Не только судьба принцессы Ламбаль, но и злосчастная судьба ее тестя, герцога Пантьевра, невольно вспоминается на прогулке по аллеям парка Рамбуйе и по залам дворца. Герцог Пантьевр был единственным сыном графа Тулузского и внуком «короля-солнца» Людовика XIV. Это был печальный и не слишком счастливый человек, у которого было много дворцов, поместий, высочайших званий и наград. Как ни поразительно, из всех своих званий герцог превыше всего ценил привязавшуюся к нему кличку Принц Бедноты. Вот как пишет о нем французский историк Андре Кастело:
«Герцог де Пантьевр… был, без сомнения, самым популярным среди французской бедноты человеком. Он тратил огромную часть своих доходов на добрые дела. Однако он не ограничивался тем, что просто давал деньги беднякам: он занимался их нуждами, открывал благотворительные мастерские, строил приюты, открывал больницы. Этот внук «короля-солнца» даже испытывал признательность к ним за то, что они позволяют ему испытать радость при совершении доброго дела. «Благодарю вас», – говорил он каждый раз, подавая милостыню».
В семейной жизни на долю герцога выпало немало горя. Жена умерла в последних родах, из семи детей умерли пятеро. Тогда-то стареющий герцог и решил женить единственного сына, чтобы разгульный его сын остепенился, чтобы детские голоса зазвучали под сводами замков и дворцов (их было у герцога несколько – один из них стоит в парижском районе Пасси возле дома, что снимал Бальзак; во дворце этом, где позднее разместилась клиника для душевнобольных, если помните, умер Мопассан).
ЗАМОК РАМБУЙЕ – ОДНА ИЗ НАЧАЛЬСТВЕННЫХ «ГОСДАЧ» В РЕСПУБЛИКЕ РАВЕНСТВА И БРАТСТВА.
Фото Б. Гесселя
Невесту своему сыну герцог подобрал из Пьемонта – юную, прелестную племянницу короля. Звали ее Мария-Тереза де Савуа-Кариньян. Полная надежд, двинулась она навстречу судьбе, стала принцессой де Ламбаль, но счастья в браке не обрела. Разгульный сынок герцога сделал ее женщиной и, вероятно, даже успел ей передать дурную болезнь, но вскоре заскучал, пустился во все тяжкие (благодаря графоманскому служебному усердию французской полиции вся деятельность тогдашних куртизанок и их гуляк-клиентов историкам ведома досконально), даже воровал для девок из Маре кое-что из жениного приданого, так что в браке не прожил и года – умер в страшных муках в Лувесьенском дворце герцога. Остались у герцога две девочки – дочка Мария-Аделаида и невестка-вдова Мария-Тереза, вдова, не познавшая ни настоящего брака, ни материнства. Вскоре дочка герцога, единственная подружка вдовы-невестки, вышла замуж за герцога Орлеанского, будущего Филиппа-Эгалите, и родила для Франции будущего короля-гражданина Луи-Филиппа. А невестка старого герцога и вовсе заскучала в одиночестве, без единой подружки, и скучала до самой весны 1770 года, пока не встретила подругу, которую полюбила всей душой, – юную супругу наследника Марию-Антуанетту. У них было много общего: и неприятие французского, иноземного двора, и разочарование в браке, и живость характера, и любовь к играм и невинным развлечениям. Наследник (будущий Людовик XVI) был простодушный обжора, который любил только охоту и слесарные поделки: то он с напильником за верстаком, то за обеденным столом, то на охоте. А наевшись с вечера, он немедленно засыпал на брачном ложе, предоставляя юной супруге лелеять свое девство добрых семь лет: какой-то у него был малый дефект, мешавший ему предаваться греху, а устранить этот дефект он собирался семь лет. Вот и приходилось юной жене наследника придумывать с подружками вполне невинные (но весьма дорогостоящие) развлечения – балы, праздники, фейерверки… Став по смерти тестя королевой, Мария-Антуанетта получила от мужа Трианон и завела там свой собственный изящный двор, где пахло цветами, а не мочой, как в перенаселенном большом Версале. И лучшая подруга Мария-Тереза была всегда с ней (у нее даже чин был – суперинтендентша, правительница двора королевы)… Конечно, завистливые придворные дамы, не попавшие в узкий круг королевы, утверждали, что королеву и ее лучшую подругу соединяет нечто большее, чем просто дружба, но то была, скорей всего, клевета. А на королеву клеветали к тому времени все кому не лень, и это уже был признак надвигающейся революции: подрывая власть, метили в самое запретное и уязвимое – в «жену Цезаря» (русские отметят, что и здесь предреволюционная Россия не придумала ничего нового). Потом грянула беда. Несчастная королева томилась в тюрьме, ожидая расправы. Мария-Тереза была в эмиграции. И вот, движимая любовью, чувством долга, напрасными угрызениями совести, она вернулась во Францию, прямым путем в пасть зверя, – чтоб умереть за королеву. Умереть было нетрудно. Ей отрезали голову, а тело ее растерзали, надругались над прекрасным ее телом… Видение это дразнило в начале XX века одного из бредивших, как и все в ту пору, революцией молодых русских поэтов, гулявшего ночами по набережным Парижа:
Это гибкое, страстное тело
Растоптала ногами толпа мне,
И над ним надругалась, раздела…
…И, казалось, на бале в Версале я…
Плавный танец кружит и несет…
Точно пламя гудели напевы.
Старый герцог умер от горя. Революция выдохлась и осталась в памяти французов как некий разгульный праздник. Может, лишь оттого, что разгул все же длился недолго. А может, и оттого, что живущий в человеке и еще не вытравленный зверь жаждет таких периодов вседозволенности и кровопролития. Революция кончилась, стояли сумевшие уцелеть церкви, дворцы, статуи, парки…
Еще до революции Людовик XVI (подобно Людовику XV) мечтал прибрать к рукам Рамбуйе. «Все могут короли», так что и эта мечта сбылась. Поздновато, конечно, всего за 6 лет до катастрофы. А все же кое-что успел достроить в Рамбуйе королевский архитектор Тевенен: в частности, две «деревенские фермы» построил для королевы, уединявшейся там от толпы беспутного (как она выражалась) «гадючника», который заполнял дворец. Прошло 6 лет… Французы неистовствовали, резали головы друг другу, пока не нашли себе нового Отца Народов – безродного Бонапарта. Тогда в истории Рамбуйе наступил не просто королевский, но воистину «императорский» период. Наполеон устроил себе здесь апартаменты – спальную с люстрой, оставшейся от обезглавленного Людовика, столовую с такой же люстрой, кабинет, а главное – ванную комнату, в которую ныне безудержно рвутся на экскурсию патриотически настроенные туристы. В 1809 году художник Годар завершил роспись этого важного помещения, где на пронзительно охряном фоне изображен «помпейский» пейзаж, колонны, руины. Впрочем, наибольшее внимание в императорском банно-прачечном отделении привлекает фреска художника Вассеро, изображающая двух животных, хищно протянувших друг к другу когти перед началом схватки, то ли смертельной, то ли просто любовной. Наполеон обожал символику, и ясно, что мифический монстр с головой орла должен был изображать самого императора, а противостоящий ему устрашающий лебедь – какую-то из дам: скорей всего, одну из жен императора, Жозефину или Марию-Луизу (с меньшей вероятностью можно предположить, что образ этот напоминал властителю полумира какую-нибудь из бесчисленных темпераментных дам, чьи услуги он регулярно оплачивал за счет казны). В общем, довольно смешная и вполне мегаломанская фреска (говорят, она очень нравилась пузатенькому герою-заказчику).
Как и все предыдущие военные кампании великого императора, его русский поход, как известно, кончился печальным для Франции провалом.
В полдень 13 апреля 1814 года императрица Мария-Луиза прибыла в замок Рамбуйе – без мужа, но в сопровождении 25 бравых казаков и адъютанта русского императора графа Шувалова. Она обнаружила там, что замок охраняют русские войска, уже вставшие здесь на постой. Неделю спустя русский император Александр I прибыл в замок Рамбуйе навестить жену поверженного врага. Русский император был в разнеженном пасхальном настроении и решил навестить обеих жен Бонапарта. В Рюёй-Мальмезоне русский красавец император был встречен Жозефиной, так сказать, с распростертыми объятиями. Но вот как описывает в своих мемуарах барон де Боссе визит Александра I в Рамбуйе, к бывшей императрице Марии-Луизе, которая приняла врага своего мужа лишь по просьбе собственного отца, союзника русских, австрийского императора Франциска II:
«Он держался с такой любезностью и с такой непринужденностью, что мы готовы были подумать, что в Париже произошло какое-то чрезвычайное событие. После обеда император испросил у императрицы дозволения увидеть ее сына. Обернувшись ко мне, который имел честь быть ей представленным в Эрфурте, она мне сказала: «Месье де Боссе, не сопроводите ли вы меня к маленькому королю?..» Увидев прелестного ребенка, император Александр поцеловал его, приласкал и долго им любовался».
О том, что при этом чувствовала молодая женщина, она рассказала в письме мужу тотчас после отъезда русского императора: «Я старалась казаться в их присутствии храброй, но сердце мое обмирало».
