Я ускользнула с мессы и доковыляла до своей комнаты. Четыре с половиной часа на высоте двенадцать тысяч футов в полном карнавальном облачении – о чем я только думала?
Джон весь день пребывал в несвойственном ему унынии; даже яркие костюмы танцоров на репетиции парада не могли его развеселить. Причину я узнала лишь в конце вечера.
– Матери предстоит операция. Рак желудка, – ответил он.
Я была удивлена, что он не уехал сразу, а решил прежде переговорить со мной. Я бы села в самолет, как только услышала.
– Когда уезжаешь?
Он задумался на минуту.
– Операция только через пару недель. Буду продолжать звонить, а там посмотрим.
По моим подсчетам, его матери было около семидесяти. Я хотела было сказать что-то, но попридержала язык. Я долго смотрела на его седые брови и орлиный нос. Черты его лица мне были хорошо знакомы, но я вдруг поняла, что ни капли его не знаю.
К концу недели Оруро все больше становился похожим на детскую сказку: мужчины бродили по улицам в костюмах пушистых медведей, а стайки девушек сверкали, как дискотечные шары. Я отправилась на поиски Ангелины, чтобы узнать, готовы ли мои сногсшибательные сапожки.
– Надень колготки, – приказала она, – и накрась губы. Приходи завтра в шесть утра.
Теоретически я ничего не имела против колготок. Более того, я все время их использовала – например, в качестве фильтров для сушилки. Я также подвязывала ими помидоры, процеживала через них бензин и делала ловушки для насекомых. Но я считала бессмысленным натягивать их на нижнюю половину тела. Однако у Ангелины был орлиный глаз; кто знает, что она сделает, если я явлюсь без колготок? Пришлось купить.
В пять тридцать утра улицы были похожи на оживший кошмар: призрачные дьяволы с налитыми кровью выпученными глазами и трансвеститы с напомаженными лицами и кнутами.
Я быстро оделась в лавке Ангелины: абсурдно короткая черная юбка, накладные груди в блестках в несколько слоев, накидка Зорро, кудрявый огненно-красный парик и сапоги. Это была чудовищная обувь, с острыми носами и каблуками – тонкими, как отмычки. Пальцы ног скрючились в узком мыске. Когда я попыталась пропихнуть ногу в то небольшое пространство, что осталось, сапоги затрещали по швам. Они были на два размера меньше. Я попыталась встать – безуспешно.
За годы плясок в честь Девы Марии каблуки стерлись и согнулись под углом сорок пять градусов. В последний раз мои щиколотки были вывернуты под таким углом, когда я впервые встала на коньки. Закусив губу, я заковыляла к Ангелине.
– А большего размера не найдется?
Она покачала головой, верно подметив, что танец – это на самом деле расплата за грехи. И вручила мне маску. Она была темно-фиолетовой, со спиральными рогами и крошечными прорезями для глаз. Я примерила ее. Маска уперлась мне в переносицу, отрезав кислород, который и без того еле поступал в легкие. Смотреть пришлось, как сквозь щель в игральном автомате.
– Расплата. – промямлила я и заковыляла к двери.
Увы, даже Дева Мария, умевшая творить чудеса, не могла заставить танец начаться вовремя. Я переминалась с одной ноги на другую, вспоминая фильмы о боевых искусствах, где учеников заставляли тренироваться часами – например, стоять на заборе и притворяться аистом.
Наконец просвистел свисток. Я прихрамывая подошла к начальной отметке, и мы двинулись вперед.
Вдоль дороги на помостах высотой в два этажа выстроились зрители. Наша труппа шла между двумя оркестрами, каждый из которых играл две совершенно разные мелодии. Периодически нас буквально вжимало в музыкантов, что шли впереди, и тогда мы должны были или танцевать на месте или по свистку змейкой пятиться в конец шеренги.
– Раз-два-три, раз-два-три, – вслух считала я под маской, когда мы оказывались на территории одного из оркестров.
Прошел час, а я все еще видела конфетную лавку, которая сейчас поравнялась с концом первой шеренги. Осталось еще три мили. Я поймала себя на мысли, что разглядываю небольшой просвет в толпе зрителей. Интересно, заметит ли моя труппа, в которой было около тысячи человек, что один дьяволенок с густыми ресницами и красными волосами испарится? Я начала понимать главный недостаток участия в параде: вокруг меня были двадцать пять тысяч танцоров в экзотических костюмах, а я видела лишь спину тубиста перед собой и изредка – пухлощекого ангела с недовольным выражением лица.
Пузыри на ногах лопнули и приклеили к коже колготки задолго до того, как мы дошли до холма, на вершине которого стояла церковь. Уклон компенсировался высокими каблуками: я словно снова шла по ровной земле. «Делайте махи!» – кричала Ангелина и оглушительно свистела. Мы протанцевали по склону холма. Спустились вниз. Потом опять поднялись наверх. И снова спустились. Мы гарцевали вокруг холма, как чистокровные лошадки с развевающимися красными гривами. После нескольких кругов я услышала свисток и увидела прямо перед собой белоснежный крест. Никогда в жизни я еще не была так рада оказаться в церкви. Я встала в длинную шеренгу промокших от пота чертей, которые ждали приветствия священника, и проковыляла внутрь.
Месса была в самом разгаре. В одном ряду виднелись медвежьи головы, а один из моих соседей держал на руках младенца, который проспал весь танец. Группка молодых девушек в нарядных платьях точно явилась прямо со свадьбы, только вот платья их были расшиты сверкающими скорпионами. Я оглянулась и заметила, что у многих на костюмах были эти ползучие твари. Я вспомнила о легенде, которая легла в основу фестиваля Оруро.
В ней говорилось, что Дева Мария спустилась небес, чтобы обратить в католичество местных индейцев. Все шло хорошо, пока новообращенные не прекратили жертвоприношения старым богам. Отвергнутые боги обиделись и наслали на несчастных индейцев полчища гигантских ящериц, муравьев и скорпионов. Дева Мария явилась спасти их. Последовало эпическое сражение, в ходе которого она срубила головы злым тварям, обратив их в камень. Почти все костюмы несли в себе какой-то элемент этой легенды, будь то паук, дракон или змея.
По окончании мессы все прошли вперед, к изображению Девы Марии. Они медленно передвигались мимо – группками по трое-четверо. Женщины, что стояли рядом со мной, тихонько всхлипывали. Даже мужчины роняли молчаливые слезы. Они вставали и уходили, все еще плача и сжимая крестики на шее. Только тогда я поняла, в чем дело. Они танцевали не для зрителей и не для того, чтобы похвастаться перед друзьями. Этот танец исполнялся для Девы Марии и был свидетельством их веры. Вся процессия представляла собой акт покаяния, призванный умилостивить ее, пока она взирала на танцоров с небес.
Я оглянулась на следующую труппу, которая только подошла к дверям. Их костюмы представляли собой круглые широкие белые цилиндры в перьях; они окутывали танцоров с головы до пят.
Дева Мария бы ими гордилась.
Танцы продолжались весь день и ночь. Когда последние танцоры устало вошли в церковь, все зрители внезапно направились к центральной площади. На помостах стояли мокрые насквозь музыканты с надутыми щеками. Каждый оркестр стремился переиграть остальных.
– Битва музыкантов! – провозгласил какой-то юноша и протянул мне пиво. Площадь была заполнена празднующими людьми; они танцевали, пили и, казалось, не слышали какофонии, царившей вокруг. Толстопузые матроны торговали вареными козлиными головами, а единственным напитком было пиво.
Я опустошила стакан, съела вареный глаз и улизнула, чтобы подготовиться ко второй части карнавала Оруро – боям на водяных пистолетах, которые должны были продолжиться всю неделю. Я купила целлофановый дождевик, дюжину шариков с водой и два тюбика пены для бритья. Я была уверена, что смогу отразить любое нападение. И вышла на площадь.
В меня тут же запустили двадцать наполненных водой шариков. В ответ я швырнула один. В меня полетели еще двадцать. Я попробовала выпустить струю пены – результат был тот же. Тогда я решила, что сегодня нарываться не стоит.
