Я вбежала в дом, но, к моему огорчению, мать уже вернулась с работы. Едва она меня увидела, как сразу поняла, что я пила. Она попыталась заступить мне дорогу (я этого не помню, она позже рассказала), но я прорвалась и выскочила из дома. Мать позвонила моему инспектору и накапала, что я снова пьяная и ушла из дома без разрешения.
В разгар дня мы с Трейси шли (ползли) по Маркет-стрит, а потом хотели перейти двухполосное шоссе. Трейси перешла нормально, а я то и дело падала. Машины меня объезжали и сигналили. Коп с парковки окликнул меня и спросил, все ли нормально и могу ли я встать.
Я огляделась, соображая, где его машина, но не могла сосредоточиться. Все кружилось. «Вот черт», – подумала я. Меня вырвало, и все лицо оказалось в этом самом. Я снова упала посреди улицы. Остановилась машина, вокруг собрались люди. Помню, как солнце било в глаза. Коп взял у меня из руки большую бутылку пива и забрал школьный рюкзак, после чего объявил, что я арестована. Трейси они отпустили (она могла идти и выглядела почти нормально).
Меня отвезли в больницу.
Мать уже сидела там и ждала меня. Я плакала, ругалась и буянила, выпрашивая у матери четвертак на таксофон, но она говорила «нет». Наконец я выпросила мелочь у какого-то студента колледжа с растянутой щиколоткой и позвонила Эдриан с просьбой передать Райану: что бы ни случилось, я его люблю.
Подошел какой-то парень и велел мне следовать за ним. Психологическую оценку проводили, когда меня еще не отпустило, поэтому я болтала языком как нанятая.
Меня спросили, сколько раз у меня был секс, и я ответила:
– Двадцать тысяч раз.
Спросили, играю ли я со своими какашками.
– Конечно, – ответила я. – Что могу – съедаю, остальное прибираю в холодильник на потом.
Врачиха оставила меня в комнате с двусторонним зеркалом. На столе на подносе был чей-то недоеденный обед. Поскольку я ничего не ела с девяти утра, а было уже одиннадцать вечера, я съела жир с куриных костей и холодную печеную картошку, согнав с нее мух. Врач, видимо, увидела, что я ем: она заглянула и спросила, не дать ли мне крекеров или еще чего.
Я была почти в отключке, но смутно помню пожилого мужика, который вез меня в исправительный центр. В машине звучала та же песня, которую я слышу почти каждый раз, когда меня выписывают из больницы.
Оказавшись в исправительном центре, я не понимала, где я, но думать не было сил – навалилась страшная усталость. В кабинете я первым делом наткнулась на стол и упала. Затем пришлось раздеваться догола и даже снять бижутерию перед приятной миниатюрной женщиной. После душа пришла очередь вопросов о моей биографии и почему я оказалась у них. Я засыпала, когда мне задавали вопросы. Через несколько часов меня наконец отправили спать.
Утром я не поняла, где нахожусь. Вчерашний день я помнила смутно и удивлялась, почему на мне казенная одежда. Выглядела я как полное дерьмо. Я решила, что я опять в какой-нибудь психушке. Вообще я была даже рада оказаться не дома – сменить на время обстановку. Мне пришлось все мыть и оттирать, делать, что говорили. Через десять дней меня по распоряжению суда определили в реабилитационную клинику «Фонд „Кьюрон“.»
Я слышала, сюда ложилась Кортни Лав.
Вернерсвилл, Пенсильвания
Лето 1997 г.
Фонд «Кьюрон»
Совершенство в лечении зависимостейIM
Бланк инвентарной описи
Сюда меня привел алкоголь. Я не знала, что алкоголь может быть наркотиком. Наверное, алкоголь не самый тяжелый наркотик, если пить умеренно, но мне всегда хотелось больше, много больше.
Алкоголь возносил меня в рай, но оставлял в аду. Всякий раз, выпив, я будто видела себя со стороны, словно тело и мозг были на месте, а душа где-то еще. Когда из-за алкоголя портились отношения или еще что, я усматривала в этом очередной повод выпить.
С алкоголем я чувствовала себя живой, будто трезвая я уже не жилица. Алкоголь стал единственным, ради чего стоило жить. Волшебный вкус и запах творили чудо, успокаивая и обнадеживая, что как только я снова проснусь и оживу, то сразу выпью.
Я пила и пила, не обращая внимания на приступы рвоты: я воспринимала их почти как символ того, что алкоголь удаляет желчь не только из организма, но и из моего сознания. Я становилась счастливой и разговорчивой, любимой и смеющейся. Выпив, я испытывала подъем настроения, будто шла по облакам, и все вокруг мне друзья.
Когда скотина-бойфренд платил мне холодностью за любовь, я утешалась алкоголем. Когда меня бросали друзья, втаптывая в грязь мою самооценку, алкоголь оставался со мной, придавая смелости (или глупости) совершить поступок. Когда матери не было рядом, чтобы выслушать, алкоголь всегда позволял мне выговориться, не споря и не укоряя. Когда чувства ранили меня, алкоголь их уничтожал.
Красота алкоголя доказывает, что он женского рода.
О, как мне не хватает бутылки в руке, словно собственного младенца, но я ее не зачинала – она зачала меня. Алкоголь превращал меня либо в невинную малышку, хихикающую и веселую, либо в адского монстра.
Выпивая, я всякий раз чувствовала влажную пелену конденсата на бутылке и думала о ней, как о единственном друге, плачущем обо мне. Я нетерпеливо сдирала наклейку, словно разворачивала подарок.
С алкоголем я чувствовала себя в безопасности, будто наконец обрела дом. Алкоголь стал моей матерью, отцом, бойфрендом, подругой и религией. Я пила со страстью. Я всегда первой приканчивала бутылку и первой пьянела, но мне постоянно хотелось еще, и если больше выпить не удавалось, казалось, что я умру.
Не важно, насколько я была пьяна или сколько раз меня рвало, или что я не могла вспомнить, что было три минуты назад и где я нахожусь. С алкоголем я становилась собственной ролевой моделью. Я никогда не была одна – верная подруга Алкоголь никогда меня не обижала. Я обожала ее, лгала, крала, попрошайничала и плакала ради нее. Я отсидела ради нее, я умирала ради нее.
Я ненавидела жизнь, когда не была пьяна.
Я даже не хотела отправиться в рай – ведь алкоголь пришлось бы оставить на земле.
Фонд «КЬЮРОН»
Совершенство в лечении зависимостейТМ
Дорогой Никто!
Я пытаюсь стать нравственнее. Я уже тридцать дней не употребляю наркотиков и алкоголя. Интересно, смогу ли я начать новую жизнь, когда меня завтра выпишут? Пока мне не кажется, что мне оно надо: прежнее отчаяние отпустило, но это ненадолго. При всех моих благих намерениях алкоголь и наркотики способны превратить меня в ходячую катастрофу. Не знаю почему. Потом становится паршивее, чем было, но под кайфом так хорошо. Жаль, что зависимости высасывают из меня жизнь, оставляя пустую оболочку.
Я хочу быть счастливой, а из-за наркотиков дергаюсь. Из-за них я боюсь будущего. Они пробуждают во мне паранойю.
Но я с этим справлюсь!
С божьей помощью я справлюсь с чем угодно.
Финиксвилл, Пенсильвания
Лето 1997 г.
Дорогой Никто!
По сравнению с исправительным центром «Кьюрон» показался раем, но через некоторое время мне и там опротивело. Зато я познакомилась с интересными ребятами. Теперь я по ним скучаю. Я до сих пор общаюсь с Диланом и Хейли: она очень умная (не меньше моего) и чуткая. Кажется, ей можно доверять. Она много знает – больше, чем я (получается, не так уж и много).
Спустя тридцать один день я снова дома. Ситуация под контролем и вроде налаживается. Мне очень помогает Николь, сама того не зная. Я ее очень люблю. Если бы я могла изменить что-нибудь одно, я бы стала такой старшей сестрой, которую заслуживает Николь.
Мне было лет восемь или девять, когда сводная сестра появилась на свет. Пока мать дохаживала беременность, я все больше проникалась недобрыми предчувствиями. Сначала, когда мать сказала (за обедом), что беременна, я подумала – ну, и что такого? Я не могла взять в толк, отчего соседи и другие поднимают такой шум. Я выказала меньше интереса, чем от меня ждали, – по крайней мере вначале. Наверное, мне просто хотелось подольше побыть единственным ребенком. Но когда мы начали ходить в больницу на занятия, я постепенно прониклась. Я играла, будто мои куклы – это мой новорожденный братик. Я всегда играла, что у меня брат, хотя втайне хотела сестренку. Видимо, на «брата» было легче обижаться – ведь ребенок украдет внимание, уделяемое МНЕ.
