новые доводы.
– Ну, нам же не обязательно всем об этом рассказывать, – проговорила наконец она. – Расстояние не такое большое, его легко пройти, это не займет много времени. Мы, то есть ты и я, могли бы отправиться туда вдвоем, все разведать и ни о чем не говорить лорду Фоксу или Джонатану, хоть я и уверена, что Джонатан бы нас не выдал.
Элис слегка улыбнулась, но ее лицо осталось серьезным.
– Конечно, Джонатан бы нас не выдал. Но разве нам тогда не придется намеренно ослушаться человека, который нас содержит? Человека, который позволил мне взять тебя в дом только из доброго к нам отношения?
– Но… мы же в прошлом году ездили втайне от него на Коршамскую ярмарку. Разве это не явилось непослушанием?
– Да, наверное, явилось, но он никогда не запрещал мне ездить в Коршам, разговор шел только о Бате.
– Но Элис, он ведь никогда не узнает…
– Тем не менее мы сами будем об этом знать. Мы станем теми, кто обманул его доверие. Разве не понимаешь? Это навсегда останется с нами. А кроме того… не плюй в колодец, пригодится воды напиться, как сказала бы наша добрая Бриджит. Ложь вечно станет тебя преследовать. Если кто-нибудь нас увидит и весть о нашем непослушании дойдет до лорда Фокса… как тогда он, по-твоему, станет к нам относиться? С прежней ли добротой? К нам, которые обязаны ему и домом, и едой, и благополучием?
Лицо Пташки стало угрюмым и разочарованным. Элис слабо улыбнулась и наклонилась, чтобы поцеловать ее в лоб.
– Не делай такого сердитого лица, Пташка! Что ты хочешь увидеть в Бате, чего бы не было здесь, в Батгемптоне?
– Не знаю! Вот почему мне туда так хочется! Отчего ты должна ему всегда и во всем подчиняться? Как ты можешь…
– Я подчиняюсь, потому что нам нужна крыша над головой, мне и тебе! – зло воскликнула Элис. Пораженная Пташка едва могла поверить своим ушам. Впервые Элис повысила на нее голос. – Ну разумеется, мне тоже хочется везде побывать. Конечно, мне бы хотелось отправиться за границу, съездить на бал, завести новых друзей! Но мне это запрещено, и у меня нет иного выхода, кроме как подчиниться. Неужели тебе не ясно?
– Но он не очень сильно рассердится, правда? – пробормотала Пташка.
– Ты такая смелая, что решишься это проверить? – спросила Элис, устремляя на нее предупреждающий взгляд.
– Может быть, – пожала плечами Пташка, сомневаясь, бунтовать ей или смириться.
– Что ж, когда ты вырастешь и станешь независимой, ты сможешь отправиться куда пожелаешь, – сказала Элис решительно, и Пташке сразу не понравилась эта идея; она и думать не хотела о том, что ей не всегда придется жить рядом с Элис.
Пташка потупила глаза и сбила ногой несколько цветков ни в чем не повинных одуванчиков: она не могла заставить себя поднять взгляд на свою названую сестру. Пташка чувствовала ужасное смущение от полученного нагоняя, и ей хотелось, чтобы все снова встало на свои места.
– Элис… а почему лорд Фокс стал твоим благодетелем? – спросила она так беззаботно, как только смогла. – Что случилось с твоими настоящими родителями? Кто они?
Элис повернула голову и посмотрела на север, за реку, в сторону Бокса и Батистона. Тихий ветерок играл прядями волос у ее подбородка и голубыми лентами на шляпке.
– Не знаю, Пташка, – проговорила она наконец тихо и грустно.
– А ты у него не спрашивала?
– Ну конечно спрашивала, – сказала она с негодованием, и Пташка впервые ощутила, что за внешней мягкостью Элис скрывается твердое зернышко, глубоко запрятанное внутри. – Лорд Фокс говорит, мой отец был его другом, с которым его связывали давние узы товарищества. Моя мать умерла, и… отец в своем горе решил отдать дочь чужим людям, поэтому лорд Фокс забрал меня и нанял Бриджит, чтобы та за мой присматривала… А потом умер и мой отец… – При этих словах она повернулась к Пташке и задумчиво на нее посмотрела. – Кто бы они ни были, они мертвы. В этом я уверена. Наверно, я стала для моей семьи причиной позора. Это совершенно ясно, иначе зачем от меня скрывать имена родителей, чтоб я никогда не смогла найти моих родных? Хотя бы родных…
– Так, значит, само твое существование скрывают? – задумчиво спросила Пташка, нахмурившись.
– Конечно скрывают. Ты поняла это только сейчас? – горько улыбнулась Элис. – Обо мне Джонатан не может рассказать даже своей матери. Лорд Фокс запретил.
– Как же так, Элис?
– Разве не ясно, Пташка? Единственный человек, который может рассказать мне, кто я такая, это лорд Фокс, а он не хочет этого делать. А если я потребую, чтобы он открыл мне тайну моего рождения, то я рискую вызвать его неудовольствие. Поэтому я чувствую себя как в ловушке. Я никогда ничего не узнаю, и должна с этим смириться.
– Возможно… возможно, когда ты достигнешь совершеннолетия, вступит в силу какое-нибудь завещание, оставленное твоим отцом, и тогда все откроется, а ты станешь обладательницей поместья и огромного состояния.
– Звучит неплохо, но не стоит слишком на это надеяться.
– Но когда тебе исполнится двадцать один год, ты станешь свободна и сможешь выйти из-под его опеки, ведь так?
– Если я захочу, то да. Но куда мне податься? Где жить? У меня ничего нет. И я никого не знаю за пределами Батгемптона.
– У тебя есть Джонатан, – упрямо гнула свое Пташка.
– Да, у меня есть Джонатан. Только Джонатан, – тихо проговорила Элис, и они молча побрели назад, к дому.
Поздним вечером, когда уже совсем стемнело, Пташка услышала шаги и увидела свет через щель неплотно прикрытой двери. Сон тут же слетел, она тихонько прошла к двери босиком и молча стала прислушиваться. После теплой постели половицы показались ей особенно холодными, так что она зябко поежилась. У лестницы стояли Бриджит в ночном чепце и Элис с папильотками в волосах. В низко опущенной руке Элис держала свечу, свет которой освещал их лица таким образом, что особенно густые тени залегали в области глаз, отчего те казались пустыми и какими-то неживыми.
– Почему он меня здесь поселил, Бриджит? Кто я ему? – спросила Элис.
Губы у Бриджит были сжаты так крепко, что представляли собой узкую линию. Напряженные руки были опущены.
– Он твой опекун. И ты живешь здесь в довольстве и безопасности. Разве тебе этого не достаточно?
– Почему в безопасности? Почему он мой опекун? И почему меня здесь ото всех скрывают? Кто мои родители?
– Этого я тебе сказать не могу.
– Не можешь или не хочешь? – продолжала настаивать Элис. Бриджит не ответила ничего, и Элис посмотрела на нее с отчаянием. – И кому принадлежала фамилия Беквит? Моему отцу или моей матери? Или она просто выдумана, как и все остальное? Я наводила справки в деревне, спрашивала у приезжих, но за все эти годы так ничего и не узнала. Никто не слышал этой фамилии. Ни здесь, ни где-либо еще.
– Так тебя зовут. И тебе придется этим удовлетвориться.
– Удовлетвориться? – недоверчиво переспросила Элис и помолчала. – На чьей ты стороне, Бриджит, на его или на моей? – прошептала она.
– И на той, и на другой, – ответила Бриджит напряженным голосом, в котором чувствовалась боль рыбы, попавшейся на крючок.
– Я ощущаю себя посаженной в серебряную клетку птицей, которую приятно рассматривать, ее можно даже любить, но при этом она лишена собственной судьбы и свободы, для которой когда-то была рождена. Своего рода вещь, у которой есть хозяин.
– Не все бывают рождены для свободы, Элис. Пожалуй, тебе следовало бы ценить эту серебряную клетку, тогда как многие живут в грязных клетках из обыкновенного дерева.
– Клетка все равно остается клеткой, Бриджит, – холодно заметила Элис.
