– Но я вполне здорова, мистер Уикс. И уверена, что мой внешний вид в доме, куда я направляюсь, ни для кого не покажется оскорбительным, – возразила она холодно.
Ричард не счел нужным спорить дальше и без лишних слов спустился в лавку, оставив Рейчел в раздумьях о том, не суждено ли ее отношениям с мужем и впредь быть такими, как сейчас, до конца дней. «Гнев, насилие, разочарование. Похоже, вот что ждет нас обоих».
К тому времени как Рейчел поднялась в Лэнсдаунский Полумесяц, небо молочного цвета от солнца стало ослепительно-белым. Облака начинали рассеиваться, и за ними виднелась яркая полоса синевы. Иней опушил в Бате все оконные стекла. Не было ни ветерка. Ноябрь обещал быть ясным и морозным.
Когда Доркас провела Рейчел в комнаты Джонатана, тот поднялся из-за письменного стола и улыбнулся, но улыбка сошла с его лица, когда он разглядел лицо гостьи.
– Что произошло? – спросил Джонатан серьезно.
– Небольшая неприятность, только и всего.
– Он вас бьет?
– Это случилось впервые, и отчасти виновата я, потому что начала спорить с мужем.
– Первый раз редко бывает последним. А из-за чего вышла ссора?
– Я… – Рейчел замолчала, испугавшись, что может показаться мелочной и сентиментальной. – По существу, причиной послужила пустяковая вещица. Серебряная шкатулка, принадлежавшая матери. Внутри был пришпилен ее локон. Теперь она… продана.
Воспоминание о пропаже по-прежнему вызывало в ней грусть и чувство одиночества.
– Продана Ричардом без вашего ведома?
– Да. Знаю, печалиться о такой потере сущее ребячество. Но я действительно огорчена.
– Может, и ребячество, но вещь, ставшая частью детства, может быть поистине драгоценна, – мягко проговорил Джонатан. – Лично я совершенно не помню, что значит быть мальчишкой и какую жизнь я вел до всего этого…
– Возможно, это к лучшему. А иначе всегда есть искушение представить, что эта девочка, которой я когда-то была, сказала бы обо мне теперь. Что она подумала бы о той жизни, которую я для себя выбрала.
– Нельзя предугадать исход событий, прежде чем они начнутся. Вы не должны себя винить, – тихо сказал Джонатан.
Рейчел отвернулась и стала глядеть в окно, за которым небо теперь искрилось синевой. По сравнению с ним комната, в которой они находились, казалась удручающе тусклой.
– Давайте сходим на прогулку. Сегодня мне тяжело находиться взаперти.
– Я не выхожу из дому, – хмуро покачал головой Джонатан.
– Знаю. Но сейчас отличное время, чтобы это сделать. Свежий воздух и моцион нам обоим пойдут на пользу.
– Мне все равно, если меня увидят. Но моя нога и все прочее… Но я не выношу толпы, – сказал он.
Рейчел на мгновение задумалась.
– А как насчет овец? Их вы тоже не выносите? Смею предположить, они не скажут ничего такого ни о вас, ни о вашей ноге. Идемте. Я настаиваю.
Доркас и дворецкий Фалмут с нескрываемым изумлением уставились на Джонатана, когда тот спустился вниз и велел подать ему пальто и шляпу. Но лица их стали еще более удивленными, когда он, щурясь на солнце, вышел из дому под руку с Рейчел.
– Сейчас они побегут к матери и доложат, что я исцелился, – заметил Джонатан сухо.
Локоть, которого касалась рука Рейчел, был плотно прижат к туловищу, и Рейчел чувствовала, как напряжено его тело.
– Это всего лишь променад, – сказала она осторожно. – Вполне обыденное дело.
Джонатан смотрел прямо себе под ноги, не обращая внимания на взгляды прохожих – джентльменов и слуг, слоняющихся без дела.
– На нас смотрят, – пробормотал он. – Чтоб они все ослепли!
Джонатан шел, подволакивая больную ногу, и та слегка подгибалась, отчего походка выглядела неровной, подпрыгивающей.
– Пускай любуются. Скорее всего, они глядят на мою губу и спрашивают себя, не пнула ли я вас по ноге в отместку, – ответила Рейчел.
Джонатан расхохотался. Его смех она слышала в первый раз, но ей сразу понравился этот раскатистый, рокочущий звук. При свете солнца кожа Джонатана выглядела ужасно бледной, зато тени под глазами и скулами уже не были такими зловещими. Проседь в темных волосах стала видна более отчетливо, но все равно он казался помолодевшим, почти юношей.
Пройдя вдоль всего Полумесяца, они вышли через калитку на крутой выгон, высящийся над домами. Земля была кочковатая, покрытая высокой, по колено, травой, мокрой от капелек растаявшего инея, сверкавших в лучах солнца. Они шли в гору минут двадцать или больше, пока город не оказался у них за спиной, далеко внизу; единственными доносящимися до них порой звуками были блеяние овец и посвистывание птиц. Джонатан провел так много времени взаперти, что ходьба по неровной местности оказалась для него нелегкой задачей, и к тому времени, когда они остановились, чтобы передохнуть, он совсем запыхался. От сырой травы их обувь и низ одежды промокли. Ноги у Рейчел окоченели, но она не обращала на это внимания. Разгоряченная ходьбой, она чувствовала, как кровь быстрее бежит по ее жилам, ей было легко и радостно. Они стояли бок о бок, переводя дыхание, и, прищурившись, смотрели вниз, на спутавшийся клубок улиц, над которыми еще плыли последние клочья тумана, похожие на привидения.
– Кажется, я не отходил так далеко от своих комнат уже лет девять, – проговорил Джонатан.
– Неудивительно, что вы были так несчастны, – отозвалась Рейчел. Джонатан взглянул на нее, но ничего не сказал. – Я предпочитаю смотреть в другую сторону, туда, где нет города. На далекий горизонт. Каким-то образом проблемы тогда всегда кажутся меньше, – заметила Рейчел.
Джонатан послушно повернулся на запад, где река Эйвон сияла, как брошенная кем-то на землю серебряная лента, вьющаяся между полями и рощицами, по-прежнему одетыми в остатки осенних уборов.
– Я поселился в Бате с матерью, потому что не знал, куда мне еще податься. Мне было все равно, ведь я хотел умереть, – пробормотал Джонатан. – А теперь, наверное, я уже никогда отсюда не уеду.
– Конечно уедете, если захотите.
– Но куда? И чем заняться?
– Куда угодно и чем пожелаете. Жéнитесь, заведете семью. Вам открыты все дороги, и вы вольны их выбирать. Разве не так? Вы это можете. Вам нет нужды оставаться здесь, словно в ловушке, в которую загнана я.
«Если мне удастся его убедить, он уедет, и я больше никогда его не увижу. – Эта мысль отозвалась в ее сердце болью. – Но лучше это, чем видеть, как он продолжает мучиться».
– Правила, придуманные для женщин, строже, чем для мужчин. – Солнце светило Джонатану в глаза. Он их прищурил, и по ним нельзя было сказать, о чем он думает. – Но вы все равно можете оставить мужа, если у вас хватит на это смелости.
– Но куда я отправлюсь? И что буду делать? – грустно улыбнулась Рейчел. – Мне придется стать нищенкой, просить подаяние или начать торговать собой. У меня не будет ни работы, ни друзей. Ничего. У меня нет другого выбора, кроме как цепляться за мужа.
Вся легкость ее настроения внезапно улетучилась, и она тяжело вздохнула.
– Но пока у вас есть я, – заметил Джонатан. – Кто еще станет сидеть у моей постели и читать романы о приключениях отчаянных храбрецов – мне, безумцу и калеке?
Он улыбнулся, и Рейчел улыбнулась ему в ответ.
– Вы не безумец и не калека, – возразила она.
– Тогда кто я? – спросил Джонатан.
«Уязвленный. Одержимый. Убийца. Тот, кого мне хочется видеть больше всего на свете».
– Вы хороший человек, пострадавший на войне, хотя вас слишком тревожит ваше прошлое.
– А вы воплощение такта и дипломатии, – сказал Джонатан. – Думаете, я не понимаю, что нашептывает вам внутренний голос?
– И что же он мне нашептывает? – спросила она.
«Он что, видит меня насквозь?»
Джонатан снова улыбнулся, взял ее руку, поднес пальцы к губам и запечатлел поцелуй на холодной коже. Рейчел почудилось, что их коснулся горячий утюг, с той только разницей, что простой ожог не мог показаться таким сладким и упоительным. На миг у нее перехватило дыхание.
«Неужели это оттого, что всего неделю назад он мог меня задушить, а теперь поцеловал?» – «Нет, – отозвалось эхо у нее в голове. – Только оттого, что он тебя поцеловал».
