Он оттянул Аделинду от входа и громко захлопнул дверь. Взгляд через щель подтвердил его опасения: цепочка огней превратилась в пучок прыгающих точек, который теперь находился всего лишь на расстоянии броска камня от хижины. Было слишком поздно, чтобы скрыться незаметно. Им не оставалось ничего, кроме как показать поклонникам дьявола, как на самом деле выглядят их божества.
Танкмар потянул Аделинду через клубы едкого дыма к очагу и натер лицо сажей, которую соскреб с дымохода. Он объяснил женщинам свой план, и вскоре лица Аделинды и Гислы стали черными от сажи, впрочем, как и лицо младенца. Танкмар сорвал с себя всю одежду, прежде чем перейти к намазыванию кожи черной сажей. Едва он успел очернить последний ее участок, как заметил, что Аделинда смотрит на него, не отрываясь.
Он подумал, что послушница испугалась его обнаженного мужского тела, однако ее взгляд словно прикипел к его груди.
– Откуда это у вас? – спросила она, указывая на амулет Исаака.
Он не ответил: быстрые шаги людей уже были слышны под дверью. Они затаили дыхание. Если жрецы что-то заподозрят и поймут, что внутри храма находятся чужаки, то просто взломают дверь. Однако процессия почтительно остановилась перед хижиной, и лишь благоговейно приглушенные голоса свидетельствовали о ее присутствии.
Гисла быстро метнулась по комнате и собрала украшения с изображений богов. Колпак с одним рогом она надела Танкмару на голову, а гирлянду из увядших цветов повесила Аделинде на шею. Себя она задрапировала побитой молью овечьей шкурой, которую сняла с одного из деревянных богов. Танкмар кивнул ей. «Из Гислы, – пронеслось у него в голове, – вышел бы великий полководец».
Наступил решающий момент. Танкмар застыл на мгновение и бросил взгляд на своих спутниц. Две женщины и младенец, черные как ночь. Их лица, казалось, впитали в себя последний свет в помещении, одни лишь глаза сверкали в темноте. Если поклонники дьявола не отступят перед этими архи-демонами, то они, должно быть, слепы.
Танкмар встал над костром и пустил туда струю мочи. Угли зашипели, и помещение наполнилось густым дымом. Он кивнул женщинам, и они втроем в один голос начали кричать, стонать, выть и каркать. Из их глоток вырывались такие звуки, от которых целая стая волков поджала бы хвосты, звуки, которые приходилось слышать только помощникам палачей в дни пыток и казней. Даже ребенок присоединился к этим воплям, и Танкмару пришлось зажать уцелевшее ухо рукой. Однако теперь чад стал таким невыносимым, что им почти нечем было дышать. Он снова кивнул женщинам, которые подкрепили свои адские вопли топотом ног, затем распахнул дверь и выскочил в ночь, сопровождаемый помогавшими ему дьяволицами и густым облаком дыма.
Танкмар и женщины просто ворвались в группу людей, которых было, наверное, человек двенадцать, и все они держали перед лицами маски из соломы. Маски были сделаны так же неумело, как и кривые деревянные боги в храме, и Танкмар в другое время посмеялся бы над ними, если бы его сердце не билось в смертельном страхе. То ли эти люди испугались мчащихся на них духов, то ли действительно узнали в них оживших богов из хижины – за масками этого не было видно, однако они в страхе отшатнулись, когда черные чудовища вдруг выскочили из их храма.
Следуя внезапному порыву, Танкмар вырвал из рук одного из стоявших вокруг людей факел и показал ему ярко-красный язык, выделявшийся на черном как смоль лице. Затем он повернулся к идолопоклонникам голой задницей, держа перед ней факел, и испустил газ из прямой кишки прямо в пламя. Этот фокус был стар как мир, однако возымел действие. Пламя было достаточно большим, чтобы от его зеленоватого света мужчины в страхе закричали и вскинули руки к лицам, пытаясь защитить их. Многие из них сорвали соломенные маски с голов, боясь, что они загорятся. Другие с воплями просто бросились наутек.
Бой был выигран. Танкмар схватил женщин за руки. Вчетвером они бросились бежать в ночь, и темнота поглотила их темные фигуры.
Никто не преследовал их. Вероятнее всего, служители идолов действительно поверили, будто из их храма вырвалось исчадие дьявола, и были довольны, что избавились от него так просто.
Когда взошло солнце, Танкмар, Гисла, Аделинда и младенец ехали на спине Абула Аббаса на юг. Танкмар был уверен, что Исаак гордился бы им. Он спас женщин и ребенка от целой шайки почитателей дьявола, укротил слона с помощью амулета и, самое главное, смог убедить послушницу сопроводить их. Несколько странным показалось ему внезапное изменение настроения Аделинды, однако он приписал этот успех собственному таланту и умению защищать женщин и детей. Когда он рядом, с ними не может случиться ничего плохого. В этом он поклялся Сакснотом и всеми ветрами этого света.
25
Книга. В этих диких местах – и вдруг наивысшая ценность цивилизованного мира. Онемевшими пальцами Имма погладила сальную обложку из черной кожи и открыла ее. На желтом пергаменте витиеватыми светлыми буквами было написано слово «исповедь». Она затаила дыхание. Это произведение Августина, продиктованное ему самим Богом, было спрятано в дорожном тюке императора, служившем ему подушкой. Да, в мире много удивительного.
Карл, с улыбкой на круглом как шар лице, бросил на нее взгляд через спину:
– Каждый вечер я читаю отрывки из этой книги. Однако я считаю, что было бы поучительнее, если бы мне кто-то их читал. Вы доставите мне сегодня такую радость, сестра Имма?
Имма, взбудораженная, словно перед свадебной ночью, кивнула и удалилась вместе с книгой к тому месту, где спала.
Страницу за страницей она перелистывала тяжелый пергамент, водила пальцем по буквам и строчкам, восхищенно кивала головой, рассматривая иллюстрации на полях и в начале глав.
Это был роскошный образец книжного искусства, а не один из тех дешевых палимпсестов, чьи кожаные страницы были неоднократно исписаны, а потом строки с них удалены с помощью пемзы, словно слова, начертанные на них, не были предназначены для вечности.
С тех пор как три дня назад они тронулись в путь с хутора Ляйдрада, император франков все больше удивлял ее. Она боялась, что попадет к грубым мужланам, как тогда, когда она вместе с воинами уехала из руин Санкт-Альболы в Арль, – на спине лошади, зажатая между бедрами мужчины и седлом, в объятиях мясника, под похотливыми взглядами окружающих, и лишь монашеское одеяние спасло ее тогда от изнасилования.
Однако воины императора были не такими. Они относились к ней с уважением. Имме было все равно, вызвана ли эта сдержанность благородным происхождением герцогов или приказом Карла. Она чувствовала себя защищенной среди двадцати трех крепких воинов, которые сами себя называли «зеницей ока императора». Даже Саундрад вел себя тактично по отношению к ней и не рискнул еще раз попытать счастья в ухаживании за ней. В благодарность за это она каждый вечер перевязывала ему рану на левой руке, которую он получил в схватке с Валой.
Ей даже не пришлось ехать верхом. Хотя Карл действительно купил лошадь у Ляйдрада, однако лишь для того, чтобы запрячь животное в повозку, на которой Имма, Аделинда и Бернвин приехали в хутор. Повозка, запряженная лошадью, двигалась намного быстрее, чем с волами в ярме, потому что кобыла привыкла к тяжелой работе в поле, где ей приходилось тянуть соху, и тронулась с места так же резво, как лодка-драккар во время шторма. Тем не менее Имма знала, что она замедляет движение всадников, и в душе благодарила императора за то, что он проявляет столько терпения по отношению к ней.
В пути ей даже удалось приучить группу к некоторой набожности. Каждое утро после пробуждения, когда солнце было еще низко и заспанные рыцари стряхивали капли дождя с волос и шерстяных плащей, Карл собирал всех на молитву. В это время Имма взбиралась на свою повозку и произносила для самых благородных воинов империи молитву «Отче наш». После этого следовал хорал, и каждый день она приятно поражалась тому, что у этих мужчин, владеющих мечами, были также и хорошо поставленные голоса. Какие бы смелые икты [58] она ни начинала, ей вдохновенно вторили двадцать три баса. Будучи воинами, всегда готовыми к смерти, герцоги буквально были одержимы желанием подтверждать свою веру в Царство Небесное так часто, как только можно.
