— Тут несчастный случай, Григорий Григорьевич не виноват, — заступился Михеич. — Он сам теперь переживает.
— Может, и не виноват, — согласился Пономарев. — Я не о нем, а вообще.
Видно, Пономарева задел-таки небрежный ответ Сергея Александровича на его приветствие, и он теперь разошелся.
— Думает: вот я — начальник, своим умом всего достиг. Оно отчасти верно, без своего ума толку нигде не будет. А только к своему-то много чужого прибавляется. Он мастером был — вроде меня учил, а сам в ту же самую пору у меня кое-что перенял. И у тебя. У всех нас вместе. В диплом всей премудрости не вложишь. Премудрость человек в жизни постигает. Я, конечно, не против науки. А ведь только нет такого института, чтобы сразу из него директора завода выскакивали, или хоть начальники цехов. Потому что кроме науки надо еще человека понять, без этого ты не начальник. Когда научишься душу человеческую читать, тогда тебя можно в начальники ставить. А когда опять разучишься человека понимать, начнешь себя превыше всех ценить — тут тебе и конец, ты уже больше не руководитель, а вроде куклы, на которую в магазине нарядную одежу напяливают да в окнах выставляют. Костюм, может, из самого лучшего матерьялу, а под костюмом-то все равно глина. Так и у начальника, который от народа отошел. Должность есть, и кресло, и кабинет, и печать в круглой коробочке, а главного нету. Уваженья от людей нету. Веры нету. Который не шибко умный начальник, тот думает: ерунда все, на что мне надо, чтобы меня любили и уважали, лишь бы приказы исполняли. А который человек с соображением, тот мучается.
— Люди не грибы, их нельзя всех в одну корзинку сваливать, — сказал Юрка. — И начальники бывают разные. Другие вон в магазины все с заднего хода дорогу знают, а Сергей Александрович позавчера вместе со мной в очереди за колбасой стоял.
— Это верно, — поддержал Юрку Михеич, — он себя не выделяет.
— А вот еще погодите, он себя покажет. Я его замашки чувствую. Он от людей уходит, один хочет над всеми стоять. А одинокому легко свихнуться. С пустяка другой раз начинается. Рюмку лишнюю выпил…
— Ты его видел пьяным? — выкрикнул Юрка, так что ближние попутчики невольно обернулись.
— Человека несправедливо обидел… — развивал свою мысль Пономарев, не считая Юрку по его крайней молодости достойным оппонентом и потому не отвечая на его возражения.
— Никого он не обидел! — не уступал Юрка.
— …Или в работе что-то против совести совершил.
— Это у тех совести нету, кто болтает всякие глупости, — сказал Юрка.
Михеич помалкивал, но в душе был доволен не столько рассуждениями Пономарева, сколько тем, что Юрка злится. Сам, сопливый поросенок, любит людей дразнить, а теперь ему не нравится. И чем ему Королев так уж угодил? Начальник как начальник. Не хуже других. И не лучше.
Чем ближе подходил Сергей Александрович к заводу, тем отчетливее проступала на его лице деловитая озабоченность.
Его беспокоила вторая вагранка. Видно, где-то нарушилось водяное охлаждение, и на кожухе образовалась «гармошка». В одном месте он вспучился, точно опухоль, а рядом просел ложбинкой. Надо ставить вагранку на ремонт, вчера Сергей Александрович уже согласовал этот вопрос с главным инженером и договорился с ремонтно-механическим цехом. Осталось установить сроки ремонта, и как раз над этим ломал сейчас голову начальник цеха.
Ремонтники требуют трое суток. Но если немного на них принажать, то удастся выторговать одну или даже две смены. Скажем, если они начнут работать в субботу… Воскресенье в цехе так и так не рабочий день, значит, нечего его и считать… Суббота, воскресенье, понедельник… Хорошо, если они сумеют кончить ремонт в понедельник в первую смену. К четырем часам закончат, вторая смена уйдет на кладку и сушку, а в третью можно будет пустить… В крайнем случае во вторник, в первую смену… Да, так и сделать… Только надо, чтобы они кожух начали готовить заранее, сегодня же… Сейчас приду и позвоню…
В эту ночь аварийная вагранка еще работала, и Королев опасался, как бы не было с ней беды. Если вода прорвется внутрь вагранки — образуется козел, тогда натерпишься муки с этой аварией. Неизбежно сорвется план, и, пожалуй, лет пять будут вспоминать на заводе о позорном случае и склонять на все лады несчастного начальника цеха. Вагранка работала с изъяном уже не одни сутки, но это был риск, и Сергей Александрович, миновав проходную, нетерпеливо толкнул дверь, чтобы поскорее убедиться, что все в порядке.
Над вагранкой поднималось бледное пламя и летели искры, слабо заметные на фоне ясного неба. Если бы это было ночью, то горело бы, как костер.
Ничего не случилось. Вагранка работала.
Королев машинально ускорил шаги, торопясь в цех, но тут в глаза ему бросились штабеля свежих отливок, которые занимали почти всю площадку перед цехом, оставляя лишь неширокий проезд. Отливки лежали стопками, одна на одной, по семь штук. Вчера вечером, когда Королев уходил с завода, здесь стояло всего семь семерок. Сейчас их было… раз, две, три… пятнадцать, восемнадцать… Двадцать восемь семерок!
Сергей Александрович еще раз обвел взглядом ночную продукцию своего цеха. Это обилие отливок пока что оставалось для него загадкой. Оно могло означать победу, радость, если очень хорошо сработали обрубщики, так хорошо, что механическое отделение не управилось их обработать. Но загроможденная отливками площадка могла означать и неприятность. Возможно, обрубщики сработали обыкновенно или даже ниже обыкновенного, а в механическом отделении вышел из строя станок или по какой-то причине не явился на работу фрезеровщик — вот и завал.
Можно было прямо зайти в механическое отделение и узнать, но Сергей Александрович не любил показывать подчиненным свою неосведомленность. Через пять минут он поднимется в кабинет и выяснит положение у заместителя, который, видимо, уже подготовил сводку.
С нахмуренными бровями приближался Сергей Александрович к цеху, но вдруг резко повернул, обогнул здание и остановился в раздумье перед желтым курганом песка, который использовался в цехе для формовки стержней.
Постояв так с минуту, словно перед могилой, он негромко выругался. Сердился он потому, что теперь, летом, когда без большого труда можно навозить песку целую гору, с Казбек ростом, его доставляют мало, только-только на ближайшие нужды. А зимой придется, как в прошлом году, снимать людей с основной работы и заставлять их долбить ломами смерзшийся на платформах песчаный пирог. Сергей Александрович решил сегодня же написать директору официальную жалобу на снабженцев и отправился в цех.
Из неширокого коридорчика начальник цеха, приоткрыв дверь, заглянул в производственное помещение, точно желая удостовериться, все ли там на месте. Все было как вчера. Пустые опоки стопкой лежали посреди цеха, и кран уже приспустил над ними стальные сережки, готовясь подавать формовщицам тяжелые коробки. Сами формовщицы, собравшись кучкой, сидели на конвейере и стояли возле него, о чем-то беседуя. Заливщики возле своего ковша, похожего на уложенную на тележку небольшую бочку, неторопливо курили, ожидая гудка.
Сергей Александрович поискал глазами старшего мастера, не нашел и, прикрыв дверь, направился по коридорчику к лестнице и поднялся в свой кабинет. Здесь уже поджидал его заместитель Григорий Григорьевич Авдонин. Он хмуро ответил на приветствие начальника цеха и добавил:
— Сводка у вас на столе.
Королев поспешно подошел к столу и склонился над сводкой. Облегченно вздохнул. Растворил окно. И неторопливо уселся на свое место, ощущая приятное удовлетворение оттого, что его цех по-прежнему идет в хорошем ритме и, возможно, в этом месяце завоюет знамя. Королев даже посмотрел в левый угол, как будто знамя уже стояло там, и очень живо представил себе красное шелковое полотнище на древке и золотые кисти. Но тут отворилась дверь, и Малахов, просунув голову, сказал:
— Позвольте войти?
Начальник цеха кивнул. Малахов вошел и остановился у стола.
Петр Михеевич Малахов родился на четырнадцать лет раньше Королева. Всю войну провел на фронте, с тяжелыми ранениями полгода лежал в госпитале, потом, вопреки всем медицинским запретам, снова пробился на фронт. Орден и три медали хранились на дне верхнего ящика комода и вместе с ними — пожелтевший номер газеты с описанием фронтового подвига сержанта Петра Малахова.
Он не был идеальным человеком, Петр Малахов, по отчеству Михеевич. По понедельникам от него иногда попахивало водочкой и не сказать, чтобы такой уж из него получился активный общественник. Но у Королева тоже были свои недостатки, и если все их собрать и положить против малаховских на весы, то неизвестно, чья бы чашка перетянула.
Но Сергею Александровичу как-то не приходило в голову в чем-либо — в заслугах ли, в недостатках ли — сравнивать себя с такими, как Малахов. Он не видел ничего противоестественного в том, что немолодой рабочий объясняется с ним стоя, и не догадывался указать на один из пустых стульев или на притулившийся у стены продавленный кожаный диван.
