— Верните нашего товарища, тогда будем разговаривать. — Бородулин приказал для острастки увести двоих в карцер, но узники, взявшись за руки, образовали круг.
— Прикладами их, прикладами! — подал команду Бородулин. — В голову, в голову бей!..
Заключенных жестоко избили, отобрали у них книги, постели, лишили горячей пищи и прогулок.
Весть о новой расправе дошла до товарищей, оставшихся на воле. И через три месяца начальник каторги Метус был застрелен в Чите. Бородулин понял: дни его тоже сочтены.
— Вы меня не знаете, — заискивающе сказал он Егору Сазонову, — Я не зверь, я только исполнитель. Неужели вы и меня убьете?
К Сазонову он обращался, вероятно, потому, что тот сидел за убийство министра внутренних дел Плеве, который установил невыносимый режим для политических заключенных во всей России.
Чувствуя, что смерть уже ходит по его пятам, Бородулин взял отпуск и срочно уехал в Псков. Буквально через несколько дней в Алгачи приехал из Петербурга «Иван Иванович», который должен был привести в исполнение приговор социал-революционеров над улизнувшим тюремщиком.
Этим «Иваном Ивановичем» был читинец Петр Иванов. Пятью годами раньше, когда он учился в восьмом классе мужской гимназии, губернатор пригласил учащихся на костюмированный бал. Но с одним условием: чтобы среди них не было евреев. Гимназисты объявили губернатору бойкот и на бал не явились. Нескольких человек за это начальство исключило из гимназии, нескольких посадило в карцер.
Иванов был инициатором этого бойкота, но его почему-то оставили в гимназии. Считая это несправедливым, он в учительской «оскорбил действием» директора Еленева. Гимназиста арестовали, но он просидел в тюрьме только три месяца: начальству было невыгодно раздувать инцидент.
В это время у большевиков-подпольщиков Читы появилась своя типография (это было накануне революции 1905 года). И они взяли Иванова, посещавшего марксистский кружок Емельяна Ярославского, наборщиком. После приезда карателей типографию вывезли в Россию, Иванов перебрался в Иркутск, а затем и в Петербург. Там он вошел в боевую организацию террористов. Она-то и командировала его в Алгачи.
Когда Иванов узнал, что Бородулин выехал в Псков, он вернулся в Петербург, взял еще двоих товарищей и двинулся по-его следам.
В Пскове приговор должен был привести в исполнение Ф. Масохин. Было условлено, что он проникнет в дом Бородулина под видом почтальона и застрелит его. В двери Масохин позвонил, но когда Бородулин вышел, прочитал протянутую телеграмму и сказал, что это, вероятно, ошибка, Масохин ретировался. Труса отправили в Петербург, а привести приговор в исполнение взялся «Иван Иванович».
На следующий день Бородулин собирался выехать в Читу. С самого утра он ездил по городу — наносил прощальные визиты. На одной из улиц товарищ Иванова схватил под уздцы его лошадь, а Иванов, вскочив на подножку, в упор выстрелил в тюремщика.
Петра Иванова тут же схватили. Его повесили и похоронили на том же острове, где был погребен Ипполит Мышкин. А через несколько дней был убит и сам начальник главного тюремного управления Максимовский.
Однако тюремные палачи никак не хотели извлечь урока ни из отчаянной борьбы узников за свои права, ни из отчаянных актов мести.
Вскоре после убийства Бородулина забайкальский губернатор получил телеграмму из главного тюремного управления. Его извещали о том, что из Алгачинской тюрьмы готовится побег Егора Сазонова, и предлагали перевести его в Зерентуйскую тюрьму.
В связи с предполагаемыми побегами губернатор решил сменить начальника каторги. После смерти своего предшественника тот боялся применять жесткие меры. Губернатор предложил его пост сразу трем подполковникам, пообещав в телеграммах фантастический оклад — 3600 рублей кроме разъездных 1000 и квартирных производством полковника». Но все подполковники отказались: они тоже не забыли еще участи Метуса и Бородулина.
Сазонова перевели в Горный Зерентуй под усиленной охраной, закованного в кандалы, и спрятали в одиночку. Через несколько дней прислали туда и нового начальника тюрьмы — бывшего командира арестантской роты Высоцкого.
Этот палач, пожалуй, ни в чем не уступал Бородулину. Он так же лишая узников книг и прогулок, так же издевался над ними.
После посещения тюрьмы инспектором Семеновским он совсем озверел. Но когда он приказал одного из политических бить плетьми, несколько человек приняли яд, двое вскрыли на ногах вены.
Всех их удалось спасти. Всех, кроме Егора Сазонова.
На каторге снова начался траур. Сазонова оплакивали в Читинской и Верхнеудинской тюрьмах, а в Иркутской тюрьме К. Коваленко своего новорожденного назвала в его честь Егором.
КОНЕЦ ВОРОНЬЕГО ГНЕЗДА
Смерть Егора Сазонова помогла ускользнуть из Горного Зерентуя крупнейшему провокатору по кличке Ворона.
Незадолго до смерти Сазонова в Горный Зерентуй был отправлен большевик Василий Матвеевич Серов — участник «плавучего конгресса» — V съезда партии. «Плавучим конгрессом» съезд назвали потому, что 300 его делегатов целую неделю плавали по морям, прежде чем нашли приют в Англии. Серова арестовали как депутата Государственной думы (все большевики-депутаты были обвинены в государственной измене).
Выйдя в «вольную команду», Серов вызвал в Горный Зерентуй жену — Юлию Орестовну. Это была умная, энергичная женщина, и все друзья Серова отнеслись к ней с уважением.
Не успела Юлия Орестовна как следует осмотреться в Горном Зерентуе, как один из товарищей Серова получил от сестры из Петербурга письмо. В нем сообщалось, что по делу Серовой большевики ведут следствие. Ее обвиняют в целом ряде провалов партийных работников и присвоении денег.
Этому письму никто не поверил, в Петербург сделали запрос. Но все оказалось правильным: Юлия Орестовна Серова и провокатор по кличке Ворона — одно и то же лицо.
Ворона была дочерью одного большого жандармского начальника. После того как она утащила у — отца папку с важными документами, ее высекли и она — ушла из дому. Став впоследствии женой Серова, она выдвинулась на партийной работе.
После ареста мужа Юлия Орестовна осталась в Петербурге и принимала активное участие в работе большевистского центра. Когда Ленин уехал за границу, для руководства всей революционной работой в России была образована «пятерка». Вошла в нее и Люся — Юлия Орестовна. Никто не мог предположить, что, работая в бюро, Люся в то же время дает уроки детям начальника Петербургского охранного отделения. И, как Ворона, передает ему очень важные сведения.
Работала Ворона хитро и тонко. В ее руках были квартиры, явки и документы, ими она обеспечивала всех приезжающих из других городов России и заграницы. Полиция арестовывала всех этих приезжающих так, чтобы никто не мог заподозрить Люсю.
Осенью 1908 года за границей была назначена партийная конференция. На эту конференцию, получив у Люси документы, поехал товарищ Иннокентий — большевик Дуброринский. А через несколько дней его арестовали при посадке в поезд.
Через год приехал в Петербург из Сибири известный партийный работник В. П. Ногин (его именем назван город Ногинск). Люся также снабдила его документами для поездки за границу. Но едва тронулся поезд, как Ногина прямо в вагоне арестовали.
Потом в гостинице была арестована курсистка, которая привезла из Варшавы листовки. Потом еще и еще…
Вскоре большевистский центр уведомили, что все эти провалы — дело рук женщины-провокатора по кличке Ворона.
После Парижской партийной конференции Ленин дал указание очистить бюро от подозрительных элементов и забрать у Люси все связи. Но Люси и след простыл: в это время она была уже в Горном Зерен-туе, в центре сибирской каторги.
Большевики назначили партийное следствие. Когда оно подходило к концу, неожиданно был арестован «следователь». Жандармы забрали у него все документы, и теперь надо было начинать все сначала.
В Горном Зерентуе товарищи зачитали Люсе полученное письмо. Но она сумела убедить их, что это недоразумение: она-де лично ездила к товарищам в Париж и доказала им вздорность обвинения. (В Париже она была на самом деле).
Когда умер Сазонов, Люся развила бурную деятельность. Одну телеграмму о его смерти она дала в Государственную думу, другую в печать, третью губернатору.
В печати поднялся шум, в том числе и в иностранной. Высоцкого из Горного Зерентуя перевели во Владивосток, а Люсю выслали. Когда она уезжала, с ней передали предсмертные письма Сазонова родственникам. Но, странное дело, полученные от нее письма родственники никак не могли прочесть. Они обрабатывали их химикалиями сами, посылали за границу, но письма не проявлялись.
Эту тайну разгадали только после революции, когда нашли подлинные письма Сазонова. Они хранились в Иркутском жандармском отделении. Люся подстроила свое выселение из Горного Зерептуя, а письма Сазонова передала жандармскому полковнику Познанскому. Родственникам же погибшего она отвезла конверт с чистой бумагой.
