– Владимир Антонович, к чему этот разговор? - с плохо сдерживаемой досадой отозвался Сбежнев. - Дело уж решённое, и к тому же…
– Да, а сорок тысяч-то? - негромко рассмеялся молоденький Строганов. - Серж, поделись секретом! Господа, в самом деле, где можно взять сорок тысяч на выкуп хорошенькой цыганочки при таком отвратительном положении финансов?
– Никита, перестань, право, - улыбнулся Сбежнев. - Уж ты-то хорошо знаешь, откуда они взялись. Мы с тобой носились по всей Москве, занимая деньги.
– Сорок тысяч, боже правый! - усмехнулся капитан. - Яков Васильич, ей-богу, не продешевил. Как будто всю жизнь, старый леший, сватает своих красавиц за столбовых дворян.
– Будто и раньше не было таких случаев! - неожиданно вспыхнул Сбежнев. – Вспомните графиню Ланскую, вспомни Нащокину…
– М-м-м-гм… - неопределенно промычал Толчанинов. - Что-то не припомню, чтобы этих "графинь" водили с сужеными вокруг аналоя… Впрочем, вру.
Был случай с Толстым-Американцем…
– "В Камчатку сослан был, вернулся алеутом"? - обрадованно процитировал маленький Строганов.
– Ну да, именно с этим. Хотя сей граф, кажется, был наполовину умалишённым. Играл, пил, дрался, будоражил Москву, а под занавес женился на своей подруге, цыганке Прасковье. И то лишь после того, как она уплатила все его карточные долги. Если тебя, мой милый, прельщает подобный карьер…
– Владимир Антонович! - Сбежнев повысил голос. - Вы… вы - мой друг, но я не буду терпеть… Настя - невеста мне, и… и вы не меня, а её оскорбляете!
– Полно, полно, Серж… Успокойся, не напугай цыган, нас могут слышать… - капитан Толчанинов, неловко крякнув, тронул Сбежнева за рукав. – У меня в мыслях не было обидеть ни тебя, ни Настю. Всё это, конечно, очень благородно с твоей стороны…
– Благородство тут ни при чём, - отрывисто сказал Сбежнев. Наступило молчание. Илья напряжённо ждал: вот, сейчас снова заговорят о Настьке… Но офицеры молчали. Илье страшно хотелось обернуться и посмотреть на их лица, и он уже начал думать, как бы понезаметнее это сделать, когда услышал смущённый голос Толчанинова:
– Серж, ну что же ты, право… Извини, брат, прости старого осла. Как знать, может, это я из зависти…
– Боже мой, господа! - вдруг раздался от рояля пронзительный голос музыканта Майданова, и Илья чуть не уронил гитару на пол. - Я с этими неожиданными групетто Степаниды Трофимовны совсем забыл, зачем явился сюда! Вы уже знаете, что цыгане не устают хвастаться новым тенором хора?
– Да-а? - с явным облегчением заинтересовался Толчанинов, вместе со стулом поворачиваясь к столу. - И кто же это? Почему мне ничего не известно? Яков Васильевич, как же тебе не стыдно?! Скрыл от старого друга новое приобретение!
– Это приобретение пока мало известно Москве! - переглянувшись с Майдановым, рассмеялся Сбежнев. - Хотя, что я говорю… известно, очень даже известно, даже на один день попало в газеты! Оно чуть было не задушило нашего Ваню Воронина! К счастью, вовремя оторвали…
Илья почувствовал, что пол качнулся под ним. На лбу выступила испарина, он вскочил, дико осмотрелся вокруг, соображая, в какое окно лучше выскочить… но рядом стоял и ржал во всё горло Митро, чуть поодаль заливался дробным смехом Кузьма, сдержанно улыбался Яков Васильевич, хохотали, держась за бока, цыганки. Ничего не понимая, Илья посмотрел на Митро:
– Арапо, рая[45] что - знают?!
– Знают, конечно… - Митро вытер ладонью выступившие слёзы. - Да ты не бойся. Это свои, никому не сболтнут. А князь Сергей Александрыч и вовсе могила. Ты сам слышал, он про нас всё знает. Хороший человек, хоть и гаджо, дай ему бог здоровья… Да ты чего стоишь? Иди туда, бери гитару. Ведь они тебя слушать пришли!
– Чего петь-то? - перепугался Илья.
– Да хоть что-нибудь. "Не тверди" пой.
– Илья, поди к нам, пожалуйста! - позвал Сбежнев. - Вот, господа, Илья Смоляков, прошу любить и жаловать. Дитя табора, знатный барышник, в хоре не так давно, но уже успел наделать много шуму. Правда, он за что-то сердит на меня сегодня. Может, и совсем не станет петь.
Илья покраснел. На всякий случай поклонился. Покосился на Якова Васильевича и, решив не доводить того до греха, спросил:
– Чего изволите, барин?
Синие глаза Сбежнева смеялись.
– Зови меня Сергеем Александровичем. Видишь, мы о тебе уже наслышаны. Настя только и говорит, что о твоём чудесном голосе.
Вздрогнув, Илья взглянул на Настю. Та смотрела на него прямо, спокойно, не выпуская из ладоней руку Сбежнева. Улыбнувшись, сказала:
– Спой господам, Илья. То, что в прошлый раз пел. "Не тверди". Я подвторю.
Сзади подошли Митро и Кузьма с гитарами. Илья вздохнул. В который раз подумал: и чего в таборе не сиделось?.. Взял дыхание, запел, глядя в дальний угол.
Не пойму - для чего
Мне смотреть на тебя…
И зачем, и за что
Полюбил я тебя?
В твоих дивных очах
Утоплю сердце я
И до гроба любить
Буду только тебя…
На третьем куплете Настя начала вторить ему. Она вступила чуть слышно, мягко, почти незаметно, но Илья уже не мог смотреть ни на кого, кроме неё. Звонкий чистый голос девушки уверенно шёл вслед, взлетал в заоблачную высоту, а чёрные глаза были совсем близко - как в ту метельную, страшную ночь, как в тех промёрзших насквозь санях. И сейчас он мог смотреть в них сколько угодно - ведь они пели вместе, и неважно для кого.
Вдвоём они довели песню до конца.
– С'est parfait[46]! - восхитился Толчанинов. - Бесподобно! Серж, ты прав, у парня редкий тенор. Возьми-ка, друг мой. Вот и вот… и ещё. Такой талант стоит того, чтобы его озолотили.
– Благодарю, ваше сковородие… Спасибо. - Илья передал деньги Варьке.
– Вот вам, пожалуйста, - феномен в чистом виде! - сердито проворчал из-за стола музыкант.
– Вам не понравилось, Пётр Романович? - почти с ужасом спросила Настя.
– Бог с вами, Настасья Яковлевна, я не это имел в виду! - отрывисто сказал тот. - Но кто здесь мне объяснит, как из глупой и довольно пошлой песенки этот разбойник ухитрился смастерить древнегреческую трагедию?
С дивана грянул хохот. Маленькому Строганову пришлось даже ухватиться за край стола, чтобы не соскользнуть на пол. Ничего не понимающий Илья растерянно взглянул на Настю. Та пожала плечами, нахмурила брови.
– Не обращай внимания… Он всегда так.
– Глупая песня! Дурацкие слова! - кипятился Майданов. - Совсем как у шарманщиков: "И до гроба любить", "не могу позабыть"… Но вы послушайте, как этот фараонов сын их подаёт! Как будто весь мир вокруг него рушится и сердце вырывается из груди! Вы слышали, где он взял дыхание?
Перед "я смотрю", посередине музыкальной фразы! И пауза после фиоритуры против всех законов гармонии! А каков эффект? Неземное страдание, и, чёрт возьми, хочется рыдать! Настоящий tenor di forza[47]!
– Пьер, mon cher, уймись, - наконец перестал смеяться Сбежнев. - Ты до смерти перепугал наших артистов. Ещё не все они привыкли к твоим восторгам. Ведь это же восторг, не правда ли?
– Да! Да, да, да! - топнул ногой Майданов. Его голубые глазки разгорелись, пенсне съехало набок, галстук сбился к плечу. Подошедшая Стешка обеспокоенно погладила его по спине. Музыкант схватил её за руку, решительно чмокнул в худое запястье и продолжал: - А ты, Серж, - варвар!
Варвар и дикарь!
– Вот тебе раз! - развёл руками Сбежнев.
– Именно дикарь! Настасье Яковлевне место на оперной сцене, а ты хочешь замуровать её в четырёх стенах своего Веретенникова! Что она будет там делать? Варить варенье, бегать с ключами по подвалам, рожать тебе потомство и толстеть?! Пфуй, как не совестно!
Снова раздался хохот. Привлечённые таким весельем другие цыгане побросали свои дела и подошли к дивану.
– Воля ваша, Пётр Романович, только вы глупости говорите, - вдруг резко сказала Настя. - Куда мне в оперу? Что я там делать стану? Разве там без меня петь некому? Здесь меня вся Москва знает, а там я кем буду?
– Вы могли бы быть примой! - замахал короткими ручками музыкант. – Вы могли бы блистать в Италии, если бы послушали меня и занялись наконец нотной грамотой. Ведь это вовсе не так сложно, тем более при вашей музыкальности, при абсолютном слухе…
– Ску-учно это, Пётр Романыч… - жалобно протянула Настя. И вдруг, хитро улыбнувшись, напела: - "Слыхали ль вы за рощей глас ночной…"
– Боже! - схватился за грудь Майданов. - Боже! "Евгений Онегин", дуэт Ольги и Татьяны! Неужели получилось?!
– А как же! Мы вчера весь вечер учили. Стеша, поди ко мне! Пётр Романыч, окажите милость…
Музыкант подпрыгнул на стуле, вскочил, растолкал цыган и каким-то козьим аллюром поскакал к роялю. Кузьма предупредительно поднял крышку инструмента и, не желая пропустить самое интересное, уселся на полу рядом с педалями.
– Па-а-апрашу вас, юноша! - безжалостно вытолкнул его из-под рояля Майданов. - Педали мне понадобятся! Настасья Яковлевна, Степанида Трофимовна!
