Я сидел в кафе с Келеном, и вдруг он спросил:
— Вы любите жевательную резинку? Ее теперь можно достать в кондитерских магазинах… Наконец-то и это поняли!
— Бог знает почему, — задумчиво произнес я, — но не могу сказать, что мне когда-нибудь ее недоставало. Многого мне не хватало в прошлые годы, но о жевательной резине я не думал. Как-то выскочило из головы…
— А я очень рад! — с воодушевлением сказал Келен. — Годами мы были лишены жевательной резники. Теперь она есть. Что это, как не прогресс?
Келен заметил, что я не разделяю его восторга.
— Э, да вы странный человек! — покачал он головой. — Вы вообще не рады, а надо радоваться. Знаете, что бы сказали в тысяча девятьсот пятидесятом году о человеке, жующем резинку? Могли бы сказать, что он ждет возвращения Отто Габсбурга!
— Сейчас уже не сказали бы, но я все равно не буду жевать резинку.
— Так что же вы будете жевать? — с недоумением спросил Келен.
— Это — мое личное дело, — мрачно сказал я. — Может быть, утиную ножку, может быть, края собственных губ, возможно, свою 14 шляпу, если придет такое желание, но резину я жевать не стану. Я не жевал ее в пятидесятом году, не жевал даже до освобождения страны. Насколько мне известно, мой отец тоже не любил ее.
— Я и не ждал от вас другого! — Келен презрительно смерил меня взглядом. — Такие люди, как вы, всегда стояли на пути прогресса. Такие люди, как вы, бросили на костер Джордано Бруно!
— Я и не знал, что отцы святой инквизиции тоже не любили жевательную резинку!
— Такие люди, как вы, — продолжал Келен, не обратив внимания на мою реплику, — вынудили Галилея отказаться от своей теории!
— Пардон! — перебил я. — Я ни единым словом не заикнулся о том, чтобы вы отказались от своего положения относительно жевательной резинки. Но и вы не требуйте, чтобы я отказался от своего тезиса!
— Словом, вы не будете жевать жевательную резинку?
— Не буду.
— Нет?
— Нет.
— Ага, теперь мне все понятно! — сердито вскричал он. — Я вижу вас насквозь! Значит, по-вашему, лучше пусть не будет жевательной резинки, но пусть вернутся пятидесятые годы. Да?
Прежде чем я успел ответить, Келен встал из-за стола и покинул меня. Упрямыми, гордыми шагами он отправился по пути прогресса.
Пошел покупать жевательную резинку.
Признаюсь откровенно и мужественно: не разбираюсь я в этих модернистских делах.
Прошу вас поверить: ошибка заключена вовсе не во мне. Я не какой-нибудь там замшелый консерватор. Вчера нарочно долго смотрел в зеркало: не покрылась ли моя голова мхом? Мха я не заметил. Так чего ж тогда толковать? Говорю, что ошибка не во мне— я люблю все новое, — а в отсутствии информации.
Несколько недель назад я был в театре и, когда поднялся занавес, с изумлением увидел, что на сцене нет декораций. «Какой срам!» — подумал я. Затем в левом углу сцены заметил ветхую маленькую скамеечку, а в правом — совершенно голый манекен. «И это декорация?» — спросил я себя. Немного погодя вышли артисты, но они не покачнулись от удивления, ни один мускул на их лицах не дрогнул при виде пустой сцены. Из этого я сделал вывод, что скамеечка и манекен все же являются декорацией. «Вот бедность! — с сожалением сказал я, конечно, тоже про себя, чтобы не помешать представлению. — Ничего себе декорация! Вероятно, театральный хозяйственник безбожно скуп и хочет таким манером выслужиться и получить премию за экономию…» Я расчувствовался при виде такой бедности. Почему они не сказали? Я охотно одолжил бы нм несколько форинтов до будущего сезона.
В антракте мне объяснили, что сцена вовсе не бедна, просто это модерн, а тут огромная разница. И надо мной снисходительно посмеялись… А откуда мне было знать? Почему раньше не сказали? Если б на сцене повесили хотя бы маленькую табличку «Внимание! Это очень модернистская декорация», я ни минуты не думал бы, что у театра не хватает денег на большее. Тогда и я был бы доволен и вместе с другими удовлетворенно прищелкивал языком, говоря: «Вот это модерн! Это да! Это блеск!»
Следовательно, я снова повторяю, ошибка не во мне, а в отсутствии информации.
Недавно я остановился возле пустой витрины. Собственно, она не была совсем пустой: на ней лежали кусачки, маленький молоток и несколько гвоздей.
— Это да! — сказал я жене. — Вот это витрина-модерн! Ничего лишнего, только кусачки, изящно брошенный молоток и несколько элегантно рассыпанных гвоздиков. Очень остроумно и очень по-модернистски.
Едва я закончил фразу, как в витрине появился усатый мужчина в тапочках и завесил окно.
Жена издевательски рассмеялась, и я почувствовал, словно в мое сердце вонзили кинжал. Виноват я разве, что ошибся? Ошибка не во мне, а в отсутствии информации. Почему прохожих не информировали, что это не модернистская, а просто пустая витрина? Я ведь только хотел продемонстрировать свой возросший культурный уровень.
Пристыженный, я двинулся дальше. Немного поодаль мы остановились у другой витрины, на которой грустила пара туфель. Только две туфли, ничего больше.
— Видишь, вот модернистская витрина, — поучительно произнесла жена.
— Ты уверена?
— Уверена.
— Не ошиблась? — осторожно спросил я.
— Не ошиблась.
—| Тогда хорошо, — сказал я и удовлетворенно прищелкнул языком, ибо я обожаю всякий модерн.
Только вот беда: не всегда я знаю, когда надо выражать сожаление, а когда щелкать языком.
Мы живем в квартире впятером.
Сейчас моя жена сердита на мою мать за то, что та, по ее мнению, плохо воспитывает нашего ребенка. Мама обиделась, что ее сын, то есть я, не взял под защиту свою единственную родную мать. Мой младший брат по неизвестным причинам не поздоровался с моей женой, а мой сын целый день сидит на шкафу и играет на губной гармошке.
Другой нормальный человек при таких обстоятельствах надевает на голову котелок, перевязывает живот галстуком и — бим-бам, бим-бам — представляет себе, будто он игрушечный колокольчик, не заботясь ни о ком
