– Совершенно верно.
Кончик носа у курьера покраснел от холода.
– Извините за задержку. В такую непогоду я никак не мог прибыть раньше.
Тоути устало предложил посланцу выпить кофе, но тот с беспокойством оглянулся на северный перевал.
– Если вы не против, преподобный, я лучше сразу двинусь в обратный путь. Того и гляди снова пойдет снег, а мне совсем неохота угодить в буран.
Тоути с трудом захлопнул входную дверь и поплелся в кухню, чтобы раздуть угли в очаге. Куда подевался отец? Он подвесил над очагом котелок, чтобы вскипятить воды, и медленно подтянул кухонный табурет поближе к огню. Дождавшись, когда головокружение схлынет, он сломал печать и развернул письмо.
Тоути перечел его трижды, затем положил листок бумаги на колени и устремил взгляд на огонь. Так не должно быть. Только не сейчас. Так много еще осталось несказанного и несделанного, и Агнес совсем одна – его нет рядом с ней. Тоути резко встал, позволив одеялу соскользнуть с плеч, и неверным шагом направился в бадстову. Он доставал из распахнутого сундука дорожную одежду и заталкивал запасную в мешок, когда в дом вошел отец.
– Тоути? Что случилось? Почему ты одеваешься? Ты еще не оправился после болезни.
Тоути выпустил крышку сундука из рук, и она с грохотом упала на место.
– Агнес, – сказал он. – Через шесть дней ее казнят. Я получил письмо только сейчас.
Он почти без сил рухнул на кровать и попытался натянуть сапог.
– Ты не в состоянии никуда ехать.
– Отец, все это произошло слишком внезапно. Я подвел ее.
Старик присел рядом с сыном.
– Ты слишком ослаб, – строго сказал он. – Холод убьет тебя. К тому же пошел снег.
Голова у Тоути раскалывалась от боли.
– Я должен добраться до Корнсау. Если выехать прямо сейчас, я, быть может, успею до бурана.
Преподобный Йоун положил тяжелую руку на плечо сына.
– Тоути, ты едва можешь одеться без посторонней помощи. Не обрекай себя на гибель ради этой убийцы.
Тоути ожег отца гневным взглядом, глаза его сверкнули.
– А как же Сын Божий? Разве Он умер только за праведников?
– Ты не Сын Божий. Если ты отправишься в Корнсау, то погубишь себя.
– Я уезжаю.
– А я запрещаю тебе ехать.
– Такова воля Господа.
Пожилой священник покачал головой.
– Это самоубийство. Это против Господа.
Тоути встал, с трудом сохраняя равновесие, и поглядел на оставшегося сидеть отца.
– Господь меня простит.
В церкви стоял лютый холод. Шатаясь, Тоути двинулся к алтарю и рухнул перед ним на колени. Руки его тряслись, тело, укрытое в несколько слоев одежды, бил озноб. Потолок над ним качался и плыл словно в тумане.
– Господи Боже… – Голос Тоути сорвался. – Смилуйся над ней. Смилуйся надо всеми нами.
* * *
Маргрьет повязывала платок, собираясь пойти в кладовую за кизяком, когда услыхала, что кто-то снаружи соскребает слой снега с входной двери. Она остановилась, помедлила. Дверь со скрипом отворилась.
– Силы небесные, это ты, Гвюндмюндур? – воскликнула Маргрьет, поспешно выбежав из бадстовы, и увидела, что по коридору бредет Тоути. Лицо его было молочно-белым, на лбу и висках блестели крупные капли пота. – Боже мой, преподобный! Да вы бледны как смерть! А как исхудали!
– Маргрьет, твой муж дома? – В голосе Тоути звучало лихорадочное волнение.
Маргрьет кивнула и провела его в бадстову.
– Присядьте в гостиной, – сказала она, отдернув занавеску. – Не следовало вам ехать сюда в такую погоду. Господи, как вы дрожите! Нет, пойдемте в кухню, вам надо согреться. Что с вами приключилось?
– Я был болен, – хрипло ответил Тоути. – Лежал в жару, и горло распухло так, что едва мог дышать. – Он тяжело опустился на табурет. – Вот почему я так долго не приезжал. – Тоути помолчал, сипло дыша. – Я ничего не мог поделать.
Мгновение Маргрьет неотрывно смотрела на него.
– Я сейчас позову Йоуна, – сказала она и шепотом велела Лауге помочь преподобному снять заиндевевший плащ.
Через несколько минут Маргрьет вернулась в кухню, ведя с собой Йоуна.
– Преподобный, – тепло проговорил Йоун, протягивая руку. – Рад вас видеть. Жена сказала, вы не со всем здоровы…
– Где Агнес? – перебил Тоути.
Маргрьет и Йоун переглянулись.
– Со Стейной и Кристин. Привести ее? – спросила Маргрьет.
– Нет, не сейчас, – ответил Тоути. С усилием стянув перчатку, он запустил руку под рубашку. – Вот, – сказал он, судорожно сглотнув, и протянул Йоуну письмо сислуманна.
– Что это? – спросил Йоун.
– От Блёндаля. Назначен день казни Агнес.
Лауга вскрикнула.
– Когда? – тихо спросил Йоун.
– Двенадцатого января. А сегодня шестое. Так вы ничего об этом не слышали?
Йоун покачал головой:
– Нет. Погода такая, что и носа наружу не высунешь.
Тоути мрачно кивнул.
– Что ж, теперь вы все знаете.
Лауга поглядела на молодого священника, затем на отца:
– Вы скажете ей об этом?
Маргрьет, потянувшись через стол, взяла Тоути за руку. И заглянула в лицо.
– Какой сильный у вас жар, – проговорила она. – Я схожу за Агнес. Она наверняка хотела бы услышать это именно от вас.
* * *
Преподобный говорит со мной, но я не слышу его слов, как будто мы погребены под толщей воды, высоко над головой мерцает свет, и я различаю, как руки преподобного плавно движутся передо мной, он то сжимает мои запястья, то отпускает, он похож на тонущего человека, который безуспешно пытается ухватиться хоть за что-то, лишь бы выбраться на поверхность. Преподобный сильно исхудал, остался лишь скелет. Откуда взялась вся эта вода? Кажется, я не могу дышать.
Агнес, повторяет он, Агнес. Я буду там с тобой.
Агнес, говорит преподобный.
Он такой добрый, он протягивает ко мне руки, привлекает меня ближе к себе, но я не хочу этой близости. Он открывает и закрывает рот, точно рыба, кости на исхудавшем лице проступают сквозь натянутую кожу, точно ножи, но я не могу ему помочь, я не знаю, чего он хочет. Тем, кого не поволокут силком на смерть, не понять, как холодеет и отвердевает сердце, превращаясь в гнездо из камней, в котором лежит лишь пустое яйцо. Я бесплодна, безжизненна; ничто больше не произрастет из меня. Я мертвая рыбина, сохнущая в стылом воздухе. Я мертвая птица на берегу. Я иссохла, и, когда на мою шею опустится топор, я не уверена, что из меня потечет кровь. Нет, моя плоть еще тепла, кровь пока еще бурлит в моих жилах, завывая, точно ветер, сотрясает каменное гнездо и вопрошает: где же птицы, куда они улетели?
* * *
– Агнес! Агнес! Я здесь. Я с тобой.
Тоути с тревогой смотрел на нее. Женщина уставилась в пол, тяжело дыша и раскачиваясь так, что под ней скрипел табурет. Он ощутил, как подступают к горлу жгучие слезы, но сознавал, что за спиной у него стоят Маргрьет, Йоун, Стейна и Лауга, что в дверном проеме кухни теснятся слуги, не сводя с них глаз.
– Я думаю, ей нужно дать воды, – сказала Стейна.
– Нет, – отозвался Йоун. И обратился туда, где толпились слуги. – Бьярни! Принеси бренвина, будь добр.
Бьярни сбегал за бутылкой, и Маргрьет поднесла ее к губам Агнес.
– Ну вот, – сказала она, глядя, как Агнес сделала глоток и поперхнулась, расплескав добрую половину на платок. – Теперь тебе станет легче.
– Сколько дней осталось? – прохрипела Агнес.
Тоути заметил, что она впилась ногтями в мякоть собственной руки.
– Шесть дней, – мягко ответил он и, подавшись к Агнес, взял ее ладони в свои. – Но я здесь, я больше никуда не уйду.
– Преподобный Тоути…
– Да, Агнес?
– Может, я сумею упросить их, может, если я пойду к Блёндалю, он передумает, и мы сможем подать прошение? Преподобный, вы можете поговорить с ним от моего имени? Если вы поговорите с ним и все объясните, он, наверное, вас послушает. Преподобный, они не могут так…
Тоути положил дрожащую руку на плечо женщины.
– Я приехал к тебе, Агнес. Я здесь, с тобой.
