Пташка затаила дыхание, но разговор на этом прервался. Элис спустилась вниз, хотя уже давно пора было ложиться спать, а Бриджит еще долго стояла на месте, не догадываясь, что за ней наблюдают. Ее губы были плотно сжаты, так что рот стал похож на жесткую, прямую линию, а глаза, казалось, пристально смотрели сквозь стену дома, куда-то вдаль. Лицо было пустым, как разбитое сердце, и хотя Пташке хотелось ее поддержать, она в то же время понимала: никто не должен узнать, что ей довелось видеть эту немолодую женщину в момент столь глубокой и страшной душевной наготы.
Наконец настал двадцать первый день рождения Элис; ей не нанесли визиты ни адвокаты, ни неведомые доселе родственники, ни поверенные с завещаниями, что хранились у них втайне от всех. Приехал только лорд Фокс с подарками: белыми лайковыми перчатками и красивым вечерним платьем из бирюзового шелка, украшенным тончайшими серебристыми кружевами; подобного наряда никто из трех обитательниц фермы никогда еще не видел. Бальное платье, которое Элис никуда не смогла бы надеть. Лорд Фокс попросил ее примерить обнову, так что она послушно покрутилась перед ним, принимая различные позы, и даже проделала вместе с ним несколько танцевальных па на полу в гостиной; хотя никакой музыки при этом, разумеется, не играло, да и ее благодетель выглядел несколько странно в качестве партнера – он был слишком старый и слишком толстый. В его мясистых руках Элис казалась хрупкой фарфоровой куклой, которую можно легко сломать, если случится подобная прихоть. Лицо лорда Фокса сияло от удовольствия видеть ее в этом платье. Элис улыбалась и не уставала повторять, как сильно оно ей нравится, но Пташка заметила и горькое разочарование в ее взгляде, и то, как ее улыбка сразу спадала с лица, когда благодетель поворачивался к ней спиной.
– Возможно, они просто не знают, как тебя найти, чтобы сообщить приятные новости, и объявятся несколько позже? – прошептала Пташка уже ночью, когда свеча была погашена и в спальне наступила темнота. Она была уверена, что Элис не спит.
– Никто не пытается меня найти, Пташка, – ответила Элис, и Пташка не стала спорить, подумав, что та, пожалуй, права.
– Зато мы сестры больше, чем когда-либо, Элис, потому что у нас обеих потеряна связь с теми, кто нас родил, и наше прошлое представляет собой тайну, которую нам не суждено узнать. Но ведь мы же сами друг другу семья, правда?
– Да, мы сами друг другу семья, – согласилась Элис, но таким странным голосом, что понять, какие чувства она при этом испытывала, Пташка не смогла.
В один из солнечных июльских дней, примерно спустя год после того, как Бриджит отогнала Пташку от Пипа Блэйтона в лавке у мясника, она и экономка шли мимо трактира «Георг» по дороге, которая пересекала реку и тянулась дальше, на Батистон.
– Нам надо заплатить мельнику за муку, которую он привез нам в понедельник, – сказала Бриджит, когда Пташка спросила, куда они направляются. – Он нагрянул неожиданно, и у меня тогда не оказалось при себе денег.
– Если хочешь, я могу отправиться к нему одна. Тебе незачем тащиться в такую даль, – предложила не упускавшая случая побездельничать Пташка раскрасневшейся от ходьбы и тяжело вздыхающей Бриджит.
Та остановилась и пристально посмотрела на девочку прищуренными глазами.
– Ты передашь деньги в руки мельнику Харрису, и больше никому? И на обратном пути не станешь строить глазки Пипу Блэйтону, так?
– Разумеется! – пообещала Пташка, широко распахнув глаза.
Бриджит вздохнула, повесила корзинку себе на руку, порылась в кармане, выудила из него несколько монет и вручила их Пташке.
– Вот, отнеси мельнику. Да потом смотри, сразу назад. Будь хорошей девочкой.
Поджав губы, что частенько заменяло улыбку, Бриджит кивнула Пташке, и та вприпрыжку устремилась вперед.
Мост через реку Эйвон [64] покоился на массивных каменных арках. Вода была глубокой, но прозрачной, и было видно, что дно заросло гибкими, шевелящимися под напором водных струй зелеными водорослями, среди которых скрывались форели, окуни и другие рыбы. На другой стороне, ближе к Батистону, стояла сторожка, где служитель с лицом, свидетельствующим о неумеренном употреблении грога, весь день потягивал этот напиток, не забывая взимать плату за проезд по мосту. Пташка перегнулась через парапет и принялась смотреть, как вращается огромное мельничное колесо, подбрасывая в воздух светящиеся на солнце и похожие на драгоценные камни капли воды. От колеса исходили запахи дерева, взбаламученного ила и тины. Его мерный плеск оказывал гипнотическое воздействие. Пташка смотрела, как оно вертится, не обращая внимания на то, что горячее солнце напекло ей затылок, и очнулась, только когда мельник Харрис приоткрыл дверь, просунул в щель свою голову и окликнул ее. Она вручила ему деньги, которые дала Бриджит, неспешным шагом прошла обратно и на другом конце моста остановилась, чтобы посмотреть на снующих в воде рыб и побросать камешки, подобранные на пыльной дороге. Сияние бликов, пляшущих на освещенной солнцем воде, слепило глаза, так что она с трудом могла разглядеть фигуру спешащей куда-то девушки, которая показалась ей знакомой. Пташка приложила козырьком руку к глазам и посмотрела внимательнее.
Та шла по траве футах, наверное, в трехстах от моста, у самой воды, где луг заканчивался и берег круто обрывался к реке. Там росли деревья, и в их пестрой тени рассмотреть кого-либо было непросто, но Пташка не сомневалась, что это Элис. Никакая другая девушка не могла быть такой стройной, иметь такие поразительно светлые волосы и носить такое же платье цвета лаванды. Потом Элис стала осторожно пробираться по самому краю воды, используя корявые корни деревьев как ступеньки и их нижние ветки как поручни. Она остановилась, когда дошла до плакучей ивы, серебристые ветви которой полоскались в сверкающей реке. Девушка раздвинула их и исчезла в зеленом шатре. Пташка прошла дальше, но так и не смогла найти точку, с которой ей было бы видно, что происходит за сплошной завесой листвы. Несколько мгновений спустя Элис вынырнула из-под нее и пошла обратно вдоль берега к тому месту, где можно было подняться по обрыву и выйти обратно на луг. Оказавшись на открытой местности, Элис оглянулась по сторонам, словно проверяя, не видит ли ее кто-нибудь. Пташка подумала о том, чтобы помахать ей рукой, но что-то ее удержало, и вместо этого она поспешила спрятаться за каменным парапетом моста.
Пташка понимала, что ей следует поспешить домой. Бриджит сразу догадается, что она околачивалась где-то без дела вместо того, чтобы помогать готовить обед и убираться в доме. Элис шла в том же направлении; и Пташка могла бы спросить у нее, что она делала на речном берегу. В этот момент на узкий мост въехал фургон, запряженный крепконогими лошадьми, и с грохотом покатился по нему, так что Пташке поневоле пришлось сойти с прежнего места, чтобы уступить ему дорогу. Но на ферму она сразу не отправилась. Она перелезла через изгородь и пошла вдоль растущих у воды деревьев, направляясь к тому месту луга, где тот обрывался к реке и где стояла плакучая ива. Высота берега составляла фута четыре, но Пташка была смелее и ловчее Элис, так что ей не составляло труда спускаться вниз по корням дерева, ухватившись за его гибкие, как хлысты, ветви, пока ее ноги не коснулись топкой почвы у самого края воды.
Это дерево еще совсем молодым разделилось надвое, и развилка находилась на высоте не более фута от земли. Оба ствола обхватили друг друга своими ветвями. Кора была шероховатой, но выглядела упругой, как кожа, и сами они, казалось, слились в бесконечном могучем объятии. Свисающие ветви укрыли Пташку, точно шатром, сквозь который едва проникали слабые зеленоватые лучи цвета свежей листвы. Все это рождало таинственное, волшебное ощущение. Казалось, где-то поблизости обитает лесная фея. Прямо над головой Пташка увидела темную расщелину между двумя стволами. Какие-то особенности их роста привели к тому, что в том месте, где их объятие оказалось менее тесным, образовалось небольшое углубление. Прямо под ним Пташка разглядела вырезанные буквы. Было видно, что они появились давно, потому что вокруг них кора успела затянуться и набухнуть. Прошло уже лет шесть или семь, прикинула Пташка. «Тогда меня здесь еще не было. Тогда я еще находилась там… где была раньше». Всего три буквы, «Д и Э». Крайние были вырезаны просто, а средняя с завитками, которые как бы сплетали вместе две другие. Странные чувства переполнили ее грудь, и сердце забилось чаще. Пташка подняла руку и засунула ее в дупло.
