Сзади тихонько подходит Тургун:.
— Ну, как колдунья? Правда, как смерть страшна и рожа противная. Мать упросила меня, я долго искал ее дом и нашел на краю большого яра. Двор темный-претемный, прямо заросли глухие, чащоба. И на цепи три кобеля, каждый с ишака ростом. Я струсил даже. А на террасе три брата — три ее сына, сразу видно бездельники, — сидят, анашой дымят, чилим изо рта не выпускают, в карты режутся, — есть такая игра — карты, знаешь, из азартных самая азартная. Самой колдуньи дома не оказалось. «Сейчас придет, подожди немного. А пока подавай нам чилим!»— говорит мне один из братьев. Ну, подождал я, тут и колдунья с какими-то узлами и узелками заявилась: Я начал упрашивать ее, умолять. А старуха присела на террасе и прежде всего принялась бранить сыновей: «Подохнуть бы вам маленькими! Бросайте вашу игру, сгинуть ей!» Потом повернулась ко мне. «Вон, тот, говорит, по тридцать второму году, тот шайтан по двадцать восьмому, а вот этому красавчику моему двадцать пять годков исполнилось. Только все они, говорит, бездельники, лентяи и (дармоеды. Много есть красивых девушек и каждая рада бы выйти за любого из них, а им, проклятым, больше нравится холостая жизнь!» «Старая! Каждому делу своё время и свой час. Я-то, ладно, может и бобылем проживу, ты лучше своего младшенького жени, если он пожелает. Найди ему хорошенькую, как конфетка, девчонку», — говорит старший из братьев. Второй поддакивает ему: «Младшего жени, мать, он озоровать начинает, этот твой щеголь». Тут и младший привстал, приподнявшись на локте. «Мамочка, — говорит, — я же маленький, младенец, можно сказать! Впрочем, хорошая девушка, говорят, что бобровый воротник, красит человека. Если найдешь такую, ладно, не откажусь. — И ухмыляется. — Только, говорит, условие мое такое: каждый день ты должна подсыпать мне в карман звонкой монеты!». Колдунья, ткнув в одну, в другую ноздрю щепоть насвая, чихнула раза два: «Апчхи, апчхи!» — потом и говорит: «Ну, я пошла. А вы тут самовар поставьте себе. Есть горячий, с мясом плов, его поешьте». И пошла со мной.
— Вот, такие-то дела, друг, канитель одна, — говорит Тургун. — Вон, колдунья уже вскочила, вопить начала. Вот подлая! Смотри, смотри как быстро вертится, настоящая ведьма!
Я рассмеялся:
— Верно! Это она, видно, пери и джинов изгоняет. А ты правду сказал: противная, страшная старуха. Только, по-моему, все это один обман.
— Смотри, смотри! — зашептал Тургун. — Уже — матери на спину уселась!..
Завывания колдуньи вызывают у меня отвращение и страх, я выбегаю на улицу.
* * *
Я сижу в приземистой кузнице на нашем перекрестке. Кузнец, худощавый человек с морщинистым лицом, с реденькой бородой и широким, потемневшим от пота и огня лбом. Подручным у него — здоровенный, крепко сколоченный парень, одетый зиму и лето в старый рваный чапан.
Кузнец, выхватив из горна кусок раскаленного железа, бьет по нему молотом, вытягивает, плющит и опять сует в огонь. Подручный старательно раздувает мех. Куски железа под молотом кузнеца превращаются в кетмени, топоры, подковы, гвозди для арб и прочие необходимые в хозяйстве вещи.
Между делом кузнец рассказывает разные истории, жалуется на трудности жизни.
Железу свет мой, пророк Давид нашел и расплавил его, как ртуть, — говорит он. — Ну да, огонь, говорят, зубов не мает, сухое ли, сырое — не разбирает. После пророк Давид сделал из железа лемех для плуга, кетмень и дал их своей общине. Он был искусным мастером и владел многими тайнами. — И, помолчав, продолжает: — Небо, судьба, только и знает устраивать всякие каверзы. Но есть пословица: если на долю кому достался пир, его не миновать, не в лето, так в зиму, а пировать. Времена меняются, братец, придет день, и бедняки, голодные, неимущие увидят свет. А ростовщикам, пузатым баям не миновать возмездия за все их преступления. Если на свете есть правда, так оно и будет. Правда, справедливость, племянник, великое дело, К примеру, русские мастеровые уже подняли головы, говорят, власть должна быть нашей. Так что, обязательно выйдем на свет, племянник.
Я слушаю его, не перебивая. Неожиданно в кузницу входит приятель кузнеца, плотник, он высок ростом, у него густая, с проседью борода, густые брови, хитроватые глаза.
— А-а, как дела? Что не показываетесь? — спрашивает кузнец.
— Новостей много, — отвечает плотник. — Вот союз ремесленников каждый день собирает собрания. А улемам это не нравится. Досточтимые улемы пугают всех муками ада, грозят, мол: «Разогнать надо этот союз отступников, подлецов и мерзавцев! Самосуд учинить над ними, камнями побить!»
— Ну, почтенные улемы, они блюдут свои интересы, это ясно. Им до народа дела нет, — говорит кузнец. — А что союз ремесленников сколотили, это, по-моему, хорошо, времена меняются…
Подручный кузнеца отлучился куда-то. Я становлюсь на его место, раздуваю мех и прислушиваюсь к беседе приятелей. Кузнец продолжает бить молотком по кетменю так, что звон, наверное, слышен до самой Балянд-мечети. Плотник присаживается на завалинку. В руках у него сумка с несколькими горстями маша, он бережно кладет ее на колени.
— Новостей много, друг, — говорит он, — только прекрати ты хоть на минуту свой стук-перестук.
Кузнец смеется:
— Ладно, приостановим работу. Рассказывай.
— Говорят, и на фронте и в Петрограде волнения. В Ташкенте вот тоже неспокойно. А кокандские баи вкупе с интеллигентами-джадидами, слышно, болтают насчет «автономии».
А кто такие — интеллигенты? — спрашивает кузнец.
Интеллигенты, что ли? Да… не знаю, и сам как следует не пойму. Судя по рассказам, интеллигенты — это люди ученые, образованные.
. — А значит, куцехвостые, щеголи! — смеется кузнец.
— Не знаю, куцехвостые — не куцехвостые, а говорят, они ученые, — твердит плотник.
— Ну ладно, рассказывай дальше, — просит кузнец.
Плотник подсаживается поближе к нему. Говорит:
— Был я в новом городе. На обратном пути ненадолго задержался в саду, который с аллеями. Ну, ты знаешь сам, где это. Народу там — тьма! И солдат порядочно. На трибуну один за другим выходят мастеровые, речи держат. Говорят: «Долой Временное правительство, оно поддерживает богачей! Заводы, фабрики, земля, вода — все наше!» Люди кричат им: «Молодец! Ура!» Речи держали по-русски, я кое-что сам понял, а чего не понял, узнал от стоящих рядом.
— Мастеровые, они знают, что к чему! — говорит кузнец. — Значит, говорят, что фабрики, заводы, земля должны быть отданы нам — правильные речи.
Я выхожу из мастерской и бегу прямо к Тургуну:
— Давай, пошли в город! — и рассказываю коротко о том, что слышал.
Мать Тургуна сердится. Кричит с террасы:
— Дров наколи, провалиться тебе!
— Я сейчас, — говорит Тургун.
Мы выходим на улицу. Здесь в разгаре игра в мяч. Тургун командует:
— А ну, друзья, в город!
Ребята бросают игру и присоединяются к нам. У Балянд-мечети мы держим совет. На трамвай без денег не сядешь, билетер увидит, задаст добрую трепку. Можно прицепиться к арбе. Потом, если действовать осмотрительно, и на извозчике можно прокатиться, прицепившись сзади. Мы отбираем из всех ребят шесть порасторопнее, а остальных отправляем по домам. На первую попутную арбу прицепились мы с Агзамом. Тургун прицепился к коляске извозчика. Остальные отстали. Проехали немного, смотрю Тургун пластом упал на землю, видно кучер кнутом достал. Я подаю ему знак.
Но тут и нас арбакеш заметил, кричит, грозясь прутом:
— Пошли прочь, озорники!
Мы с Агзамом вовремя спрыгиваем и тем спасаемся От прута.
— Ну как, Тургун, схватил прута? — спрашивает Агзам.
Тургун хмурится:
— Чуточку задело. А тебе не досталось?
— Ладно, хватит болтать! — говорит Агзам. — Потопали на своих!
Так, поддразнивая друг друга, мы добираемся до Шейхантаура. Ненадолго присаживаемся на корточки в тени какой-то лавчонки передохнуть. Вскоре Тургун сумел подкатиться к какому-то арбакешу и взобрался на арбу. Мы с Агзамом пошли пешком.
— И вас бы посадил, — сочувствует нам арбакеш, — да груза много, светы мои.
Доходим до Урды. Тургун уже стоит на мосту, дымит папиросой, поджидая нас.
— На, покури! — предлагает он мне. — Это папиросы «Роза». Какой-то русский старик бросил, не докурив, а я подобрал.
Агзам вырвал из рук Тургуна папиросу и швырнул в реку.
У моста много мелочных лавок и мастерских. Внизу, у самой реки, чайная с харчевней. Из харчевни доносится запах шашлыка и жареного мяса.
— Мы дошли до границы, — говорю я, присаживаясь на край моста. — Дальше новый город.
Тургун засмотрелся в сторону харчевни.
— Хороши пирожки, бой-бой! — говорит он с завистью. — Когда стану большим, вот посмотрите, обязательно открою харчевню! И тогда, будьте спокойны, зазвенит у меня монета-серебро. Агзам будет поддерживать огонь в очаге, Муса подавать кушанья, а я, как хозяин, восседать на почетном месте. Мое дело — деньги подсчитывать…
