Короче говоря, оставалась одна Ларка.
Придя домой, Новиков не включил свет в прихожей, и, когда мать вышла ему навстречу, сразу присел якобы затем, чтоб расшнуровать ботинки — в то время, как до сегодняшнего дня вылезал из них, наступая носком на пятку.
— Что-то вы быстро, — сказала мать, — С лёгким паром.
— Ага, — ответил он снизу, — Пойду к себе, отдохну.
— Ты чего без света-то, — сказала мать, но когда она щёлкнула включателем, он уже спешил к своей двери и не обернулся.
«А если меня посадят?» — спросил он себя на ночь тысячу раз, совершенно парализованный этой мыслью.
Новиков спал без снов, но очнулся, словно вынырнул — громко схватил воздух, как собака хватает подброшенный кусок.
Вся голова была сырая, грудь со свалявшимися волосами, живот влажный, и ноги — ледяные.
Мать тихо и едва-едва приоткрыла дверь — он терпеть не мог этой её привычки. Но мать, кажется, действительно не могла даже предположить в повзрослевшем ребёнке желание, скажем, рассмотреть при дневном свете какой-нибудь свой орган.
— Ты что? — спросила она.
— Что? — спросил он быстро, и провёл рукой по лицу.
— Как будто кричал, — сказала она нерешительно.
— Нет, — сказал он, и снова потрогал лицо.
— Ты что ж так опух-то, — сказала мать, открыв, наконец, дверь.
Он быстро повернулся на бок, лицом к стене, и так же быстро ответил:
— Пива вчера много выпили. Напарились, потом много выпили.
— Да? — сказала мать, — От тебя и не пахло, когда пришёл.
— Выпарилось всё, — упрямо повторил он.
Мать молча стояла в дверях.
— Посплю ещё, — Новиков хотел это строго произнести, но получилось, что попросил.
Услышав, как щёлкнул язычок замка, привычным движеньем хотел было дотянуться до телефона, но ему словно плеснули в лицо тёплой и густой водой, причём попала она не на кожу, а куда-то сразу внутрь черепной коробки. Новикова едва не вырвало.
Он упал обратно на кровать, и пролежал так с пол минуты, громыхая сердцем. Сквозь этот грохот возвращались зрение и слух, — слух донёс, что мать так и не отошла от дверей: он не помнил звука её шагов.
— Мам, уйди, — громко попросил Новиков.
Помедлив, мать, наконец, пошла. Вскоре на кухне включилась вода. Вода лилась беспрерывно и ровно — мать стояла возле крана, ничего не делая.
На этот раз куда медленнее, Новиков протянул руку к рубашке, лежавшей на стуле — там был мобильный.
— Ох, ты, сколько времени, — удивился Новиков.
Он проспал с восьми вечера до десяти утра.
Один пропущенный от Ларки.
Новиков поймал себя на мысли, что ждёт увидеть смску от Лёши. И чтоб эта смска была какого-то удивительного, радостного содержания: что всё, например, выяснилось, и…
И всё исправится, и всё забудется, и вообще это оказалось глупым недоразумением.
Новиков поскорее набрал Лёшку.
Лёшка не отвечал пять, десять, пятнадцать секунд.
Новиков был готов поклясться, что Лёшка видит звонок. Телефон у него, да, на выбросигнале, но он видит, видит.
Это всегда так обидно — когда звонишь, а тебе не отвечают. Никогда не поверишь ведь, что человек просто отключил звук и ушёл в другую комнату смотреть телевизор на полной громкости.
Новиков и сам, когда не отвечал, чувствовал себя жуликом, даже руки потели. Сидел, смотрел на телефон и был истово уверен, что звонящему про него всё известно. Никогда не выдерживал, и всё-таки хватал трубку. На том конце как раз отключались в эту секунду. После чего Новиков минут пять ещё ходил как оплёванный.
Лёшка взял трубку — по голосу было слышно, что подбежал откуда-то.
— Алё, Новиков, привет, я в душе был, — скороговоркой вполне себе бодрым голосом сказал Лёшка, — Приходи скорей, я тут кое-что придумал.
Новиков готов был захохотать — настолько легко стало оттого, что Лёшка бодро и уверенно говорит с ним.
— Да! — ответил он коротко, отключился, посидел три секунды, ударил кулаком правой о ладонь левой и бросился одеваться.
— Тебе ведь тоже предъявляли убийство, — спросил Лёшка, разливая чай.
Новиков кивнул.
— Якобы мы, — продолжил Лёшка, — убили кого-то позавчера около одиннадцати вечера, в переулке. Так?
— Так, — глухо согласился Новиков.
— Ты помнишь, где ты был позавчера? — спросил Лёшка, грея руки о кружку с чаем.
— Помню, вчера вечером вспомнил. У Ларки. А потом возвращался на такси. Ну, как на такси — какой-то хач подвозил.
— Машину помнишь?
— А я не отличаю их. «Жигули» какие-то.
— Ну, какие? «Копейка», «Шестёрка», «Семёрка»?
— Да откуда я знаю.
— Ладно, это разберёмся. Уже хорошо. А я вообще дома был — мало того, в районе одиннадцати вечера сосед, выйдя покурить, захлопнул свою дверь — и я ему, короче, помогал. Часов до двенадцати. То есть, у меня точное алиби — и у тебя тоже почти всё в порядке.
— Почти всё, — усомнился Новиков.
— Ничего-ничего, — перебил его Лёшка, — Тебя наверняка кто-нибудь из Ларкиных соседей видел… Ты сигареты не покупал по дороге в ларьке?
— Покупал! — вдруг вспомнил Новиков, — У дома!
— Во сколько? — спросил Лёшка.
— Ну, когда приехал, — ответил Новиков, — Наверное, около двенадцати уже.
— Не, это поздно, — сказал Лёшка, — Скажут, что решил покурить. После кровавых злодеяний.
— Тьфу на тебя, что ты несёшь, — обозлился Новиков.
— Думай дальше, — сказал Лёшка, — Что там у тебя ещё было. Цветы Ларке покупал?
— Нет.
— А чего покупал?
— Ничего не покупал.
Новиков немного подумал.
— У меня был секс с Ларкой, — сказал он шёпотом.
— Поздравляю, — сказал Лёшка, — Нормально всё прошло?
— Прекрати, — попросил Новиков, — Она не предохраняется, — объяснил он.
— И? — поинтересовался Лёшка.
— Я не знаю, может, есть способ проверить? Ну, по жидкости.
— Проверить? По жидкости? — засмеялся Лёшка, — Она что, так и лежит там на диване, не шевелясь?
— Блин, Лёша, что с тобой творится? — почти закричал Новиков, сам при этом не без некоторого уважения осознавая, что видит перед собой совсем другого Лёшку: собравшегося, сильного, по-хорошему раздражённого.
«Так, наверное, в войну, из преподавателей грамматики получаются отличные командиры», — решил Новиков.
Потом вдруг вспомнил, как Лёшка звал адвоката — и сразу чуть разуверился в своих мыслях.
— Не злись, — всё ещё улыбаясь, сказал Лёшка, — Просто тут надо… Наверняка. То, что у Ларки был — уже хорошо. Она не жена, не родственник — вполне пойдёт, как свидетель. Так что, у нас у обоих алиби. Нас можно поздравить!
Новиков тряхнул головой и понял: но ведь правда — у них алиби, и никто их уже не посадит. И таксиста он найдёт обязательно. И Ларка поможет. И соседи, возможно, видели его из окна. О, как же это здорово.
— Может, вина? — предложил Новиков, — У тебя есть вино? А то я сбегаю.
— Вина? — встрепенулся Лёшке, — У меня есть тут… Вот. Портвейн. Напиток юности.
Лёшка немного придурял, конечно, — никакой портвейн они не пили в юности, а, скорей, слушали про это у Гребенщикова. Сами в те годы пили что ни попадя: палёную водку, пиво — тогда ещё продавали пиво в разлив, разбавленное вроде как хлоркой.
— Это только начало, — сказал Лёшка, — После того, что мы докажем свою невиновность — мы ещё должны этих сук наказать.
Новиков всё никак не мог согнать с лица улыбку по поводу нежданного избавления от груза ложных предъяв.
— Я утром проснулся и в одну секунду всё придумал, — сказал Лёшка серьёзно, — Слушай, в общем, — тут Новиков потянулся к нему чашкой со спиртным, — Да, на здоровье… — согласился Лёшка, чокаясь с ним.
«На здоровье» прозвучало неожиданно издевательски, они оба сразу это поняли, и Лёшка добавил, чуть смешавшись:
— За нас, короче.
Посидели минутку.
С лёгкой неприязнью отставив стакан Лёшка спросил:
— Тебя били?
Новиков открыл рот, но, смолчав, просто кивнул головой. Отпил и стал смотреть на дно чашки.
— И меня, — сказал Лёшка, — …И у меня потекла кровь из носа.
Новиков кивнул ещё раз, всё ещё не глядя на Лёшку.
— Они не заметили и ударили меня пластиковой бутылкой по голове, по щеке… В общем, я видел как несколько капель моей крови попало на стену.
Новиков кивнул — но уже вопросительно.
— Это же доказательство, — шёпотом сказал Лёшка, — Это же очень легко доказать! Там моя кровь на стене! Мы их посадим!
Новиков быстро потянулся к бутылке, налил себе и сразу выпил, и следом торопливо прикурил сигарету.
Лёшка молча смотрел на Новикова.
— Ты понял? — спросил Лёшка.
Новиков моргнул.
Зазвонил телефон, Лёшка пошёл в прихожую, снял трубку, выслушал кого-то, и, помедлив, спросил:
