Гунольд был сыном аламанов, и его еще ребенком продали в рабство. На такой шаг его отца заставила пойти не нужда и не война. Единственным мотивом была жадность. Гунольд помнил родительский дом. Это было жилье богатых людей. У него также перед глазами стояли лица его братьев и сестер – детей, которые вдруг исчезали, когда рождались новые. Теперь-то он знал: его отчий дом был мастерской, кузницей, в горниле которой формировалось не железо, а плоть, которую потом продавали тому, кто предложит больше денег.
Когда Гунольд достиг нужного возраста, отец продал его работорговцу. Гунольд часто спрашивал себя, сколько старик заработал на этой сделке. Торговец откормил его, заковал в цепи и сделал мальчиком для увеселения взрослых мужчин, прежде чем нашел покупателя в лице архиепископа Арля.
Это было горьким воспоминанием. Гунольд сплюнул. Его молодые годы были похоронены под потным телом Хильдебальда, похоть которого не знала границ, потому что он испытывал вожделение к мальчику тем большее, чем сильнее тот сопротивлялся. Может быть, это было Божье провидение, что архиепископ в конце концов открыл настоящие таланты Гунольда? Или, возможно, сам Люцифер нашептал на ухо церковнику, что будет лучше, если он извлечет из мальчика твердое злое ядро, вместо того чтобы насиловать до умопомрачения?
Было то небесное провидение или же адское наущение, но однажды слуги Хильдебальда вытащили Гунольда из покоя для увеселений, одели в дорогие одежды и научили манерам, а потом сделали из него дворового пса архиепископа. С тех пор он стал тенью церковника. Всегда следуя по пятам за своим господином, он жил только ради того момента, когда с него снимали цепь.
А затем он стал свободным. Он стал Гунольдом – торговцем реликвиями. Стал хозяином самому себе. Видным и богатым. Это была неплохая жизнь. Его отец мог бы им гордиться. Однако эти моменты были короткими, и слишком быстро подходило время возвращаться ко двору, падать в ноги своему учителю и надеяться, что тот будет им доволен. В эти моменты страх полностью овладевал им, это был ужас перед властью Хильдебальда, который мог стереть его в порошок, закончив его существование как церковного агента и бродячего торговца и снова ввергнув в ад рабства.
Погрузившись в свои мысли, Гунольд ехал верхом на коне вдоль Роны на юг. Осенний ветер хлестал реку, словно плетью, и подгонял коня и всадника вперед. Уже пять дней он находился в пути к назначенному месту встречи. И с каждым днем страх перед встречей с Хильдебальдом все больше овладевал им. Сначала это проявлялось в отсутствии аппетита и сна, затем в легкой лихорадке. Он ехал, чувствуя себя хитрым воином, который покидает поле боя, полное трусов. Теперь он с ввалившимися щеками сидел на коне, пригнувшись к холке коня, и был скорее похож на труп человека, умершего от чумы, на пути к массовому захоронению.
На заходе солнца начался дождь. Мокрая серая завеса скрыла от него последние лучи солнца. Капли дождя барабанили по поверхности реки и больно хлестали его по лицу. Ночь была облачной, и луны не было видно. Когда стало совершенно темно, он по ошибке чуть не загнал лошадь в реку. Однако он не решался зажечь огонь. Корабль Хильдебальда должен был находиться где-то недалеко, а факел, словно сигнальный огонь, даже в этой богом забытой местности мог привлечь полуночников. Гунольд отпустил поводья и доверился инстинкту животного.
После довольно долгой езды он услышал треск по правую руку от себя. Ни одно дерево не могло издавать такого звука. Доска. Гунольд облегченно вздохнул. Кто бы это ни был – Донар или Бог христиан, – какая-то высшая власть хранила его. Он снова взял поводья в руки. Глухой рукав реки, который он искал, находился прямо перед ним, скрытый чернотой леса. Близость архиепископа чувствовалась так же явственно, как и дождь, стекающий ему в сапоги.
Гунольд поскакал в лес, громко ломая сучья, кашляя и крича.
Внезапно появиться перед охранниками Хильдебальда означало верную смерть.
Вскоре после этого он уже стоял перед старым церковником. Хильдебальд по мере старения становился все толще. Шуба из волчьей шкуры, которую он набросил на плечи, придавала ему вид предводителя гуннов. Две мухи важно ползали по его обвисшей левой щеке, и их никто не сгонял. Его нос был недавно припудрен. «Конечно, он вырядился так не ради меня», – подумал Гунольд и пробежал взглядом по темным углам надстройки на палубе, ища наложницу или мальчика для наслаждений, однако надстройка была пуста. Две свечи давали скупой свет. По крыше барабанил дождь.
Хильдебальд, сидевший в раскладном кресле, нагнулся вперед:
– Ты приехал поздно, Гунольд.
– Простите, мой епископ! Дни императора имеют больше часов, чем наши. Я встретил его на перевале Мон-Сенис. Там он остановился на привал со своим обозом.
– Он получил послание?
– То, что нужно, Карл Великий услышал. Его озабоченность по поводу нападений арабов на его монастыри была велика. Даже слишком велика.
– Так, значит, он заглотил наживку.
– А заодно и удочку. Ему даже в голову не пришло, что нужно сначала вернуться в Аахен, чтобы держать со своим двором военный совет. Поднять на ноги все войско лишь потому, что один невесть откуда взявшийся курьер привез ему грамоту – для этого император слишком осторожен. Но и слишком неудержим. Едва услышав о гибели монастырей Санкт-Альболы и Санкт-Трофима, он приказал двум дюжинам рыцарей сесть на коней и лично во главе их поскакал на юг.
Хильдебальд вскочил.
– Ты должен был направить его в Аахен, несчастный! В Аахен. Ты забыл, почему я нахожусь не в Арле, а совершаю поездку по этой стране?
Гунольд пытался остановить взгляд на чем-нибудь в каюте.
– Ну?!
– Вы хотели присутствовать на совете за и против военного похода на мавров и манипулировать ими с помощью новых ужасных сообщений о нападениях арабов.
– Превосходно. – В голосе Хильдебальда звучала опасная сладость. – А где находится единственное место, где можно созвать военный совет франкских герцогов?
– В Аахене, ваше превосходительство.
Хильдебальд молчал, уставившись на него. Дрожь охватила Гунольда. Тишина, которой архиепископ заполнял помещение, была страшнее угрозы, криков и ударов.
Когда Хильдебальд порицающе поднял бровь вверх, Гунольд упал на колени и зарыдал.
– Жалкое создание! – Старик отвернулся, словно ему стало противно, и начал мерить палубную надстройку своими шаркающими шагами. Шорох мягких кожаных подошв и потрескивание шпангоута отсчитывали ритм времени.
– Уже два года я готовлю этот заговор. И теперь, когда я так близко к цели, он не должен потерпеть крах из-за наивности какого-то идиота.
Гунольд подавил всхлип:
– Мой епископ, я разработаю новый план.
– Чушь! Обратного пути нет. Монастыри лежат в развалинах и пепле, монахини и монахи мертвы. Император затеет расследование и отыщет правду. Так что, я должен сидеть в своем дворце и ждать, когда он пришлет ко мне палача? Это была моя ошибка – поверить твоему змеиному языку. Твоей задачей было капнуть яд в ухо Карлу Великому. А вместо этого ты воткнул меч ему в задницу, так что он сорвался с места, как раненная во время охоты дикая свинья. Хватит играть в прятки! Дичь выскочила из кустов, а теперь мы протрубим призыв к охоте с загонщиками.
Он остановился перед стоящим на коленях Гунольдом и промокнул губы кончиком указательного пальца:
– Император – дурак, который беззащитно рвется прямо нам в когти. Вместо того чтобы ослабить империю, для чего мы, собственно, и хотим разжечь войну против арабов, мы отрубим ему самому голову вместе с короной.
Гунольд закашлялся:
– Убить императора? Это же безумие!
– Назови мне причину, по которой я должен удержаться от этого.
– Будет новый император. Наследник…
– …еще не определен. Сыновья Карла начнут гражданскую войну за трон. Regnum Francorum [45] пошатнется. В конце концов слабый, а может быть, несовершеннолетний правитель разотрет до ран свою сладкую задницу на слишком большом для него троне. Византия будет довольна. За то, что не справился с заданием, ты будешь не наказан, а награжден – именно ты будешь тем человеком, который убьет великого франка. Выполни задачу успешно, и имя твое будет упомянуто в анналах «Historia francorum» [46], за переписыванием которой мои монахи проводят время. Если же ты снова потерпишь неудачу, я брошу тебя в ад, в котором ты испытаешь настоящее безумие и вкусишь такую боль, от которой разложишься и сгниешь духовно и телесно. Молись, успешно выполни задачу и благодари Бога, который повелел мне пощадить тебя еще один раз.
