Художник В. В. КРАСНОВСКИЙ
— Триста тридцать третий!
Никто не отозвался.
Кассир громко повторил:
— Триста тридцать три!
Вдруг до Неймата дошло, что, кажется, выкликают его. Он бросил взгляд на белую дощечку — она повисла у него на груди, как передник, — увидел на ней три большие цифры и крикнул что было сил:
— Это я, Намазов Неймат!..
Голос прозвучал еле слышно.
Стоявшие в очереди глядели на него укоризненно. Они молчали. Они выглядели усталыми, хмурыми. Большинство были знакомы Неймату, но он не мог вспомнить, кто они. Где он видел этих людей, когда?
Неслышными шагами он приблизился к кассе.
— Вам куда?
— В Баку.
— На какой поезд? Кисловодск — Баку или Красноводск — Баку?
— Кисловодск — Баку, — сказал он и подумал: «Да разве мы не в Кисловодске?»
Кассир дядюшка Сафтар рассеянно посмотрел на Неймата из-под очков и строго спросил:
— А разрешение у тебя есть?
— А разве нужно разрешение? Я уже три года, как записан в очередь.
— Это неважно. Сколько билетов?
Неймат начал загибать пальцы:
— Один, два, три, четыре, пять, шесть… Шесть. В купейный.
— Кто едет?
— Моя жена — раз. Я — два. Теща — три. И мои дочки — три девочки.
— Дочери не твои.
Неймат удивился — откуда кассир мог это знать?
— Одна моя, а две старшие…
— Я могу дать билет только одной. Двум другим пусть покупает отец.
Неймат расстроился. Непременно что-нибудь не слава богу. И в самую последнюю минуту. После трех лет ожидания! Вдруг он вспомнил. «Скажу-ка я и об этом, а то потом опять выйдет недоразумение».
— Еще у нас есть кошка, — сказал он. — Кошке тоже брать билет?
— Обязательно.
— Хорошо, тогда дайте пять билетов. — Он снова стал загибать пальцы: — Моя жена, я, теща, младшая дочка и кошка.
Кассир начал оформлять билеты. Но тут к нему подошел кто-то из очереди и что-то прошептал на ухо. Кассир внимательно оглядел Неймата.
— Стыдись, — сказал он. — Ты обманул нас. Подумай только, как ты одет!
Неймат посмотрел сначала на свою одежду, а потом на одежду усталых, помятых людей, стоящих в очереди.
Все они были одеты в одинаковые, серые в полоску, пижамы и халаты. И только на Неймате была одноцветная голубая пижама.
Люди смотрели на него осуждающе.
Среди этих полосатых людей Неймат казался чужим и странным.
У всех на груди висели небольшие дощечки с черными цифрами.
— Но ведь я записан, — с мольбой протянул Неймат. — Три недели назад… Нет, три месяца… Что я говорю — три года!.. Три года тому назад. Я знал, как трудно с билетами. Мой номер триста тридцать третий!
— Где номер? — выкрикнул мужчина, шептавшийся с кассиром. Он посмотрел на Неймата в упор. — Нет у тебя номера!
Неймат взглянул на свою дощечку — она действительно была абсолютно белой. Ему захотелось незаметно улизнуть. Кассир дядя Сафтар окликнул его:
— Неймат, возьми свой билет…
— Но ведь…
— Я могу дать тебе один билет. Для кошки. Потому что она полосатая.
Неймат вышел на берег большого голубого моря. «Море в Кисловодске? — удивился он. — Может быть, это не Кисловодск, а Красноводск? Зачем же я тогда покупаю билет на поезд? Можно же и пароходом доехать. Тогда я смогу взять с собой отца и мать, ведь они где-то здесь недалеко».
Он побрел мимо белых ворот кисловодского парка и очутился в зеленой аллее. Тихо шелестели ивы.
«Нет, все-таки они люди. Место живописное… Не знаю, как папа, но мама, бедная, так трудно переносит жару». Сколько ни старался, он не мог вспомнить лица матери.
Он вышел на Пятачок и увидел, как сверху по Пятачку к нему идут трое. Одна из них — его старшая дочь.
— Папа, купи магнитофон! — крикнула она.
Вторая была его мать. Неймат не мог рассмотреть ее лица. Но он знал, что это его мать.
Третья была Сурея — жена Неймата.
— Который час? — громко спросила она издали.
Неймат посмотрел на большие уличные часы.
— Ровно три, — сказал он.
Голос жены послышался совсем рядом:
— Неймат, да проснись же! Который теперь час?
Неймат открыл глаза.
— Что?
— Я говорю, который час? Мои стоят.
Неймат посмотрел на свои часы и сказал:
— Без двадцати девять.
— Ради бога, встань, сходи за хлебом. У нас ни крошки хлеба.
— Хорошо, сейчас. Через пять минут.
Он закрыл глаза. Повернулся к стенке.
«Талды-Курган. Алагель. Мананчи».
Около года назад Неймат отдал свой кабинет старшей дочери и перешел на ее место. Но над кроватью осталась политическая карта Советского Союза. Южная граница находилась как раз на уровне подушки.
Каждое утро, просыпаясь, Неймат видел эту часть карты. Он уже знал наизусть города, озера, реки Восточного Казахстана.
Часто его мучила бессонница. В темноте было не разобрать надписи. Но он и с закрытыми глазами мог попасть пальцем точно на Талды-Курган, или Алагель, или Мананчи.
Иногда он пытался представить себе эти города, реки, озера, весь этот край целиком. Безбрежные степи, палатки, высохшие озера, табуны коней на берегах реки… Длинногривые белые кони… И тут его затягивал в свое болото сон…
— Неймат, ну, пожалуйста, встань, сходи за хлебом…
Сон пристал, как смола, не расклеить глаз. Но в голосе Суреи послышались недовольные нотки.
Неймат быстро сбросил одеяло и встал. Два-три раза он дрыгнул руками и ногами — это называлось утренней зарядкой. Умылся, прошел в кухню, потянул носом.
— Что это я слышу? Остались месяц, камыши да горький запах миндаля…
— Пойди купи хлеб, тогда и миндаль попробуешь.
Очереди в булочной не было. Через десять минут муж с женой чинно пили чай в беленькой, чистой, аккуратной кухоньке.
— Я видел такой нелепый сон, — сказал Неймат. — Будто мы были в Кисловодске… Хочу купить билеты в Баку и стою в очереди в этой вот пижаме. А мне говорят: нет, без полосатой пижамы билетов не дают.
Замяукала кошка. Неймат кинул ей кусочек колбасы и улыбнулся.
— Я и кошке покупал билет. Ей дали: говорят, она полосатая.
— И из-за такого умного сна ты не хотел просыпаться? Я тебя спрашиваю, который час, а ты говоришь — три.
— Так во сне и было три часа.
— Наверное, в этом году Муршуд с семьей поедет в Кисловодск, — сказала Сурея.
— Как вспомню, что делается с билетами в Кисловодск, так и думать об этом не хочется.
Коричневый галстук был мятый, он повязал зеленый.
— Ладно, пока, — сказал он, — я на работу.
— Ты рано придешь? Сегодня суббота.
…На углу у знакомого лоточника Мусы Неймат купил пачку сигарет с фильтром.
Закурил, подошел к газетному киоску.
— Доброе утро… Есть?
Киоскер Салман прищурился из-под очков и незаметно сделал Неймату знак. Не останавливаясь, он говорил покупателям:
— Вот тебе «Известия», «Коммунист». Пожалуйста, «Молодежь», «Вышки» уже нет, кончилась. «Баку» — конечно, вчерашняя, с утра вечерней газеты не бывает. «Комсомолку». Пожалуйста.
Затем мгновенным движением достал из-под прилавка газеты, протянул Неймату.
Неймат спросил:
— Здесь две, да?
— Что ты спрашиваешь?!
— Спасибо! Вот, возьми.
— Спасибо! До свиданья!
Эта быстрая операция не ускользнула от взгляда стоявшего в очереди парня в цветной рубашке.
— Ты же говорил, что «Футбола» нет. Значит, ты его налево продаешь. Постыдился бы — седой дядя!
Салман взорвался:
— Что ты мелешь! Твой отец налево торгует. Товарищ по подписке получает. Может, я тебе отдам газету подписчика?
Неймат, удаляясь, слышал гневный бас:
— Вот почесался бы вовремя и подписался на «Футбол».
— А почему подписчик здесь получает газеты? — парень сделал последнюю слабую попытку. — Подписчикам газеты приносят домой…
— Так ему захотелось, — отрезал Салман. — Тебе-то какое дело?
Он так убежденно доказывал: черное — это белое, что парень капитулировал:
— Ну ладно, чего ты раскипятился? Ну что такого я сказал?
Посмеиваясь, Неймат шел к автобусной остановке. «Нет, кажется, день начался неплохо… Занятный сон. Вкусный завтрак. Хорошие сигареты. Два номера „Футбола“».
Было ясно, солнечно. Редкие белые облака рассеялись по небу. В такой день не может не быть хорошего настроения.
Но для хорошего настроения была и другая, более важная причина: если Дадаш-муаллим[1] не передумает…
Когда они вчера шли с работы, Дадаш вдруг обратился к Неймату:
— А скажи, пожалуйста, почему ты художественного ничего не переводишь? Ей-богу, я и сам поседел на этом деле, да что толку от переводов одной научно-популярной литературы? Не боги горшки обжигают. Ты способный, грамотный. Чувствуешь слово. Переходи помаленьку на художественную литературу.
