и от свободы пьянел. Он замечал, как вечереет, только по свету солнца – в конце дня оно залило пятиэтажки оранжево-красным.
«Вокзал – как церковь в дореволюционной России», – решил Егор и пошёл к пристанищу бедняков, бездомных и убогих. Перед входом он хорошенько отряхнулся, вылил воду из ботинок и натянул лицо пассажира.
Никто на Егора и не посмотрел. Рамки не звенят – и ладно. Он вошёл в зал с потолками в пять метров, с колоннами и главными часами. Роскошь. На чемоданах спали дети. Их родители расположились на липких сидениях и тоже задремали.
Пропитых, с парижским ароматом и дырками на одежде нигде не было. Значит, безопасно, самое то, чтобы заночевать. Егор сел в отдалении, в самом конце зала, у колонны. Мрамор его заряжал, хотя больше всего Егор хотел разрядиться.
Он ощупал пустые карманы – сигарета пропала. По груди разошлась горечь, и стало пусто, словно вырвали сердце и легкие. Егор, правда, не Данко и отлично это понимает.
– Теперь я совершенно пуст, – он выругался, чего давно не делал, и так обрадовался русскому мату, что забыл о куреве. Придётся просить, чего Егор не любил, но деваться некуда. И деньги нужны.
Он вжался в подлокотник и спинку, примостился. Веки тяжелели и потихоньку опускались. Первый день позади. Июлем упился, пошалопутничал. Посплю, а потом работёнку подыщу.
– Егор! Ты, что ли? Старый, какими судьбами? – раздалось под боком, когда Егор едва-едва провалился в забытье.
Он дёрнулся и открыл глаза.
– Помнишь меня? Я Витя, друг детства!
Егор смотрел на молодое, полное жизни лицо и вспоминал, где он последний раз видел такие глубокие голубые глаза. В них к тому же будто плескалось море. Вспомнил. Перед ним тот Витя, с кем они мастерили снежную пещеру. Тот Витя, с которым они таскали лимонад и доски, чтобы сидеть в доме на дереве и потягивать «Буратино». Тот, кого он потерял, как только окончил школу.
– Егор, ты что в нашем городе забыл? Куда едешь? – Витя поднял старого друга, растряс его и трижды обнял.
– Вообще-то никуда. Просто сплю, – Егор потирал глаза и принимал объятия.
– На вокзале? Что случилось, братец?
– Вот так, – Егор не хотел обсуждать свою жизнь и все её перипетии. – А ты здесь почему?
– Жену с дочкой проводил. Сейчас домой иду. О, давай ко мне! – Витя засиял, в глазах его забились волны.
Егор потерял связь с реальностью окончательно. Он давно не спал. А когда драгоценные часы бессознательного к нему приблизились и раскрыли для него руки, его у них отобрали.
От хронического недосыпа и армейского подъёма мир рябил и двоился. Егор увидел глубокие голубые глаза на колонне и подумал, что они принадлежат не Вите, а мраморной махине.
Представь, как на тебя смотрит вокзальная колонна. И ещё с такими глазами, в которых бурлит море. И ещё с таким взглядом, будто сейчас сожрёт. Похоже на наркотический трип, ведь так?
– Просыпайся, друг мой, мы идём ко мне домой, – Витя по-братски приобнял Егора, вцепился в его потрёпанный куртец.
– Что-то мне совсем хреново, – Егор ещё не отошёл от глаз на колонне, как вдруг на его плечи упала чугунная рука – именно такой она казалась ослабевшему организму.
– Ничего, у меня водка есть.
II
– Я вроде как в люди выбился, – Витя опрокинул рюмку, крякнул и прижал руку ко рту. – Жену, детей завёл. Налево не хожу, деньги не пропиваю – всё в дом. Кстати, и дом строю, в пятидесяти километрах отсюда. Потом тебе покажу.
– На какие шиши? – Егор взбодрился спиртом и осматривал здоровенную кухню с евроремонтом: вытяжка, холодильник и печь в один цвет, дорогая плитка с орнаментом и фото из Сочи, Крыма, Турции. Остальных курортов Егор не знал.
– Товарка, можно сказать. Получаю, разгружаю, фасую и продаю, – Витя отвёл взгляд, схватил бутылку и налил обоим. – Деньги есть, а откуда – дело второе. Ты как? Почему на вокзале спишь?
Егор сперва выпил, закинув голову, и оценил люстру – она каскадом света спускалась с потолка.
– Вчера откинулся.
– Господи, что стряслось?
– Пустяки. Убийство.
Витя побелел, опустил руки и голову. Потом встал. Прошёл по кухне. Подошёл к окну, поправил пепельницу.
– Встречался я с одной бабой, – Егор продолжил и не взял во внимание, как Витя кружится мухой. – Мало знал о ней, но частенько к ней захаживал. Я тогда уже устроился на завод – слесарем, – и какое-никакое лавэ имел. По кафе её водил, кофе отпаивал. Она, знаешь, вся из себя была. Типичная провинциальная фифа, которая разок съездила в Москву и возомнила себя москвичкой. Но что-то в ней меня притягивало.
Витя вернулся на место, закурил и уставился на Егора.
– Тянуло так, что я спал и спал с ней. И плевал на то, что толком о ней ничего не знаю. Ещё о своём детстве мне рассказала. Как её отчим в ванной закрывал и трахал. В общем, жалость и похоть во мне перемешались и выдали чувство, похожее на любовь.
– И ты её убил потом?
– Слушай и не перебивай. Одним днём лежу я у неё без трусов, после слюнявого минета. Слышу – дверь открывают, ключами открывают. Моя дура подскакивает, вещи мои – на балкон, а меня – под кровать. Лежу, еле дышу и слышу, как она мужа ласкает: «Привет, дорогой. Ты уже вернулся? А я тебя ждала».
– Какая банальная история, как из мелодрам по телеку. У меня жена такую хрень обожает.
– Далее. Мужик обувь спалил, ходит, ищет. Мне страшно, понятное дело. Наконец доходит до кровати. Лицо его наклоняется ко мне, и вижу я знакомые черты. Длинный нос, маленькие глазки, весь чёрный. Это, знаешь, кто?
– Ну.
– Стасик.
– Тот, которого мы пиздили?
– Верно. Получал он за дело, но об этом, конечно, не помнил. Смотрел он под кровать свирепо. Но ещё свирепее стал, когда я оттуда вылез. Прикинь, какая встреча?
– А дальше? – Витя встал, открыл окно и встал к нему продышаться. К таким поворотам готов он не был.
– Он вмиг вспомнил старые обиды, начал кровать ломать, дверцу шкафа проломил. А потом кровью глаза налились, и он на кухню погнал. Я смекнул, что за ножом. Кинулся вслед, по затылку – ка-а-ак!
– И убил? – Витя закрыл лицо руками.
– Ты ведёшь себя как ребёнок.
– Прости, брат. Тюрьмы боюсь. Сам нечист. Сесть боюсь, – он насасывал сигареты одну за другой.
– Ладно. Отключил я его и сбежал под крики моей (или нашей?) бабцы. Кажется, проехали, обошлось, но нет. Через пару дней прихожу к ней – она написала
