— Мое отношение к отцу со временем изменилось. Я и сама очень переменилась. Любопытно, что мы продолжаем пересматривать свое отношение к людям даже после их смерти. Сердимся, пытаемся что-то исправить…
Алексис спросил молодую женщину, не желает ли она чего-нибудь выпить.
— Пожалуй, кофе.
— Мне случалось угощать кофе вашу маму. Но то было очень давно и не здесь. Я жил тогда неподалеку от улицы Шерш-Миди.
— А я туда приходила?
— Разумеется. Вы не припоминаете?
— Нет. Решительно ничего не помню…
— Однажды вы застали у меня в гостях мужчину. Вас поразил его внешний вид. Он был маленького роста, с длинными волосами и бородой, а на черепе — бугры и вмятины.
— Эти приметы мне ничего не говорят.
Бедный Бюнем! У Алексиса мелькнула мысль, что он присутствует при научном эксперименте — «Сейчас вы убедитесь собственными глазами, как стирается память о человеке».
Кати продолжала расспрашивать Алексиса:
— И что же с ним произошло потом?
— Он умер.
— Значит, моя мама приходила вас повидать точно так же, как я сегодня, и вы угощали ее кофе?
— Да.
— Мне кажется, что в юности мною руководило одно-единственное желание — не походить на родителей. Прежде всего потому, что они были несчастные люди. Я же изо всех сил стараюсь быть счастливой.
Кати стала часто наведываться к Алексису. Придя в мастерскую, она робко протягивала ему руку, словно стеснялась. Желая ее поддразнить, Алексис напомнил:
— Когда я увидел вас впервые — вы были тогда чуть постарше Себастьяна, — вы сделали мне реверанс.
Кати двигалась по комнате бесшумно. Она просила Алексиса, чтобы он продолжал заниматься своим делом, не обращая на нее внимания.
— Так легче разговаривать.
Однако то, что она говорила, было зачастую для него невыносимо.
— В последние годы моего пребывания в пансионе Лозанны я металась между танцами, экзаменом и попыткой к самоубийству. А потом начались мужчины и аборты…
— Наверное, май шестьдесят восьмого был серьезным моментом в вашей жизни?
— Чтобы верить во все это, я была уже слишком старой — в тот год мне исполнилось двадцать шесть! Знаете, чем я была занята в мае шестьдесят восьмого? А вы прикиньте… Я рожала Себастьяна!
Во время одного из ее визитов Алексис спросил:
— Не знаете ли вы случайно, что могла делать Женевьева в метро в канун рождества лет десять назад? Я заметил ее в толпе пассажиров на станции Гавр-Гомартен, она бежала по платформе с абажуром в руке.
— Понятия не имею.
— Напрягите-ка свою память.
— Право же, не знаю.
— Очень жаль. Это было тем более удивительно, что в мое время, если позволительно так выразиться, она никогда не ездила в метро. У ваших родителей был «кадиллак» — шикарная машина, и личный шофер. А иной раз они брали такси!
— До чего же вы иногда смешной! Вы были влюблены в мою маму, это ясно как божий день. А в меня вы могли бы влюбиться?
Ее вопрос застал Алексиса врасплох, но тем не менее он попытался ответить на него подобающим образом:
— Несомненно. Но я слишком стар, и было бы стыдно…
— Дело совсем не в этом. Вас влечет ко мне лишь потому, что вы храните память о том чувстве, какое питали к моей матери. Вы не можете полюбить дочь женщины, которая была вашей большой любовью.
— А наша Кати еще и психолог! — попытался иронизировать Алексис.
Однако не следовало рассчитывать на то, что Кати будет его поощрять, если он станет упиваться воспоминаниями. Однажды она сказала:
— А знаете, в чем состоит последнее безумие моей мамы? Насколько мне известно, она выращивает борзых щенков там, в своем Хьюстоне, а потом они участвуют в собачьих выставках. Она ничем не интересуется, кроме своих борзых, и разъезжает по всей стране, собирая медали.
В другой раз Кати пожелала снова взглянуть на картину, которую художник назвал «Фолия». Алексис пошел достать ее, поскольку она была заставлена другими полотнами.
— Знаете, коль скоро вы так любите «Фолию», — сказал он, я хочу подарить ее вам.
— Это было бы нечестно с моей стороны. Я продала вам картину и получила за нее деньги.
Алексис настаивал до тех пор, пока она не согласилась принять его подарок.
— Вы никогда не объясняли мне, какой смысл вложили в эту картину…
— В ней нет никакого смысла. «Фолия» — это танец наподобие чаконы, который был очень распространен в XVII веке. Когда-то эту музыку очень любила ваша мама. У нее была такая пластинка. В своей картине я попытался, насколько возможно, передать впечатление от этой музыки.
Он объяснил ей, что на картине просматриваются статуя то ли амура, то ли странного ангела и сломанная скрипка.
— Как видите, связь с музыкой довольно условная. Здесь можно усмотреть и нечто совсем иное, придать картине любой смысл.
— Да, но ведь этот вихрь красок, этот огонь и чернота — и в самом деле настоящее безумие.
Порою Кати слишком тонко все понимала.
Как бывало некогда с ее матерью, она вдруг исчезала на долгое время и оставляла Алексиса в полном неведении. А то вдруг решала покинуть Париж навсегда. К счастью, это «навсегда» длилось не так уж долго. Оно зависело от переживаемых ею романов, от работы и от Себастьяна. И подобно своей матери, Кати возвращалась как ни в чем не бывало, словно они виделись накануне. А между тем с каждым разом она возвращалась еще более незащищенной и беспомощной — во всяком случае, так казалось. Когда она уходила, обещая, что скоро придет опять, Алексис приникал ухом к двери, чтобы услышать, как ее шаги затихают на лестнице. Затем он пытался следить из окна, как она удаляется по улице. В такие минуты перед его мысленным взором снова возникала Женевьева, которая с абажуром в руке бежала по перрону метро в сочельник. Потому что и сегодня, в эту минуту, все тоже могло быть в последний раз.
Нет никакого ладу в танцах этих, коль их заставишь танцевать: один начнет фолию, другой — алеману, а третий — менуэт. (Из оперы Моцарта «Дон Жуан»).
Рауль Дюфи (1877–1953) — известный французский художник, близкий фовистам по колористическому решению своих произведений. — Здесь и далее примечания переводчиков.
Жан Люрса (1892–1966) — французский художник, способствовавший возрождению искусства гобелена.
Перевод И. Кузнецовой.
Название испанского танца «фолия» созвучно французскому слову folie — «безумие».
Первая строка из стихотворения «Разбитая ваза» Сюлли-Прюдома (1839–1907), поэта, необычайно популярного в свое время.
Имя, созвучное французскому слову l’ange — «ангел».
Антонен Арто (1896–1948) — французский писатель, поэт и актер.
Перефразированная знаменитая формула Ж. П. Сартра: «Ад — это другие».
Строка из стихотворения В. Гюго «После боя». (Перевод А. Энгельке.).
Катары — члены религиозно-философской секты, возникшей в эпоху средневековья; они жили на юго-западе Франции.
Герой повести Р. Стивенсона «Странная история доктора Джекиля и мистера Хайда» в результате раздвоения личности превращался то в духа добра, то в духа зла.
Французские силы Сопротивления.
