К вершинам, где обитают люди масштаба этих могучих стариков, и стремился по виткам своей спирали Сурен. Вот истинный смысл жизни — наслаждение властью, которую дает интеллект, властью, которая поднимает тебя на такую высоту, откуда люди представляются клавишами послушной машины, элементами сотворяемой тобою формулы.
Старики-академики ушли, и в холле стало пусто. Люди по-прежнему сидели в креслах, курили, разговаривали, журчал фонтан, но холл сразу опустел, погас.
— Картошка и хлеб — это, конечно, хорошо, — сказал Артем. — Ученые, я читал, хотят делать черную икру из нефти. Наверное, сделают, и черной икры будет вдоволь: ешь не хочу. А дальше что? Детский вопрос, правда? Побывал я у своего друга в Барнауле, и что-то запала в голову эта мысль. Как-то спросил я у него: «Кто живет у тебя за стенкой?» — «У них красный «Запорожец», — ответил Стас, мой друг, горожанин. И все. Больше о соседе, с которым под одной крышей живет, Стас ничего не знал.
И Артем стал рассказывать про этого самого барнаульского товарища, который был когда-то асом вертолетного дела, чуть ли не космонавтом, а сейчас разводит на научной основе золотых рыбок. Рыбки-вертолетики! Рассказывал Артем интересно, взволнованно, он умел удивляться — черта, свойственная дикарям и талантам.
— Сидят по дачам, чай пьют, молчат. Заплоты, ограды, колючая проволока. Тихо…
— Ожидалось, мощь техники сплотит людей, — сказал Сурен. — Получилось не совсем так. Души разлетаются, как звездные галактики.
— Почему, — спросила Женька, — разлетаются?
— Я плохой социолог, но, мне кажется, крепко еще сидят в человеке инстинкты наших праотцев. Как и зверю, человеку свойственно неприятие диктата необходимости. Но, я думаю, это вовсе не смертельно, человек все-таки прогрессирует, и прежде всего под влиянием науки, технического перевооружения жизни. Возможности науки возрастают в геометрической прогрессии, и недалеко время, когда наука прольет свет в тайная тайных души человеческой.
— Твои гениальные старички или ты сам прольешь этот свет? — спросила Женька. — Ура, человечество спасено: скоро Суреновы старички нахмурятся и в свободное время изобретут что-то вроде клея для цементирования душ! И грешные души людские засветятся счастьем единения! — Женька испепеляла Сурена лазоревой голубизной бешеных своих глаз. — Хочешь, я скажу, что вы, физики-химики, все время изобретаете во главе со своим архангелом Эйнштейном? Диван-кровать да клозет со всеми удобствами. И тем самым плодите Обломовых. Да, Илюшечек, которые «научно» разводят золотых рыбок. Обломов неправильно написан. Он не только вдохновенный лодырь, он занимался в жизни какими-нибудь пустыми важностями вроде рыбок или что-то коллекционировал. Я тоже Обломов, потому что коллекционирую знания, которые меня не волнуют. Знаешь, что изобрети, Сурен? Хватит нейлона и перлона для бренного тела! Ты изобрети что-нибудь такое… такое, чтобы люди, не страшась бездны, вдруг захотели догнать солнце. Да, солнце! Чтобы они поверили, что его можно догнать, и люди поставят тебе золотой памятник. А синтетики больше не надо, ты ее не изобретай. Это же пошло и не ново, потому что всюду синтетика! Впрочем, я говорю, кажется, глупости. Вы меня не слушайте, выпила.
Самокритично, ничего не скажешь. В ее тираде проявилась во всем блеске милая Женькина способность — вдруг взорваться без всякой причины и кинуться на противника с шашкой наголо. И так у нее всегда: ни логики, ни аргументов — калейдоскоп из своих и чужих мыслей! Чему и как, о боже праведный, учат гуманитариев?!
И как объяснить, что его, Сурена, интеллект, привыкший к точности, железной дисциплине, всякий раз пасует перед этим сумбурным напором, неубедительной цветной «лирикой», замешанной на юношеском максимализме? Почему слушать, видеть эту взбалмошную, алогичную, своенравную девушку — для него всегда счастье?
Женька отпила из своего фужера, закусила лепестком цветка из ресторанной вазы и опять оглянулась на дверь.
— Да будет мне позволено отклониться от темы и рассказать сказку, слышанную от моей горячо любимой мамы, — начал Сурен. — Однажды подданные одного восточного владыки стали роптать, жалуясь на бедность. Царь отреагировал на эти жалобы чисто по-царски. Он приказал открыть двери подземелий, где хранились сокровища, и повелел: пусть каждый берет что хочет и тащит себе на здоровье все, что облюбует. Но уговор: в царской сокровищнице появиться с мешком разрешено лишь один раз. Многие не поняли хитрости венценосца, хватали что попадалось под руку и спешили прочь. Так поступали глупые люди, а их оказалось большинство, глупые потому, что их трофеями была медная посуда и другие пустяки из этого же дешевого металла. Те, что поумнее, опускались в хранилища подальше и находили вещи из серебра. И лишь немногие добрались до настоящих сокровищ из золота и бриллиантов, найти которые было не так-то просто. В общем, хитрый царь не обеднел, подданные остались довольны, и в том царстве-государстве наступил мир и покой. Моя мама осуждала тех, кто нахватал медных тазов и кастрюль, потому что она любила дорогие украшения. Впрочем, я не о моей горячо любимой мамочке, я хотел ответить на тираду Евгении Павловны об Обломове и вашем друге, Артем. Знаете, почему сытые люди сыты? Потому что они довольны тем, что насмешница-судьба сунула им. Хоть медную поварешку жирных щей, для счастья им больше ничего не надо.
Женька задумчиво жевала свой георгин, пыльца цветка осыпала ее нос желтыми конопушками.
— Не умеешь ты рассказывать сказки, Сурен, — вздохнула она. — Цари какие-то, сокровища…
— Виноват, Евгения Павловна. Просто я хотел сказать, что судьба — центрифуга, которая распределяет людей по поясам. Медный, серебряный, золотой. Есть же пояс Обломовых, есть пояс героев, Эйнштейнов, Пушкиных, Менделеевых.
Артем усмехнулся:
— Аннушка Кригер сортирует людей на два пояса: на тех, с кем можно строить, и на тех, с кем не строишь.
Женька расхохоталась, и, пожалуй, слишком громко. Улыбчивый старичок за соседним столиком и две его пожилые собеседницы осуждающе оглянулись. Громко смеяться тут не полагалось. Молодой человек с загорелой, совершенно лысой головой поднял глаза от газеты и мутно осмотрелся. Два старичка, игравшие за ужином в шахматы, отвлеклись от доски, рука одного из них с зажатой фигурой повисла в воздухе.
— Аннушка Кригер — крупный философ, — захотел отшутиться Сурен. — Кем она работает?
— Она шофер бензозаправщика.
Женька снова прыснула, потом расхохоталась во весь голос, хотя причины для смеха вроде бы не было. Она выпрямилась за столом, вдруг замолчала с неожиданно вспыхнувшими щеками. Сурен проследил за ее взглядом. В дверях стояла пестро одетая компания молодых людей во главе с кудрявым блондином в шелковой рубашке. Четверо парней и очень красивая девушка в цветастом брючном костюме. У одного из парней, скуластого азиата, за спиной была гитара. Молодые люди громко разговаривали, смеялись, словно зашли в молодежное кафе, а не в солидный ресторан Дома ученых. Гривастый «гидальго» с закрученными усиками толкнул в бок перетянутого широким шелковым ремнем танцора, и они заулыбались. Рассмешила их загорелая, дынного цвета лысина молодого человека, читавшего газету. «Уж не цыгане ли нагрянули, которых обещала Женька?» — подумал Сурен. Черноволосая красавица и парни, видимо, были свитой кудрявого блондина, который стоял в дверях, бесцеремонно разглядывая публику за столиками. У него было по-девичьи капризное лицо, бледное, чернобровое. Особенным вниманием золотоволосый вожак «цыган» почтил их столик, даже улыбнулся кому-то. Женьке?
Соседи, седые дамы, переглянулись: как эта невоспитанная молодежь попала сюда? Один из шахматистов в замешательстве поставил фигурку в свой гуляш. Подобную публику в ресторан Дома ученых запрещено пускать, и ожидалось, кто-то из официанток примет меры. Но никаких мер не последовало. Напротив, легко выпорхнув из-за стойки бара, худенькая, в шиньоне с букольками, барменша заспешила навстречу блондину. Не доходя два шага, она сделала со сладчайшей улыбкой что-то вроде книксена.
За что такие почести, не понимал Сурен. Златокудрый красавец соблаговолил улыбнуться барменше и проследовать за ней к стойке, где вся компания была рассажена на крутящиеся табуретки. Кого-то из засидевшихся клиентов барменша попросила пересесть, и тотчас забулькало в стаканы.
В конце концов зал успокоился, снова зажурчала беседа, хотя пожилых дам за соседним столиком явно шокировал слишком эфемерный костюм девушки. У нее было прямоносое лицо греческой богини, сонная полуулыбка и какая-то почти детская, наивная манера «работать на публику». «Смелое декольте? Вам нравится? Можно чуточку еще. Видите, как у меня все красиво: руки, шея. И цвет кожи у меня прекрасный. Правда, вам хочется потрогать?»
