Богослужения под открытым небом казались Имме несколько странными. В конце концов, родники и корни деревьев были жилищем чертей и демонов, и этому ее научили, еще когда она сама была послушницей. Однако в ее воспоминаниях в зарослях и болотах жили также и знакомые ей духи природы, которым она молилась в другой жизни и даже воспевала их.
Разрываясь между думами о старых богах и страстью к Христу, она с воодушевлением читала императору «Исповедь»: «Я подавил слезы, встал и не знал иного толкования, чем то, что Бог повелевает мне открыть Библию и прочитать первое место, которое увижу: “Будем вести себя благочинно, как днем, не предаваясь ни обжорству и пьянству, ни сладострастию и распутству, ни ссорам и зависти; но облекитесь в Господа нашего Иисуса Христа и попечение о плоти не превращайте в похоть”».
Имма закончила, прочтя лежащему перед ней императору такой длинный пассаж, что ее миска с супом, в который падала дождевая вода, даже переполнилась. А Имма, как и раньше, гладила пальцами страницы, словно хотела приласкать написанные на них слова.
После этого Карл долго молчал. Затем заговорил:
– Моему роду, к сожалению, не дано волей Господа быть династией повелителей, какими были еще дети Меровея [59], однако все же она указана таковой Папой Римским, являющимся наместником Бога на земле. Моим противникам этого мало. Они хотят свергнуть меня – значит, я должен упредить их, переиграть, показать, кто здесь властитель. Понимаете? Правление не является исключительно вопросом телесного насилия. Только сила духа позволяет узнать настоящего правителя. Rex illiteratus asinus coronatus – «необразованный король есть коронованный осел». Я хочу оставить моим наследникам добрую память о себе, но не как о воине, внушающем всем страх. Достаточно того, что меня называют «убийцей саксов».
– Но, как я слышала, другие называют вас Давидом, по имени мудрого и мужественного царя племен Израиля. Вы ведь не только повелитель, но и издатель законов.
– Это просто лесть придворных и ничего больше. Задачей императора не является придумывание законов. Он должен заботиться лишь о том, чтобы существующее право народа было записано и собрано воедино. В лучшем случае он лично издает некоторые капитулярии [60]. Я не само право, я лишь служу ему.
Карл выпрямился и посмотрел на Имму.
– Однако мне не хотелось бы целый вечер говорить о собственной персоне. А как насчет вас, сестра Имма? Мне кажется, что вы – настоящая, благословенная Богом певица. Можете мне поверить, я понимаю толк в таких вещах. Я с юных лет люблю музыку.
– Во время молитв мне еще не довелось услышать ваш голос. Каждый раз, прислушиваясь к вам, я слышала лишь монотонное гудение.
– Не судите меня слишком строго, сестра Имма. Мои голосовые связки совершенно износились от громких приказов. Если я во время мессы издам громкий звук, все великомученики перевернутся в гробах и спросят себя, за что они, собственно, отдали свою жизнь, если Папа Римский надел корону на голову такому человеку.
Имма попыталась придать своему лицу укоризненное выражение, однако решив, что ей это может не удаться, не стала этого делать.
– Разрешите высказать просьбу. – Она опустила глаза.
– Говорите, сестра Имма. Как я могу отказать вам в вашем желании? Вам, которая хочет спасти империю?
Он допил глоток вина из кубка.
Она проигнорировала насмешливый тон императора.
– Больше всего мне по сердцу музыка. С ней мы обращаемся, как с легендами древних: передаем из уст в уста, от знающих людей – к жаждущим знаний. Однако так много существенного теряется. Слова мы можем записать, и много добрых братьев – монахов и сестер ордена – проводят свою жизнь в плохо освещенных скрипториумах, чтобы сохранить то, что может кануть в лету. А вот музыку записать мы не можем.
Карл кивнул:
– Мне хорошо знакомы эти трудности. Слова остаются, однако мелодия и ритм улетучиваются, словно опьянение после целой ночи хорошей выпивки.
Он приказал одному из воинов налить ему вина. Имма пить отказалась.
– Вы затронули интересную тему, сестра Имма. Вы что-нибудь знаете об опытах в Ингельхайме?
Она отрицательно покачала головой.
– Когда я последний раз со своим двором разбил там зимний лагерь, а это было несколько лет назад, один монах по имени Ворад повел меня в свою мастерскую. Он показал мне очень странную аппаратуру. Там не было недостатка в различных экзотических музыкальных инструментах. Ворад поведал мне, что он уже несколько десятилетий ищет возможность сохранить музыку, прежде чем она улетучится. Нет, он выразился иначе: прежде чем она будет израсходована. В соответствии с его теорией, звуки существуют только до тех пор, пока не будут услышаны, он даже сказал: «Будут впитаны ушами». Чтобы подтвердить свой тезис, он привел в пример феномен эха. Как он пояснил, тот, кто кричит в ущелье, испускает звуки, которые висят в воздухе, пока не ударятся о скалу и не отразятся. И только тогда, когда они снова попадают в ухо человека, который их испустил, они «впитываются» ими и после этого замолкают. Вы следите за моей мыслью?
– Ворад, наверное, был умным человеком. Однако я не могу понять одного: если я кричу в направлении твердого камня, звук отражается, потому что остался «не впитанным». Давайте теперь рассмотрим пример с той же местностью, но сильно поросшей лесом. Тот, кто кричит там, ничего не услышит, кроме шума деревьев.
Карл прищелкнул языком.
– Блестящее возражение. Я тоже пытался вывести Ворада из равновесия этим аргументом. И знаете, что он сказал?
В этот раз Имма сама попросила налить ей вина, сделала большой глоток и посмотрела через край кружки на императора.
Карл продолжал:
– Как считал Ворад, если эхо не возвращается, значит, звук был услышан какой-то скрытой парой ушей. Однако, поскольку только человеческие уши понимают человеческие слова и могут их «впитать», вот вам доказательство: там, где нет эха, скрываются чужие люди. По этой причине он был таким взволнованным и хотел обязательно рассказать об этом. Добрый Ворад был твердо убежден, что благодаря его открытию мои воины могут выследить любого врага, который прячется от них.
– И при этом он не обратил внимания на то, что кричащие люди выдают только самих себя. – Имма почувствовала, что у нее щекочет в горле, и разрешила себе улыбнуться, однако не удержалась и рассмеялась.
Карл тоже не смог дольше сохранять серьезность и рассмеялся так громко, что один из герцогов от испуга уронил кружку. Имма закрыла лицо руками, чтобы никто не увидел ее щек, раскрасневшихся от вина и веселья.
Карл подавил смех большим глотком из глиняной кружки и испустил довольный вздох:
– Этот Ворад по-своему очень хитрый парень. Он привязан к своей теории, словно Христос к кресту. Конечно, он очень скоро заметил, что я не верю его словам. Поэтому он посылал мне доказательства в Аахен. Как он считал, неопровержимые доказательства.
Имма пропустила еретическое замечание мимо ушей. Слишком сильно ей хотелось услышать побольше об идеях монаха Ворада.
– А какие же это были доказательства? О, расскажите, Карл!
– Трубка из тисового дерева, длинная и полая внутри, похожая на колчан для стрел. Там, откуда должны выглядывать стрелы, она была закрыта крышкой. В прилагаемом письме Ворад объяснил, что наконец нашел надежный метод сохранения звуков. Он провел эксперименты с трубками, в которые кричал или пел, пытаясь понять принцип их «расходования». Прежде чем звуки отразились от стенок трубки и вышли из отверстия, он поймал их с помощью крышки.
– Вот это да!
– Я тоже так подумал, удалился в тихую комнату, закрыл дверь и осторожно открыл трубку, причем прижал ее плотно к уху, чтобы ни один звук не ускользнул, не будучи услышанным. Однако емкость молчала. Разочарованный, я написал Вораду, что его эксперимент не удался, однако за это время монах настолько убедил себя в успехе своих экспериментов, что ни за что не хотел признать неудачу. Он утверждал, что среди императорских курьеров якобы были шпионы, которые выпустили звуки из трубки и сами их прослушали. С тех пор я с удручающей регулярностью получаю посылки из Ингельхайма, состоящие из десяти или больше «говорящих трубок», но все они молчащие и пустые. К счастью, мои мастера при строительстве архитектурных конструкций находят им применение.
