Говорят в Текоа, насколько мог судить я, не только на иврите, но и на русском, английском, французском.
Безмятежный «загородный» пейзаж Текоа не должен обманывать. Это не дачный поселок — будильники в его домах начинают звонить в половине шестого. Для того чтобы хозяйки успели приготовить завтрак для многочисленного, как правило, семейства, нарезать и упаковать всем бутерброды на день, поднять детей и т. д. Ну а с семи часов начинается разъезд на работу, загрузка безлошадных односельчан, кучкой стоящих у ворот в ожидании автобуса, в свою машину. По большей части жители Текоа работают в Иерусалиме. Он совсем близко — полчаса до центра, это если на машине, и минут 40–50 на автобусе, заезжающем еще и в соседние поселения Нокдим и Кфар-Эльдад[1]. К восьми утра жизнь на улицах затихает — дети в школе или в садике, родители на работе. На улицах редкие фигуры выгуливающих собак или арабов, переодевающихся для работ по ремонту бордюров и дорожек.
Стиль общения с незнакомыми открытый и доброжелательный. Я, естественно, выходил погулять по поселку и вокруг и во время одной из прогулок (во второй свой приезд сюда) обратил внимание на черный длинный автомобиль. Он дважды проехал мимо меня, потом появился в третий раз, обогнал меня и остановился метрах в пятидесяти. Наружу неторопливо, как бы даже с ленцой, вылез рослый бородатый парень в кипе, вроде как покурить вылез, на пустыню полюбоваться. И когда я поравнялся с ним, кивнул мне: «Шалом!»
— Доброе утро!.
— А вы здесь у кого-то гостите? — по-русски продолжает он.
— Да, у Игоря. Но гостевание главным образом только в доме. По улицам погулять можно утром и вечером, днем не высунешься.
— Да, — благожелательно откликается парень. — Ну и как переносите наш хамсин?
— В общем-то легко. Даже не ожидал.
— В первые разы мы все почти не замечали его, — словоохотливо объясняет парень. — А вот через несколько лет хамсин начинаешь чувствовать уже в полную силу. Тяжелая на самом деле штука. Ну, счастливо вам. Привет Игорю, — говорит он и поворачивается к машине.
В открывшуюся дверь я успеваю увидеть небольшую рацию и автомат на сиденье. Парень из охраны Текоа, которую содержат сами текойцы. Проверка личности проходит в тональности доброжелательного соседского разговора.
Все эти наблюдения я накапливал постепенно.
Ну а пока — о первом моем дне в Текоа.
Гора Шдема, или Как я занимался сионизмом
Накануне мы договаривались с Игорем о поездке в Хеврон.
— Да-да, — сказал за завтраком Игорь, — поедем обязательно. Только давай на часок завернем в одно место. Тебе это может быть тоже любопытно. Посмотришь нашу культурную акцию. По пятницам мы тут проводим разные мероприятия на одной горе, в судьбе которой принимаем участие. Инна с нами тоже едет. Ты как?
— Поехали, разумеется.
Инна уже стояла у машины.
— Мы не опаздываем, Игорь?
— Нет-нет, успеем, — уверенно сказал Игорь, и мы сели в машину.
Скажу сразу, до Хеврона в тот день мы так и не добрались. Запланированная экскурсия отложилась на год, до следующего моего приезда. Но в своих поездках я старался придерживаться правила — не суетиться и не слишком настаивать на своих планах. Доверяй обстоятельствам, смотри на то, что они тебе показывают, — ничего случайного тут не бывает.
В очередной раз взметнулся в воздух шлагбаум («А где же кальсоны?» — «Их только по ночам вывешивают — чтоб машины не въезжали в шлагбаум»), и зеленая зона оазиса кончилась. За стеклом буро-зеленые клоки каких-то жестких трав на каменистых осыпях пологих холмов и черно-лиловая под синим небом полоса дороги, стекающая вниз. Я приготовился к смакованию пейзажа пустыни, но проехали мы от силы минут десять. Свернули на какую-то узкую асфальтовую дорогу между склонами, проехали пару километров, и Игорь начал тормозить. Но как-то нервно. Сидевшая сзади Инна чуть подалась вперед, как бы сказать что-то Игорю, но ничего не говорила, — впереди от дороги, по которой мы ехали, отходила направо и вверх, на невысокую гору, дорога грунтовая, и как раз на этом повороте стоял приземистый, ощетинившийся грязно-рыжим военным металлом широкоскулый армейский джип. Возле него — два рослых израильских солдата в пузатых касках с черными длинными автоматами.
— Игорь, они что, тоже участвуют в вашем мероприятии?
— Похоже, да, — буркнул Игорь, пропуская встречную машину и выруливая на обочину слева.
По тому, с какой решимостью двинулся Игорь от машины к солдатам, я почувствовал, что дело наше, похоже, безнадежно.
— Нет, нет, — говорил солдат Игорю, — это не ко мне. У меня приказ не пропускать вас на гору.
— Но, — говорил Игорь, — там ведь ничего не происходит, несколько человек проводят философский диспут. Абсолютно мирная акция. И вообще, мы местные жители. Я не понимаю, какие могут быть основания для вашего вмешательства.
— Вы не подавали заявки на проведение своего мероприятия, у вас нет разрешения. Мы не можем вам обеспечить охрану.
— Нам не нужна охрана, — резко сказала Инна. — Слава богу, мы на своей земле.
— Повторяю, у меня приказ. Говорите с тем, у кого есть право решать. Я вам сейчас вызову старшего офицера.
Солдатик был спокойно-несокрушим. Второй солдат, смуглокожий, явно не понимавший по-русски, внимательно смотрел на лица и читал развитие диалога по выражению лиц и интонациям.
Игорь что-то тихо обсудил с Инной.
— Сейчас, Сергей, — сказал он. — Сейчас приедет офицер. С солдатами действительно разговаривать бесполезно.
Ну да, хорошо бы. Только откуда он вдруг возьмется, этот офицер, думал я. То есть вот картинка: три человека молча стоят на обочине периферийной по здешним местам дороги, в ложбинке между каменными осыпями. Проезжают мимо редкие машины, и кажутся они на этой дороге старыми и запыленными, как вот этот пыхтящий на не слишком крутом подъеме пикапчик с открытым кузовом, заваленным досками и бревнами, в кузове под бортом сидит мужчина в грязной рубахе, с головой, укутанной в серый платок. Октябрьское солнце набирает силу. Откуда здесь офицер? Чего ради? Типа вот сейчас все брошу и побегу, так, что ли?
Пикапчик с рабочим-арабом в кузове сворачивает за гору, а оттуда выскакивает грязно-рыжий военный автомобиль, что-то вроде небольшого бронетранспортера. Машина тормозит возле нас. Из кабины спрыгивает белокурый атлет-красавец в форме. С ума сойти — действительно офицер! А откуда-то сзади из машины вываливаются еще пятеро солдат, поправляя на ходу каски и прилаживая автоматы. Я никак не могу привыкнуть к количеству оружия в быту израильтян. И оружия отнюдь не бутафорского, вроде кортиков у наших морских офицеров.
Переговоры возобновляются, но идут, как я понимаю, по уже пробитому руслу. Говорят на иврите. Чувствуется, что не в первый и не во второй раз офицер ведет эти диалоги. Привычным, как бы ритуальным кажется протестное клокотание в речи Игоря, и таким же привычным кажется упорство обороняющегося офицера. В речи офицера можно даже уловить наличие некоторой рефлексии по поводу, который вынуждает его бодаться с таким вот милым интеллигентным человеком. То есть произносит он что-то вроде: да нет, вы не подумайте, я вас прекрасно понимаю, но поймите и мое положение, я обязан… и т. д. Стоящая рядом Инна подает только несколько реплик, как я понимаю, достаточно язвительных и резких, а потом и вовсе отходит.
Я же стою в сторонке, естественно, не вмешиваясь. Я здесь гость. Свидетель происходящего. Не более того.
Вяловатый спор-бодание Игоря с офицером продолжается, а мы с Инной закуриваем, и она говорит: «До чего ж осточертело бороться с собственной армией».
Ситуация наша, как я понимал, была тупиковая. Один солдат или даже два, стоящие на дороге, может быть, и согласились бы зажмуриться и не заметить поднимающуюся на гору машину. Но когда перед нами целое подразделение Армии обороны, силы уже явно не равные. Нас-то всего трое, точнее двое, Инна и Игорь, а я — так, для мебели, изображаю массовку, тупо соображал я, глядя на голую, с влажной чернотой разогретого асфальта дорогу, на светло-серую легковушку, которая на подъезде к нам зачем-то сбрасывает скорость. Более того, машина эта начинает маневр, чтобы припарковаться рядом с нами. То есть, похоже, и к нам идет подкрепление. Только вот подкрепление не слишком внушительное — за рулем две дамы лет тридцати, а если и постарше, то ненамного. Но когда дамы заглушили мотор, вылезли из машины, как бы не слишком и торопясь, деловито приладили рюкзачки на спину, прикрыли дверцы и со спокойными почти лицами твердым шагом — чуть не написал «строем», но ощущение было такое, — двинулись к офицеру, я почувствовал, что, возможно, поторопился с оценкой их боевых качеств. Офицер продолжал что-то говорить Игорю, но смотрел уже через его плечо на приближающихся дам, и с лица его сходило выражение сострадательного противостояния, а из интонаций — полуизвиняющиеся нотки, типа «не считайте нас бездушными церберами». Дамы уже стояли напротив него, открыто и прямо глядя из-под беретов религиозных сионисток. Заговорили они тихо, но с нажимом, офицер отвечал коротко, односложно. Смена тактики произошла мгновенно. Офицер, видимо, сразу же оценил степень упэртости, как сказали бы на моей исторической родине, этих на вид хрупких женщин и уже ничего не объяснял, не полемизировал, как с Игорем, он ушел в глухую оборону, выбрав непрошибаемо-армейское «не положено».
