Якушкин сделал нетерпеливое движение. Чаадаев продолжал, слегка оживляясь:
— В нашей крови, должно быть, есть что-то враждебное всякой мысли, всякому движению вперед. Равнодушное презрение ко всему, что есть долг, справедливость…
— Чаадаев, — с негодованием прервал Якушкин, вскакивая со своего ложа, — в вас нет ни капли любви к отечеству!
— Любовь к отечеству — прекрасная вещь, — хладнокровно отвечал Чаадаев, — но я знаю нечто еще более прекрасное…
— Что же может быть прекраснее любви к отечеству? — снова вскричал Якушкин.
— Любовь к истине, — с ледяным спокойствием отрезал Чаадаев.
— Вы думаете, что истина у вас? — горячо возразил Якушкин. — А кто спас Россию? Разве не народ, о котором вы говорите с таким презрением?
Залихватская песня ворвалась в палатку. «Ходи, изба, ходи, печь, хозяину негде лечь», — заливался чей-то визгливый тенор. Слышался сопровождаемый гиканьем и свистом топот пляски.
— Народ спас Россию от Наполеона, вы говорите, — сказал Чаадаев. — Почему же он не может спасти себя от позорного рабства?
Капитан Чичерин, до сих пор молчаливо сидевший в углу, вдруг подошел к Чаадаеву, чуть не опрокинув по дороге шандал со свечкой, стоявший на бочонке около Чаадаева.
— В-вы б-благородно мыслите, — проговорил он, заикаясь. — Действуйте же! Об-богащайте нас с-сокровищами г-гражданственности…
— Благодарю вас, я не демагог, — сухо ответил Чаадаев. — Тот, кто презирает людей, не станет заботиться об их исправлении…
— Ай да Ванька! — доносился снаружи хохочущий бас. — Знай наших!
15 августа 1813 года союзники — русские, пруссаки, австрийцы — потерпели поражение под Дрезденом. Армия Наполеона двинулась к границе Австрии. Французский авангард под командой маршала Вандама занял уже пограничные Богемские горы. Русская гвардия пробиралась через горный проход, спеша на помощь Австрии.
Через горы пролегало шоссе. Поперек шоссе на высотах засели французы, мешавшие движению русской гвардии. Утром 16 августа Семеновский полк три раза ходил в атаку и после третьего раза выбил французов штыками.
В этом сражении был ранен капитан Чичерин. Он лежал в деревушке, в чистом крестьянском домике. Около раненого стоял Матвей.
— 3-зря, — заговорил раненый. — Все это з-зря…
И потом продолжал:
— В-вот на г-груди пакет… П-передать по начальству…
Матвей достал холстинный пакет, смоченный кровью, и развернул вложенную туда бумагу. В бумаге стояло:
«В случае смерти моей имение передать брату, крестьян отпустить на волю. Капитан Александр Чичерин».
С краю, около подписи, бумага была замарана кровью.
17 августа, утром, по выходе русской гвардии из горного ущелья на просторную равнину Кульма, разыгралось решительное сражение. В воздухе что-то пело, жужжало, шипело и лопалось с треском. Стлались полосы дыма, пахло гарью.
Семеновский полк был послан в атаку. Матвей бежал впереди своей роты, стараясь не отстать от ротного командира. Вдруг ему показалось, будто он ударился обо что-то ногой. Нога тотчас одеревенела. Он остановился, прислонившись к низкой каменной ограде какого-то сада, и тут только заметил, что по его белым лосиным панталонам ползет струя крови. Мимо него пробежал какой-то солдат с оборванным ремнем и покосившимся султаном на кивере и толкнул его локтем.
Потом Матвей остался один. Из-за ограды свешивались спелые вишни. Вблизи стояли, ощетинившись лесом, крутые горные стены. В долине, у реки, за линией французов, вырисовывался в прозрачной дали замок Кульм с башнями и зубцами. Туда бежали французы в синих мундирах.
Французы были разбиты. Это был перелом всей кампании. После битвы под Кульмом успех перешел на сторону союзников. В Праге, лежа в госпитале, Матвей получил от Сережи письмо. Сережа, который был переведен в особый батальон великой княгини Екатерины Павловны, сообщал, что он награжден Владимирским крестом, и поздравлял брата с аннинской шпагой «за храбрость».
Сережа писал:
«Я слышал, что тебе переменят награду на Владимирский крест. С таким восторгом я уступил бы тебе свой крест! Ты его заслужил более меня. Мы в городке Ганау, в окрестностях Рейна. Жители принимают нас как нельзя лучше. Они так рады избавлению от французского ига, что не знают, как доказать нам свою благодарность. Никогда я не верил так горячо, что нынешняя война послужит и к освобождению отечества. Милый брат, после твоего возвращения в полк мы не будем больше расставаться — наш особый батальон прикомандирован к гвардии. Мы будем вместе. Жду с нетерпением минуты, когда смогу прижать тебя к груди».
Ранним утром 19 марта 1814 года Матвей и Сережа стояли вместе на холмах перед Парижем. В розоватом тумане выступали легким кружевом очертания дворца Тюильри. Из бесчисленных труб поднимались топкие дымки. Город только пробуждался. Сколько воспоминаний: мать, школа и Наполеон, их прежний кумир, а теперь низложенный деспот…
— Столица мира у наших ног! — говорит Якушкин.
И задумчиво откликается Чаадаев:
— Победа… Но даст ли она то, чего мы ждем с нетерпением, приблизит ли день свободы?..
— Право раздайсь! — слышится крик среди солдат.
Солдаты шарахаются в обе стороны, и по шоссе пролетает карета с важным генералом. Пышный султан из петушьих перьев развевается на его треуголке.
Только исчезла из глаз коляска с генералом, как снова крик:
— Раздайсь!
И среди расступившихся солдат пробегает козел Васька, спутник одной из артиллерийских рот. Громкий хохот приветствует его появление. Испуганный козел, наставив рога, скачет вприпрыжку вперед по шоссе.
— Ого-го-го! Васька на Париж идет! Ходу, ходу! — раздаются веселые голоса.
Ждут императора на смотр. Накануне был приказ: войскам быть в парадной форме. Несмотря на усталость, солдаты не сомкнули глаз во всю ночь: чистили кивера, подгоняли амуницию.
В девятом часу утра по рядам проносится:
— Смирно-о!
Перед фронтом стоит с обнаженной шпагой в руке фельдмаршал Барклай де Толли. Вдоль шоссе на далекое расстояние тянется неподвижная линия солдат с черными, в аршин высоты султанами на киверах. Мертвая тишина, и вслед за тем глухие раскаты «ура». Все ближе и ближе. Оглушительное «ура!» захлестывает ряды.
— Какая сила, какая власть! — шепчет Якушкин Матвею. — Что только можно сделать с эдакой властью!
Император Александр приближается на белой лошади озаряя всех благосклонной улыбкой. Рядом с ним торчит на лошади сухопарый прусский король. Александр волнуется: ему хочется блеснуть перед парижанами выправкой войск. Глаза его ревниво бегают вдоль бесконечной черной линии султанов и скользят вниз по солдатским ногам, затянутым в узкие краги с девятью пуговицами.
Смотр окончен. По трубному сигналу колонны трогаются по шоссе. С развернутыми знаменами, барабанным боем и музыкой гвардия марширует по улицам Сен-Мартенского предместья. Парижане шпалерами стоят по пути, влезают на кровли. Сыплются вопросы любопытных:
— Где император Александр?
Офицер генерального штаба, едущий впереди, услужливо разъясняет:
— Белая лошадь, белый султан.
— Да здравствует император Александр! — кричит толпа.
Александр раскланивается и делает рукой в воздухе грациозный жест, как будто посылая воздушные поцелуи. Это приводит всех в бешеный восторг. Мужчины неистово аплодируют, дамы машут платками.
А солдаты маршируют с каменными лицами, одинаково скосив направо глаза. Одинаково повернуты туго стянутые ремнем подбородки. Разом опускаются и поднимаются ноги: раз-два, раз-два… Проплывают мимо старинные домики с черепичной кровлей, готические здания церквей, сады, бульвары, светлые площади, кружевной дворец Тюильри. Солдаты на все это не обращают внимания. Они смотрят в одну точку — направо, помня команду: «Направо глаза!»
Зрители восхищаются блеском русских мундиров и не могут прийти в себя от изумления: где же следы тяжелых походов? Одно только кажется странным: чего это они уперлись глазами в одну точку?
— Эти варвары не ценят чудес нашей столицы! говорят в толпе.
Настал вечер. Семеновский полк расположился на Елисеиских полях. Чаадаев ворчит, что не может сделать своего вечернего туалета: все денщики с багажом куда-то исчезли. Наутро объясняется, в чем дело: генералу Ставракову было приказано со всем обозом, при котором находились и денщики с офицерским багажом, войти в город ночью, чтобы не оскорбить взор парижан неопрятным видом телег и нестроевой команды.
Сергей поселился в одной комнате вместе с братом и Якушкиным недалеко от площади Согласия. Тут же поблизости устроился и Чаадаев. Он занял две прекрасно меблированные комнаты с окнами прямо на Елисейский бульвар. Все четверо каждый день собирались вместе, ходили в кафе и театры и обсуждали политические вопросы.
