академик Воробьев. И еще одно замечание мэтра нынешней гематологии: «Каково научное наследие Иосифа Абрамовича? Практически все крупные гематологи нашей страны — его ученики: если даже они не слушали его лекций (меньшинство), то, безусловно, воспитывались на его книгах и руководствах».
После этой книги последовала монография «Лейкемоидные реакции», где Кассирский доказал, что эти реакции не переходят в лейкоз, что это совершенно другая патология.
И новый взлет — очередная монография Кассирского «Генетика в гематологии». О плачевной судьбе генетики в нашей стране благодаря стараниям Сталина говорить не стоит. Книгу свою Кассирский закончил только в конце пятидесятых.
И наконец, еще одна монография, на этот раз написанная вместе с сыном Генрихом, но уже на другую, далекую от гематологии тему, связанную с кардиологией, — по аускультативной симптоматике пороков сердца, где сын, ученик отца, заявил о себе как талантливый кардиолог: тот же подход к любой медицинской проблеме, скрупулезное ее изучение и тончайший ее анализ.
С каждым годом Кассирский поднимался все выше и выше — не в должностях, которые его интересовали мало, а в глазах всех, кто его окружал, кто готов был ходить за ним по пятам, чтобы не пропустить ни одного его слова; в словах была мудрость врача, блестящего ученого и человека, умевшего откликнуться на любую просьбу каждого, кто обращался к нему.
В больнице имени Семашко он организует курсы усовершенствования терапевтов-«железнодорожников» — и в этот «Оксфорд на Будайке», как называли курсы его сотрудники, считали большим счастьем попасть врачи, которые практиковали за тысячи километров от этой самой Будайки.
Появились «декадники» — ежегодные собрания выдающегося Учителя в день его рождения, 16 апреля. Каждый год приезжали 300–400 бывших его курсантов. Во вместительном, переполненном зале стояла мертвая тишина, когда говорил «новорожденный».
Человека, столь успешного в науке, не могли оставить в стороне вершители ее судеб и партийные чиновники. Он избирался председателем, сопредседателем, членом правления многих общественных комитетов, ассоциаций, ученых советов.
А вот в КПСС он не состоял. Для ученого с таким именем это был большой недостаток. Другой недостаток его значился в «серпастом-молоткастом», в пятом пункте. И тем не менее его вынуждены были посылать на зарубежные конгрессы гематологов и терапевтов — кто лучше Кассирского представит советскую медицину? И он выступает с докладами на конгрессах в Лондоне, Токио, Мадриде, Лиссабоне, Сиднее, Гаване, посещает центры гематологии и переливания крови в Париже, Лионе, Монпелье. В Гаване беседует с Фиделем Кастро — далеко не каждому приезжему ученому в столице Кубы доводилось встретиться с легендарным «барбудо», а тут еще долгая беседа, а тут еще крепкое рукопожатие…
Кассирский был настойчив, уверен в себе и беспредельно трудолюбив. Он не знал, что такое отдых, летом дача в Валентиновке для него существовала только потому, что там был столик с креслом под деревом в саду. Красоты Подмосковья из окна машины он не замечал — с дачи торопился на работу, и она поглощала его задолго до того, как машина останавливалась у «замка» на Будайке.
Кем он был в первую очередь? Врачом или ученым? Разделять не стоит — и тем, и другим вместе. Но жизнь подкидывала ему такие повороты, что врач безропотно уступал место ученому.
Однажды, будучи в Испании, ему удалось попасть на корриду. То, что это зрелище захватило его, человека, знакомого с риском не понаслышке, а по профессии, говорить не стоит. В нем вспыхивали эмоции самого разного толка — и жалость к быку, и восхищение смелостью и мастерством тореро, и ожидание победы человека в смертельной схватке с разъяренным животным.
«В процессе тренировки тореадор невероятным образом развивает свое мышечное чувство, свои инстинкты, глубинное зрение (определение расстояния до предмета), глазомер, чувство дистанции, полную и самую утонченную дистанцию движений. Но этого мало. Сущность абсолютной тренировки в том, чтобы все механизмы срабатывали в авральных условиях, в условиях так называемого стресса.»
А далее начинаются размышления врача, который ищет умиротворения для потерпевшего и переживших стресс зрителей.
«Бой окончен. Разъяренного животного предстоит увести со сцены. Но как? К животному спокойно приближается юнец. Он выходит на арену с большим стадом мирных быков. На шеях бычков-поводырей — колокольчики. Под их пасторальный звон бычки окружают искалеченного быка. Боевой бык, умиротворенный и тихий, спокойно подчиняется коллективу и уходит с поля сражения. Умилительная сцена.
Да, очевидно, все предпочитают мир».
Раздумьями кончается этот очерк, и тон их лирично-минорный, будто писал его не ученый, а писатель, а ученый только и делал, что долго изучал корриду. Однако приехал Кассирский на научный конгресс и пробыл в Мадриде всего несколько дней. Посетив еще Прадо, Эскориал, побывав в Толедо, и вот он — уже на корриде. Но времени ему хватило, чтобы знать о ней все. Научный экспромт проницательного академика?
А статья «Коррида глазами физиолога» была напечатана в одном из самых любимых журналов Кассирского, в том самом, который вы держите в руках, дорогой читатель, — «Знание — сила». Пожалуйста, — год 1966-й, № 8, стр. 27.
Писал Кассирский и для других массовых журналов — «Наука и жизнь», «Здоровье» и даже для журнала «Советская эстрада и цирк». Писал и для газеты «Правда».
Но был и еще один журнал, особый, из разряда «толстых» — «Знамя». Сюда косяком шли писатели, рассчитывая на удачу. Но удача — не только награда за смелость, но в первую очередь — за талант. «Знамени» предложил Кассирский свою автобиографическую повесть, здесь она и была напечатана — «Всадники из легенды». Ираклий Андроников, прочитав повесть, в письме Иосифу Абрамовичу дал ей высокую оценку. За блестящее перо, увлекательность, великолепный язык («чувствуется высокая, виртуозная техника»). Это были «очерки и зарисовки полкового врача», как определил жанр своего труда автор. Не врачом, а профессионалом-писателем выглядел Кассирский в неожиданной для многих работе.
«Всадники из легенды» — это Первая Конная Буденного. Время — год 1919-й. Южные степи.
Из главы «Беркут»:
«В кавалерии, я скоро в этом убедился, лошадь — и жизнь, и здоровье, и слава кавалериста. Только тому, кто служил в коннице, дано понять, какой это бесценный помощник, а нередко и спаситель.
Поэтому начну свои воспоминания с тебя, мой незабвенный Беркут. Насупившись, встретил ты меня, когда я впервые взял тебя за узду и сунул в стремя грубый и кривой от походов сапог. Но ты, как и подобает настоящему служаке, всегда был дисциплинирован, серьезен и послушно пошел вперед, к Мугоджарским перевалам.
Свистели осенние ветры, песчаные смерчи то и дело налетали на эскадроны. От пыли и горького запаха полыни
