жить в мире, которого не видит никто, кроме него. Мозаика разных стран! Люди, говорящие на множестве языков! Не надо быть медиком, чтобы поставить диагноз.
И даже это, пожалуй, не главное. Обдуваемый ветром, Квотер понемногу приходит в себя и начинает осознавать, что победа, которой он радовался, вообще говоря, эфемерная. Нечему тут, вообще говоря, радоваться. Это не победа, а поражение, которое может полностью уничтожить весь «Джер». Он внезапно догадывается, почему чувствует в себе едкую желчь. Это вовсе не яд с шерсти железного пса, как он первоначально предполагал. Это вирус, который ему подсадила Зенна. Вот в чем заключался смысл операции со стороны «Лигана». Вот почему их двойка так легко прошла в хаб. Вот почему никакие фильтры не отреагировали на них. Вот почему, когда Зенна его целовала, он ощущал, что они стали чем-то единым. Ментальная конъюгация — очень мощный процесс, он всегда порождает чувство надличностной полноты. И вот, наконец, почему его не тронул железный пес. Не было никакого смысла его, то есть Квотера, убивать. Напротив, он должен был целым и невредимым вернуться домой и принести в себе вирус, который заразит «Джер» той же чумой. А Зенну пес убил бы в любом случае. Она и должна была здесь погибнуть, чтобы не было никакой осечки на обратном пути.
Квотера ощутимо трясет. И не только потому, что на частых рельсовых стыках подрагивает вагон. Его трясет, потому что ядовитая желчь уже пронизывает весь мозг. Каждый нейрон, каждый синапс, каждый аксон погружен в жгучую кислотную слизь. Квотер отчетливо понимает, что находится в тупике: либо вирус при проходе через периметр «Джера» будет выявлен и немедленно уничтожен, но тогда вместе с вирусом будет стерт и он сам — выбраться из аватары он уже не успеет, — либо вирус сквозь фильтры все-таки проскользнет, но тогда будет уничтожена корпорация «Джер» — крах ее будет полным и окончательным. Развалятся внутренние коммуникации, ядра процессоров захлебнутся в пене чумной волны, произойдет деструкция системных полей, и детрит, агонизирующие остатки их, съест хищный «Лиган».
Есть, правда, один выход. Да-да, лихорадочно думает он, выход все-таки есть. Если Квотер — каким образом, не имеет значения — умрет здесь и сейчас, то и вирус, подсаженный в его аватару, умрет вместе с ним. А сам Квотер воскреснет — чистый, как утренний свет, как птица феникс, как новорожденный младенец, первый раз в жизни открывший глаза. Правда, для этого ему требуется умереть. А где гарантия, что он потом в самом деле воскреснет? Статистики на этот счет он, конечно, не знает, но Мика, у которой уши, как у слона, однажды уловила среди медиков слух, что после первой смерти воскресает чуть более пятидесяти процентов. Чуть более половины — после первой смерти и примерно десять-двенадцать процентов — после второй.
Шансы относительно неплохие.
Решайся, говорит он себе. Если ты сейчас не умрешь, то все будет напрасно. Напрасно погибнут пацаны в отвлекающей Ddos-атаке. Напрасной окажется гибель Аннет (кстати, у нее это была первая смерть). И напрасной окажется гибель Зенны, которая вряд ли теперь вернется в реальный мир.
Собственно, решаться ему не надо. Он уже давно все решил — еще тогда, когда стал бойцом «Джера». Или, как полагает Зенна, все было решено за него? Обстругали, как Буратино, кой-чему научили и бросили в бой? Квотер гонит от себя эту мысль. Он видит, что приближается мост, переброшенный через речку, струящуюся по камням. Сейчас берега ее стремительно расширяются, дно трескается, лавина камней ссыпается куда-то в провал, и вместо них гладью змеиной кожи всплывает непроглядная тьма. Он догадывается, что началась блокировка хаба. Поезд, конечно, еще успеет пройти на ту сторону, а потом мост лопнет, обрушится, образовав карантинный каньон, который никакому вирусу не преодолеть.
Вот он, выход, думает Квотер. Поднимается на крыше вагона — чуть пригнувшись, чтобы не опрокинул его встречный воздушный напор. И когда поезд, подрагивая, достигает середины моста — поднимает руки над головой, отталкивается и, как в воду, прыгает вниз.
Он не знает, сколько продлится этот полет.
Наверное, секунд пять или шесть, пока его не проглотит гладкая чернота.
Ни одной мысли в голове больше нет.
Он лишь радуется тому, что смерть его будет мгновенной.
* * *
Я забрал оба оставшихся арбалета, а затем, поднявшись по склону, выбрал позицию у трех валунов, образовавших собой полукруг. В амбразуры меж ними склон хорошо просматривался, и при атаке его невозможно было преодолеть без потерь. К тому же, когда стрелы закончатся, а их у меня — из трех колчанов — осталось всего десять штук, отсюда я смогу отступить под прикрытие стен фактории и работать мечом, не давая себя обойти.
Я рассчитывал, что у меня в запасе примерно час. За это время — в реальности оно составляет около двух минут — лиганские аналитики, вероятно, сообразят, чем закончился бой, согласуют программы и задействуют оперативный резерв. Причем вряд ли они снова бросят в сражение мантикор. Мантикора — оружие дорогое, нерационально тратить его на решение частных задач. Скорее они подтянут оборотней из болот — все равно, раз мы потеряли факторию, трафик с нашей стороны уже будет не проложить. Значит, за болотами надо следить особо. Можно было, конечно, попробовать самому пробиться сквозь них, но, поразмыслив на этот счет, я только вздохнул: пройти болота, не имея ни грамма магии, — дело практически безнадежное. Чем я замощу гать через длинную вязкую топь? И как буду отбиваться от слизняков — меч и стрелы проходят сквозь них, не причиняя вреда?
В общем, два часа виртуальной жизни — это предел. Уже завтра (по реальному времени, разумеется) в Зале Славы будет включена моя фотография. Заиграет гимн. Господин Пак скажет скорбную речь. Но до этого он погасит фотографию Зенны, которая сейчас висит последней в ряду. И никто уже никогда не вспомнит, что такая Зенна — была. Разве что Мика, если ей удастся воскреснуть. Разве что штабные стратеги, которые будут просчитывать новый оперативный сюжет. Но для них Зенна — просто кодовое имя.
Саму Зенну я больше не видел. Ее унесли из кресла пилота, прежде чем я воскрес.
О предательстве никто даже не заикнулся.
Героическая смерть, которой готов был погибнуть каждый из нас.
Осталась только фотография на стене.
— Ты все сделал правильно, — сказал мне тогда Сэнсей. — Аналитики в штабе особо просчитали каждый твой шаг и пришли к выводу, что ты выбрал лучший вариант из возможных. Гордись этим, мальчик. Ты спас нас всех.
И
