Ознакомительная версия.
Что такое этот день-выключатель на нашем «чертеже», где меняются измерения Москвы? У него должна быть особая позиция; летом мы пребывали в пространстве Москвы, в сентябре устроили проводы света — что такое позиция после пространства? Куда после Покрова переместилась Москва, в какое измерение, четвертое или пятое — какова она за (под) Покровом? Возможно, время достигло высшей степени плотности — такой, что сделалось уже невидимо, стало осенней тьмой.
Или, напротив, все начинается сначала? Допустим, в этот день начинается «нулевой» цикл года. Метафора из области строительства: возведение следующего года (год есть архитектурное сооружение, «здание времени») начинается с закладки его покровского фундамента. Под «землей», под покровом времени, после праздника Покрова начинается невидимая работа: задумывается, сочиняется заранее следующий год. Он «проектируется» как дом. Ему закладываются опоры, о нем составляется фундаментальное понятие.
Разумеется, мне, архитектору, близка и понятна эта строительная метафора.
После некоторого размышления я решил оставить в силе обе версии толкования Покрова. Пусть пока будет так: октябрь — это то именно «четвертое» или «пятое» измерение Москвы, когда свет есть предмет, — мы еще посмотрим, что это за чудо. За ним идет ноябрь: пересменок, странное время, ни осень, ни зима, сезонное шатание Москвы. И наконец, декабрь — месяц пророков (в декабре действительно празднуется много пророков) — это «нулевой», проектный месяц, когда готовится чертеж следующего года.
*Главное содержание праздников в конце года — ожидание нового света в точке Рождества.
Декабрь; черчение заканчивается.
Самый известный из декабрьских дней — Никола зимний: явление Деда Мороза, как будто поворачивающего ключ (во времени) и открывающего Новый год.
Снова перед нами черная доска (времени). Тьма разлилась бескрайним морем; белые точки и штрихи — праздничные дни — окружает ночь. Время как будто пусто, течение его незаметно, но на самом деле оно хорошо спрятано. Календарь, словно шар, закатился в лунку, погрузился в темные воды вечности. Год коснулся своего дна. С закрытыми глазами Москва наблюдает бесконечность времени. Философствует, празднует ночь, молчит. Это время без времени: сфера московского года выйдет на поверхность и покатится далее в первое мгновение Рождества.
*В общем и целом угадывается некая разумная фигура: год в пространстве.
Тем более, что все так отлично сошлось. К тому моменту, когда все эти отвлеченные стереометрии нашли себе столько подтверждений в календаре, мне трудно было отличить этот округлый проект от округлой же московской реальности. Да нет, я был уверен в своей календарной расшифровке: год есть шар — возникающее-исчезающий.
Шар времени — игра ли это? Играем ли мы в этот чудный шар или реальность в самом деле есть сфера (та самая, «центр которой везде, а окружность нигде»? Во всяком случае, Москва очевидно представляет собой сферу, шар, отпечатанный на карте широким кругом.
Допустим, так: я играл в шар Москвы в серьез.
Москва — это, помимо прочего, еще и поле игры, пространство пробных верований, большей частью поверхностных, но иногда вполне укорененных. Этот рой верований закономерным (удивительным, игровым) образом вписан в орнамент здешних праздников.
Мы празднуем Москву всерьез. Мы «дышим» в ней временем. Время тянется в Москве бесконечно, но меняется мгновенно — на Рождество, Сретение, Троицу или Покров — как если бы, открывая и закрывая двери, мы переходили из одного помещения года в другое.
Мы наблюдаем зрелище времен: год выстраивается анфиладой, суммой помещений во времени, по-разному освещенных. В иных залах более тьмы, чем света. И все же мы ловим свет, узнаем год по росту и убыванию света.
*Мне, макетчику, нравится это перманентное упражнение, складывание и раскладывание года. Все сходится: «геометрически» (душевно) точно совершился праздничный пульс года. Москва вдохнула и выдохнула — так глубоко, что в ноябре оказалась как будто в минус-пространстве. Наша предварительная «пифагорова» схема: точка — линия — плоскость — пространство (света) и затем его, света, преображение, сжатие, возвращение в точку — нашла себе определенное подтверждение. Год сошелся правильной фигурой. Не так: наше воображение так его нарисовало; прежде этого нашему воображению так подсказало наше желание: мы хотим видеть год правильной фигурой, того же хочет и Москва — чтобы у нее было все в порядке с «чертежом времени».
Не все, разумеется, так гладко сходится, год не делится пополам, увы: дето у нас много короче зимы. Есть и иные нестыковки и сбои, но и не должно быть все склеено идеально. Вышла бы мертвая фигура. Не московская; в Москве довольно кривизны и хаоса, чтобы признать ее фигурой живой и всякий день подвижной.
Также обнаружилась паузу, перерыв в годовом цикле, когда московское время «отдыхает», прячется от Покрова до Рождества.
Год не просто длится, но пульсирует, живет, и каждая стадия этого одушевленного пульса отмечена своим особым праздником. Московский праздничный год оказывается фигурой целостной, «черченой», неравнодушно сочиненной.
Сочинение, опус: вот ключевое понятие. Не так важно, что «идеальный» сюжет роста и сжатия года счастливым образом замыкается, — Москва прописала его сама, притом свободно (праздно).
Гораздо важнее то, что, наблюдая этот год-опус, сочиняя его вместе с Москвой, мы постепенно меняемся сами.
Незаметным, самим собой происходящим ходом событий, празднуя, мы укладываем Москву в помещении памяти. В коконе воображения, который синхронно с Москвой «дышит» согласно световому пульсу года: так нам открывается переполненная праздниками московская сфера.
Идеальная фигура, лучшая из всех возможных.
Москва есть сфера перманентного сочинения во времени: такова ее идеальная форма. Москва — это живая сфера праздников, извлеченная человеком из небытия, равномерного, астрономически выверенного, «мертвого» хода времени.
Итак, идеальная, лучшая из всех возможных, «круглая» Москва сочинена (нарисована) нами на праздники. Она есть продукт нашего коллективного сочинения.
Все московские праздники были кем-то и когда-то выдуманы и расставлены по своим местам. Это было сложное, зачастую анонимное, совместное, очень постепенное и сокровенное дело — строительство «праздной» Москвы. Удивительное дело: к примеру, в нем не имел обычной силы чиновный авторитет — сколько праздников, выдуманных властью по всякому удобному для себя случаю, канули в Лету? А если остались, то переменились так, что Москва и не помнит исходного, чиновного действия сверху. В Москве прежде всего празднует личность. Фильтр личного предпочтения постепенно освобождает новоизобретенный праздник от казенного налета, от политической и любой другой корысти и оставляет в календаре то, что нужно человеку: помещение во времени, чертог веселия и покоя, поле для свободного умствования и вольного разговора или такого же, никем не навязанного молчания. Вот праздник.
Его выбирает человек. «Дыхание» времени происходит у него в голове; таков пульс его памяти. То же и о «чертеже» календаря: вся разобранная нами машинерия — точки, линии и плоскости, прилагаемые к подвижному телу года, не более чем условность.
Это вспомогательные конструкции, необходимые для того, чтобы помочь нам представить, как «дышит» Москва в пространстве времени, в воображении празднующего человека.
«Дышит» временем и сочиняет праздники человек Москва.
Что такое этот коллективный сочинитель?
Это довольно занятная фигура. Московит в общих чертах европеец, человек рациональный — но это только на поверхности. В значительной мере он крестьянин (весьма своеобразно верующий христианин) и еще отчасти язычник, который зачастую верит колдунам. И к ним в придачу — гороскопам, восточным календарям и прочей прикладной хронометрии. Московский «праздный» сочинитель живет по нескольким календарям сразу — и при этом мало об этом задумывается. (Правильно делает: рассчитать и свести вместе все имеющиеся в ходу календари есть задача сугубо математическая, притом немалой сложности.) Человек Москва этим не озабочен. Можно сказать так: он верует в некое правильное устройство (времени), которое независимо от всяких расчетов действует в Москве. Правильность московского хода времени он ощущает всей своей округлою душой. Он верует в Москву.
Это позволяет нашему сочинителю смешивать весьма произвольно праздничные рецепты многих календарей, своих и чужеродных (последние он предпочитает: в них ему чудится максимум тайны). Он очень интересен, этот воображаемый и воображающий персонаж. Не персонаж, автор — именно он постепенно и незаметно рисует обнаруженную нами идеальную московскую сферу, помещение его души.
Ознакомительная версия.
