перевод Феофана, или профессора Духовной академии Ф.А. Терновского, завершившего его, парадные, пурпуром украшенные хеландии византийского императора стали русскими судами! И с тех пор бороздят и бороздят мутные волны русской истории, хотя ни в 765, ни в 774 году взяться им было просто неоткуда. Корабль — не машина времени.
Да, Феофан путал гуннов, аваров, болгар и славян. Но умер он за полвека до нападения на Константинополь скандинавов-русов Аскольда и никаких русских знать не мог в принципе, ввиду отсутствия таковых. Прав, разумеется, Анастасий, человек весьма информированный, иначе он не занял бы такой высокий пост, тем более что греческий он знал явно лучше Оболенского и к тому же являлся современником событий.
Из серьезных историков лишь Г.В. Вернадский осторожно сослался на возможность какой-то связи красного цвета судов с русскими, подразумевая, впрочем, под ними скандинавов. Отказался от «русской» трактовки и Д. Иловайский, причем ранее публикации цитированного перевода Феофана: «Во-первых, отдаем полную справедливость нашему многоуважаемому противнику за тщательно рассмотренный им вопрос об одном византийском свидетельстве, которое антинорманисты полагали в числе своих доказательств. Разумеем rusia chelandia 773 года. Принимая в соображение только фактический свод доказательств по отношению к данному вопросу, я должен признать за ними значительную долю убедительности и согласен, что вернее перевести «красныя хеландии», нежели «русския хеландии». Охотно вычеркиваю эти хеландии из системы своих аргументов».
И век спустя, когда русость блондинов норманнов станет именем нарицательным, русских все еще не было. В сообщении епископа Кремоны Лиутпрандта о походе князя Игоря на Константинополь отмечено, что «некий северный народ греки именуют ρομσιοζ (рыжие), мы же по местонахождению именуем норманнами». Сравните с сообщением ал-Мас'уди (середина X века): «Византийцы нарекают их русийа, смысл этого [слова] — красные, рыжие».
Так — вслед за мифическими грозными пенителями морей антами и великим византийским флотоводцем Дабрагастом — уходят со страниц морской истории и некие особые, выдающиеся «русские корабли». Ну и сами подумайте, неужели Византия, классическая морская держава, наследница Эллады и Рима, несмотря на свою техническую искушенность, тысячелетний опыт кораблестроения и морских сражений пользовалась судами речных варваров? Нет уж, увольте, надо и меру знать.
Что же остается в сухом остатке? Ничего! В VIII веке, за столетие до Альфреда Великого, не было ни русских кораблей, ни самих русских. Так что морские сражения, в которых дрались «первейшие моряки своего времени» — всего лишь плод фантазии английского историка-любителя. Чтобы выяснить это, хватило нескольких вечеров, проведенных в Интернете.
Если же отнестись к теме серьезно, то время рождения русского флота надо сдвинуть в IX век, к Аскольду. Конечно, тогда он еще не был русским, а был флотом скандинавов-русов (и византийцы, и арабы четко отличали их от славян), но если не по смыслу, то хотя бы по звучанию это уже близко. Тогда он действительно может гордиться тем, что является ровесником флота британского. И этого вполне достаточно. Тем более что, став при Ярославе Мудром действительно русским, он перестал быть флотом. Увы.
Ал Бухбиндер
Наука не знает, как и почему возникла религия. Она не знает даже, что появилось вначале: религиозные верования, вокруг которых позднее сложились соответствующие обряды и ритуалы, или же групповые обряды и ритуалы, из которых потом выкристаллизовалась религия. Но если верно второе, то наука, кажется, приблизилась к пониманию того, как именно, по какой психологической причине возникли такие обряды и ритуалы. На это указывают результаты некоторых недавних исследований. Но сначала — про попытки науки объяснить появление религии.
Было время, когда в духе примеров, преподанных такими индивидуальными «вероучителями», как Моисей, Конфуций, Будда, Мани или Магомет, появление всех религий в мире связывалось с проповедями тех или иных безымянных «законодателей» (а то и «пророков») далекого прошлого. Этот романтический взгляд сменился затем объяснением в духе так называемой «позитивной психологии», когда в качестве главных причин влияния и самого генезиса религии были выдвинуты на первый план те положительные психологические воздействия, которые вера оказывает на каждого отдельного верующего (например, помогая ему бороться со стрессом или обеспечивая душевный комфорт и т. п.). К психологии отдельного верующего обращались и многие выдающиеся ученые XIX–XX веков (Джеймс, Фрейд, Юнг, Адлер и др.), по очереди предлагавшие специфические (каждый свое) объяснения причин возникновения религии.
Затем маятник качнулся в противоположную сторону, и верх взяли объяснения «коллективистские», прежде всего эволюционно-психологические, которые связывали появление религии с тем, что религиозные верования давали первобытному коллективу какие-то преимущества в выживании. Однако в последние полтора десятка лет мы явно присутствуем при новом качании маятника — обратно к индивиду, — и ряд видных ученых выдвигают сегодня концепцию, согласно которой религия возникает просто как побочный продукт эволюции человеческого мозга, то есть как результат появления у него таких (поначалу вовсе не предназначенных для религии) особенностей, со временем делающих возможным появление веры в существование сверхъестественных и всесильных (враждебных или дружественных) существ. Крайним выражением этого подхода стали новейшие гипотезы о существовании в мозгу некого особого «модуля веры» (наподобие «модуля языка») или даже специфического «гена Бога», каковым считают ген VMAT2. Соответственно, появились и прямо противоположные утверждения, что никаких «модулей» и «генов веры» в мозгу нет, да и не нужно, потому что религиозные состояния и сопутствующие фантомы можно вызвать с помощью простого электромагнитного воздействия на мозг любого человека.
В целом на данный момент самой «популярной» является мысль, что религия возникла потому, что какие-то свойства мозга, отобранные эволюцией для выполнения тех или иных функций, неожиданно оказались, в своем взаимодействии, также способны породить и религиозные представления (биологи называют это явление «экзаптацией»). Такими свойствами могли быть, например, способность человека (уже в самой глубокой древности) представлять себе, что есть враждебные ему невидимые существа или способность (тоже издавна) придумывать связные истории, объясняющие, как и почему появилось то, что есть.
Например, хобот у слона стал длинным, потому что, как рассказывает в своей книге сказок Киплинг, крокодил когда-то вытянул его у слишком любопытного слоненка.
Но все это качественные рассуждения, на них можно возразить, указав, к примеру, что археология находит следы религиозных верований уже 50 тысяч лет назад, когда рассказы о причинах, да и вообще любые связные «рассказы» вряд ли могли существовать. Поэтому «экзаптационное» объяснение нуждается в экспериментальных подтверждениях, и в последнее время поиски таких подтверждений сосредоточились на экспериментах с детьми. Примером такого рода исследований может служить недавняя серия работ американского психолога Пола
