По достижении брачного возраста — восемнадцать лет по неписанным правилам корпорации — Итро, при деятельной помощи общины и с немого благословения родителей, был оженен на бедной и безгласной девушке, воспитанной в духе почитания мужа и послушания ему.
Итро не лишен честолюбия. Ему хотелось деятельности и успехов. Жаль, что трудолюбие его не получило развития в рядах корпорации Каха. Молодой Окс стремился на волю. В детстве он успел глотнуть иных, не святых книг, и, вспоминая кое–что, прозвал своих товарищей белоносочниками и черноносочниками. И вот, Итро решается на драматический шаг. Он оставляет Каха и переходит в другую корпорацию, которую возглавляет жрец по фамилии Шук. Так началась дружба Итро с братьями Фальк, тоже сторонниками Шука.
Великой целью Шука являлось возвращение земель за серой линией ради приближения часа спасения, достигаемого умами верующих его адептов и руками безбожных эрцев. Не только в отношении к спасению, но и в других отношениях разнились воззрения Шука от воззрений его идейного антипода. Шук поощрял труд, в том числе и дозированный военный. Члены корпорации Шука, пребывая за серой линией, например, в Бейт Шэме, любили обувать сандалии и одевать рубахи в клетку. Впрочем, отношение Шука к одежде отличалось либерализмом. Корпорации не были дружны между собой, скорее враждовали. Главы же их, жрецы Ках и Шук, ни речами уст, ни словом печатным, никогда и нигде не упоминали друг о друге, словно соперника не существовало вовсе. Не замечать — сильнее, чем опровергать чужое и утверждать свое.
Умный читатель святых книг научается понимать, каким образом зацепляются друг за друга колесики в механизме человеческой души, и знает, на какие пружинки следует нажимать, чтобы колесики эти поворачивались в нужную сторону. Иными словами, древние тексты выучили Итро Окса на хорошего психолога–практика. Он умел нравиться, примирять, подстрекать. Райлика, страшившаяся фанатизма братьев, почитала Итро за либерала меж ними и неосознанно доверяла ему.
В стане жреца Шука Итро нашел приложение своему дарованию. Он сделался влиятельным человеком в благословляемой Шуком Правой партии, прослыл признанным мастером тактики. Подвиг Хеврона Фалька хоть и не пропал втуне, но войны не разжег и левых не отчаял. Неунывающий Итро выдвинул план: диспут наподобие средневекового. По замыслу, диспут между правыми и левыми предполагался на главной площади Авива, при огромном стечении эрцев. А после диспута — плебисцит, который определит судьбу мира с герами. Идея получила народное признание, и обе стороны, каждая рвется к победе, начали подготовку. И никому не ведомо было, что творец плана, объявленного публично, имел в голове еще один план, но тайный.
***
Поздним вечером Шай Толедано сидел в своем маленьком редакторском кабинете и тяжело ворочал усталыми мозгами. Изнурительные для прессы дни. Буря политической борьбы разыгралась не на шутку. Поспеть, увидеть, услышать, прочитать, написать. Не хватало дня. Теперь и вечера не хватает. Шаю, как и прежде, близки правые идеи, хоть и не все. Деяние Хеврона Фалька грузом легло на совесть. «Безумие пожирает здравомыслие» — размышлял Шай. Он полон почтения к Первому министру, в испытаниях стойкому, как оловянный солдатик. «Кажется, я раздваиваюсь!» — думал.
Вошел Мики Парицки.
— Приветствую тебя, боевой товарищ! Ты на посту в столь поздний час! — проговорил вошедший.
— Рад тебе, дружище! Принес материал?
— Какая же еще причина сведет двух психов ночью в редакции?
— Клади рукопись на стол. Посмотрим завтра. Садись, я сварю кофе.
— Кофе? Хорошо. Не иначе, хочешь занять гостя беседой!
— Хорош гость! Хозяином обосновался у нас.
— Шай, нет времени рассусоливать. Разливай кофе, да выкладывай поскорей.
— Что ты думаешь о диспуте и плебисците, Мики?
— Чудный шанс для звезды господина Ламма блеснуть на авивском небосводе.
— А если серьезно?
— Не потерять бы истину в излишних спорах! А так, я — как все наши: жду и надеюсь.
— Хорошо, что упомянул Нимрода.
— Как не упомянуть его? Он свел с ума страну Эрцель.
— Довольно иронии.
— А ты переходи к делу.
— Мики, день диспута совпадает с религиозным праздником. Это плохо. Я информирован. Правые и люди Шука будут слишком возбуждены. Есть горячие головы. Дело может принять дурной оборот.
— Вече под охраной тысяч полицейских. Чего же еще?
— Я думаю, следует перенести диспут на другой день.
— Я пешка! Скажи Нимроду!
— Я говорил ему! Предупреждал, что есть опасность лично для него.
— И что же?
— Он рассмеялся в ответ, сказал: «Угрозами меня не запугать!» Молодой, наивный, упрямый шназ!
— Предоставь дело Райлике.
— Говоривши с Нимродом, мне теперь невозможно обращаться к Райлике.
— Боишься, Нимрод догадается, что ты думаешь, что он подкаблучник?
— Я так не думаю…
— Что вам угодно от меня, господин Толедано?
— Остереги Райлику, скажи, что многие ненавидят Нимрода.
— Да ведь нет опасности! Фантазируешь!
— Мики, это важно. День диспута надо менять. Я на тебя надеюсь.
Мики принял задумчивый вид. Шай расценил молчание друга, как знак неохотного согласия.
«Возможно, Шай прав. Но какого черта? Уж хлопотал однажды за этого выскочку–шназа! Пусть намнут ему бока! Ладно, утро вечера мудренее» — размышлял Мики по дороге домой.
Утром Мики вспомнил ночной разговор. И не унял гордыню, и не одолел зависть.
***
И было утро, и был вечер, день последний.
В станах противостоящих партий составлены речи, приготовлены каверзные вопросы к противнику, выучены импровизированные ответы. Завтра, в праздничный день — вече народное.
Не спокойно на сердце у Райлики. С тех пор, как Нимрод двинулся в гору, стал одними любим и другими ненавидим, свеча тревоги то тускло, то ярко горит в ее душе. Кто больше всего на свете жаждет покоя, от того непокой не отступает.
— Береги себя, Нимрод. У тебя не только противники, есть и враги.
— Я не боюсь, Райлика!
— И правильно, не бойся! Но береги себя, милый!
— Ты что–нибудь слышала? Что–то или кто–то грозит мне?
— Ничего определенного. Но завтра диспут. Воздух тяжел, как перед грозой. А ты слышал?
— Я — да, то есть нет… — осекся Нимрод.
Райлика разыскала Итро. В этот день он находился в Авиве, в штабе Правой партии.
— Здравствуйте, Итро. Удивлены?
— Здравствуйте, Райлика, я рад вас видеть. Что привело вас сюда?
— Итро, вы не из наших, но я доверяю вам больше, чем братьям. Я боюсь за Нимрода. Ему ничего не грозит?
— Райлика, мы противники, которые блюдут закон.
— Вы не ответили. Нимроду ничего не грозит?
— Нимроду ничего не грозит. Ваш вопрос обиден, но извиняется любовью.
— Ах, Итро! Вы лучший среди ваших! Обещайте мне, что сбережете Нимрода!
— Райлика, вы растрогали меня! Клянусь, волос не упадет с головы вашего мужа! Хотя клятва вовсе ни к чему. В конечном счете, у всех эрцев общая цель, не так ли?
— Я благодарна вам, Итро. Я почти спокойна. До свидания.
— До свидания, Райлика. До встречи на диспуте.
И Райлика, почти спокойная, покинула штаб Правой партии.
***
Диспут открылся речами. Жребий указал на первого оратора — от Правой партии. Тот произнес свою речь. Гул приветствий и громкие возгласы ликования раздались справа от трибуны. Молчание слева. Вторым говорил делегат Левой партии. Это — Нимрод. Райлика старалась держаться возле мужа — так ей спокойнее. В суматохе ее оттеснили, она не заметила, как оказалась вдалеке от трибуны. Слово Нимрода было прекрасно. Аплодисменты слева. Свист, трещетки, хлопушки, проклятия — справа. «В споре, как на войне: слабый шумит, надеясь впечатлить и устрашить» — удовлетворенно думал Нимрод, спускаясь с трибуны.
Вдруг гром тишины разорвал небо. Несколько секунд беззвучия. Потом в воздух взвился нестерпимо пронзительный, истерический крик. За ним другой, третий. Вопли одиночек превратились в рев толпы. Давка, неразбериха, сирены полицейских машин. Тысячи ринулись с площади в рукава улиц. Райлика кинулась навстречу потоку — скорей к трибуне. Мики и Шай — с ней. Прорвались. Пустое пространство. Тело Нимрода распластано на асфальте. Кровь. Сквозь остатки стада продирается черный автомобиль, за зарешеченными окнами — контур человека в наручниках. Истошный, звериный вопль вырвался из горла Райлики. Она рвется к Нимроду, полицейские преграждают дорогу.
Санитарная машина мчит Нимрода и Райлику навстречу страшному приговору. Она лихорадочно целует белый лоб, белые губы, белокурые волосы. Соленый вкус. Это ее слезы на его лице.
— Не умирай, не умирай!
— Любимая Райлика…
— Не умирай!
