Для обучения великому делу революции в семинар пожелало записаться восемь недоученных большевиков и два тайных агента русской полиции: поскольку агенты были тайные, никто им не препятствовал учиться, а лично Ленин даже очень их полюбил, потому что они не вступали в споры и были со всем согласны. Ленин разговаривал с ними вполголоса, соблюдая правила конспирации. Из этих двоих Ленин особенно доверял Роману Малиновскому. Кроме сыщиков были здесь также туповатый Серго, был Зевин, ставший потом одним из 26 бакинских комиссаров, был юный Сафаров, прославившийся позднее убийством царской семьи (с ним у Инессы возник промежуточный любовный роман в стиле «стакан воды»).
С преподаванием дело обстояло сложнее, потому что в наличии были все те же проходимцы большевики. Конечно, был у них Ленин, которому просто полагалось (при всей скудости его образования и вечной занятости борьбой за власть) знать все на свете. Ленин просвещал свой «университет» по самым сложным проблемам, например по экономике и проблемам сельского хозяйства, то есть «по аграрным вопросам» (вот вы и догадались, отчего большевикам за 70 лет правления так и не удалось решить в нашей аграрной стране «продовольственную проблему»).
Инесса тоже что-то преподавала. Она вела практические занятия по экономике (!), Каменев и Зиновьев читали лекции по истории партии, Рязанов – по истории рабочего движения на Западе, а поскольку Горький не приехал, то лекции по истории литературы пришлось читать Луначарскому.
Читателю старшего поколения, помнящему «вечерние университеты марксизма-ленинизма», а также «лекции о международном положении» где-нибудь в доме отдыха или в домоуправлении, представить себе «школу в Лонжюмо» нетрудно. Труднее романтикам, успевшим прочитать лишь знаменитую советскую поэму на эту дефицитную выездную тему.
Крупская с теплотой вспоминала потом, как большевики в Лонжюмо ходили по ночам в поле и пели там свои боевые песни на стогу сена, причем агенты русской полиции пели особенно голосисто и боевито. Ильич иногда ходил с ними, вспоминает Крупская. Иногда, возможно, ходил в поле не с ними, а с Инессой, и тогда женских голосов в хоре не хватало. Впрочем, самые толковые отчеты и подробные описания семинара мы находим, конечно, в тайных донесениях одного из ленинских учеников-отличников, служившего по совместительству в русской полиции. Судя по первому донесению, Инессу сыщик-большевик еще знал плохо, но она ему явно понравилась, так как он скинул ей годов десять, в пять раз убавил количество детей, добавил образования, усомнился в натуральности ее косы, да еще для высшего шику записал бедную англо-француженку в неотразимые роковые еврейки (мода на которых утвердилась в руководящих большевистских кругах позже). Зато вот о профессорстве ее он судил вполне здраво:
«История социалистического движения в Бельгии – 3 лекции; читала их эмигрантка Инесса, оказавшаяся очень слабой лекторшей и ничего не давшая своим слушателям. Инесса (партийный псевдоним, специально присвоенный для преподавания в школе) – интеллигентка с высшим образованием, полученным за границей; хотя и говорит хорошо по-русски, но, должно думать, по национальности еврейка; свободно владеет европейскими языками; ее приметы: около 26–28 лет от роду, среднего роста, худощавая, продолговатое, чистое, белое лицо; темно-русая с рыжеватым оттенком; очень пышная растительность на голове, хотя коса и производит впечатление привязанной; замужняя, имеет сына 7 лет, жила в Лонжюмо в том же доме, где помещалась и школа; обладает весьма интересной наружностью».
Ленин сблизился за эти дни с Инессой, и бедная женщина была счастлива. Она играла в Лонжюмо роль хозяйки. Сняла на присланные мужем деньги дом для «слушателей» и подслушивателей, устроила для них столовую. Позднее Инесса писала Ленину, как прекрасно преображалось его лицо, когда он говорил речи в Лонжюмо перед сочувствующей, уважительной аудиторией. Впрочем, и ему это восхищенное внимание Инессы льстило. В ответ он вдохновенно учил влюбленно внимавшую ему француженку этике и тактике большевизма:
«Тут дать «равенство» поросятам и глупцам – никогда!.. Не хотите – так я вам набью морду и ошельмую вас, как дурачков, перед всем светом. Так и только так надо действовать».
Инесса слушала, и глаза ее туманились… Тайна любви!
Семинар кончился, как кончается все самое прекрасное в жизни. Инесса добилась своего, но Ленин вскоре переехал в Польшу. Инесса писала ему письма, тосковала. Что-то, видно, ее тревожило и помимо тоски. О чем-то она хотела предупредить Ильича, вероятно, заклинала «провериться» у врача. На мысль об этом наводит одно из ответных писем Ленина Инессе:
«Последнее Ваше письмо содержало в конце два раза повторенное слово – я пошел, справился. Ничего. Не знаю уже, что думать, обиделись Вы на что-либо…»
Может, это подводит нас к грустной разгадке ранней смерти жестокого вождя. Впрочем, до этого еще было и их совместное возвращение в Россию за счет немецкого ген-штаба, и назначение Инессы руководителем всей московской промышленности (уж тут-то она накуролесила), и ее нелепая смерть – все это далеко от Лонжюмо и оттого поневоле будет нами опущено.
Но вернемся в Лонжюмо, в старинный замок Нативель, где нынче мэрия и где тоже кипят политические страсти. Конечно, здесь нет ленинского кровопролития, но ведь и размах у здешних политиков пожиже (не во главе мира встать, а только во главе мэрии). Да и лозунги у них, соответственно, по-скромней. Скажем, одним из удачных лозунгов, который помог социалисту Филиппу Шмиту встать во главе древнего Лонжюмо, был лозунг дешевых похорон. Лозунг не хуже всякого другого. Тем более что похороны обходятся во Франции очень дорого. Стремясь снизить стоимость похорон в Лонжюмо, мэр повел борьбу с монополией и способствовал возникновению в городке сразу нескольких похоронных бюро. Возникла конкуренция, и цена на дешевые похороны и впрямь упала чуть не вполовину – до тысячи с небольшим долларов за каждое погребение. Деятельный политик выпустил брошюру с перечнем всех погребальных услуг, всех вариантов и всех разновидностей гробов – причем все с тарифами и прейскурантами. Все это помогло населению сократить свои расходы на погребение близких, а стало быть, повысить свой жизненный уровень – плохо ли? К тому же энергичный Шмит восстановил бесплатные комнаты прощания при больницах. Результат налицо. Филипп Шмит был переизбран, а в городе Лонжюмо жить стало лучше. Может быть, там даже стало жить веселей. Во всяком случае, тем, кто еще жив…
На ближнем западе и юго-западе
Королевские резиденции, замки, дворцы, таинственные дачи в лесу
От Монфор-ль’Амори до Рамбуйе
Монфор-ль’Амори Ле-Менюль • Поншартрен • Рамбуйе • Клерфонтен-ан-Ивлин
Очаровательный городок Монфор-ль’Амори (Montfort-l’Amaury), что лежит в полсотне километров к западу от Парижа, обожали композитор Равель, написавший там свои лучшие произведения, и романтик Виктор Гюго, в чьих стихах можно без труда опознать здешние пейзажи:
Когда я в раздумье бреду сквозь высокие травы,
Я к вам добираюсь, развалины мощи и славы!
Я долго гляжу на бойниц этих облик опасный,
На восьмигранную башню и на кирпич ее красный,
И вижу тогда сквозь пробоины башен щербатых,
Как дети играют внизу и как умирают солдаты.
Развалины грозного замка XI века и восьмигранная краснокирпично-белокаменная башня Анны Бретонской (сооруженная уже в конце XV века) и сегодня царят над романтическим городком (а может, это деревня – всего-то тысячи две-три жителей), который зовется Монфор-ль’Амори, однако чтобы представить себе гром сражений, пламя и погибель в умилительной красоте здешнего пейзажа, на улочках, петляющих вниз по склону от старинной церкви Святого Петра, – для этого надо иметь воображение Виктора Гюго. Но вот разделить восхищение, которое вызывала здешняя деревушка у этого знаменитого поклонника французского Средневековья, – разделить это восхищение, наверное, и нынче сможет всякий, кто сюда доберется.
Ценитель старого искусства остановится в центре городка на площади, чтоб разглядеть то, что осталось от церкви, построенной на деньги Анны Бретонской ее вторым мужем, королем Людовиком XII: прекрасные скульптурные фигуры Андре де Фуа и его супруги Катрин де Буше, оригинальной формы химеры, а, главное, справа в интерьере – удивительные по цвету ренессансные витражи, представляющие драматические сцены Ветхого и Нового Завета (в том числе Распятие и Снятие с Креста).
Гербы Анны Бретонской и Андре де Фуа в интерьере напоминают о бурном прошлом этой умилительно-красивой деревеньки-городка, и нам не избежать рассказа о некоторых из здешних событий, имевших, впрочем, отнюдь не узко-локальное значение.
БАШНЯ АННЫ БРЕТОНСКОЙ
