— Золото ищешь? — спросил цыган, кивая подбородком на бугор, откуда я пришел. — Или отыскал уже? — он смотрел мимо меня на дорогу, откуда приехал, вроде бы и не слушая меня.
— Не ищу, — сознался я. — Да и не верю, что оно действительно спрятано. Разговоры одни.
— Ну-у, что же ты не ищешь? — присвистнул цыган. — Я за сорок лет ни разу лопату с собой в телегу не брал. Я мог бы, — цыган рассмеялся, — все подряд вскопать, как в огороде. Мы, цыгане, пока кочевал я, столько про клады эти историй знали, а ни одного не нашли. Верно говорю. Вот мои деньги, — цыган показал на коня, — и вот, — цыган поднял руки. — А ты зачем ходишь сюда? — спросил он. — Гуляешь? А девка где? Один?
Я стал говорить о том, что вот роща хорошая, не в каждом городе такая имеется, ее бы беречь, а тут безобразничают, летом особенно, деревья ломают, рубят их, костры, мусор…
— А верно говоришь, — перебил цыган. — Ей-богу, верно. Как хозяин говоришь. Я ведь думал об этом. Эх, думаю, отдали бы мне рощу, я бы из нее картинку сделал. Не веришь?!
— Зачем же она вам, одному человеку? — я удивился. — Что бы вы делали здесь? Роща — вон какая, десятки гектаров…
— Как! — вскричал цыган, приподымаясь на локти. — Сначала — огородил бы, чтоб не лез каждый, не ходил, не ездил. Не можешь по-человечески вести себя в лесу — стой возле ограды, любуйся. Или вон, иди гуляй по улицам, дыши бензином. На полянах — сенокосы, по пятьдесят центнеров свободно сена ставить можно, во-он, там, — цыган повел рукой, — огороды. Деревья, какие старые, на дрова, чтобы молодым расти не мешали. Сады опять развести. Слышал, сады богатые были здесь. Малину по взгорью рассадить…
— Не отдадут, — сказал я.
— Не отдадут, — согласился цыган, — это я просто так. Я вот еще о чем думал: поставили б в роще контору какую, а меня при ней сторожем. Я бы пошел с радостью. Навел бы порядок. Клады ищут… Дураки! — оскалился цыган. — Вот он перед вами, клад, — роща. Сколько добра пропадает. А разве она такая была? Помню, э-эх, какая была! В войну повырубили ее, на треть считай повырубили. Сейчас догляду нет, а тогда… Кто хотел, тот и шел с топором…
— На дрова?
— Не только на дрова. На другие нужды. Частники кругом. Нужна палка — пошел, вырубил. Мало ли чего надо в хозяйстве. Дерево!.. Ну, тогда война, пусть. Сейчас рубят. Тайком, ночами, под корень, чтоб не заметили. Ты вот говоришь — порядка нет. А и не будет никогда. Почему нет порядка? Очень просто — хозяина нет, вот что. Это в любом деле: есть хозяин — есть порядок, нет хозяина — нет порядка. Вот, помню, кочевали мы табором. Старшой у нас. Умный старшой — словом табор держит, злой старшой — власть любит, деньги любит, баб молодых любит, пожрать-выпить любит — кнутом табор держит, речами льстивыми, гнусными. В таборе нет порядка, в таборе ссоры, драки, вражда. И это — среди своих. Одни за старшого, услуживают ему, сапоги чистят, другие — против, сговор за спиной готовят, ножи острые до поры прячут. Так и с рощей. Вот она, стоит. Чья роща, спросишь? Городская. Хозяев много, а спросить не с кого. Знаешь, сколько родников было в роще? Десяток. А теперь два осталось. Вот горе-то. А бывало, вся округа за водой ходила. Я ведь попервости, — цыган повернулся ко мне, — пытался всерьез сенокосить в роще, на зиму для коня заготавливать. Не получилось.
— Что, не разрешили? — спросил я, имея в виду власти.
— Да нет, другое, — сказал цыган. — Молодые безобразят. Днем поставишь копны, придешь утром — раскиданы, лежат в них. Или подожгут. Два раза поджигали. Как-то пришел вечером, проверить. Смотрю, собралось их компанией: три девки да три парня, ребята с собаками. А собаки, веришь, что телки годовалые ростом. И давай они собак учить через копны прыгать. Да сами вслед за собаками. Хохочут. Я бегу к ним, а не взял ничего с собой, ни вил, ни кнута. Закричал издали, что же вы, мол, мерзавцы, делаете. А они: закрой, мужик, хайло, а не то… Собак за ошейник, и ко мне. Собаки рычат, рвутся. Я остановился. Что ты станешь делать? Не будь собак, я бы их раскидал и пятерых. А тут… Порвут, думаю, кобели. Поворотился и обратно. А они в спину кричат, улюлюкают. Пошел на второй день к участковому, рассказал. А он: кто вам позволил в роще сено заготавливать? Разрешение имеется? А какое у меня разрешение! Сразу увидел. А то, что роща пропадает, это его не касается. С тех пор больше не копнил. Приеду утром, подкошу. Спокойнее. Свяжись с дураками, сам же рад будешь…
Я невольно усмехнулся рассуждениям цыгана. Как-то удивительно было слушать — цыган, на которого никакие законы не действуют, говорит о порядках. Цыган, видно по всему, понял меня.
— Газеты выписываем, — сказал он, — телевизор смотрим. Двое сыновей техникум закончили. Соображаем и мы маленько…
— Вы что же, в школе учились? — спросил я, думая о том, что вот если снять с цыгана одежду, обрядить в обычную, какую носят рабочие, то ничего в нем от цыганского и не останется с его спокойной манерой говорить и рассуждать. Облик разве.
— В школу не ходил, а понимаю, — сказал цыган. — Читать сам выучился. Сначала большие буквы разбирал, а теперь и газету могу вслух прочитать. Возле ребят своих выучился. Восемь их у меня. В школу всех посылал. Готовят уроки, и я с ними иной раз загляну в книжку. А жена у меня русская. Восьмерых родила. Кто учился, кто бросил. Но семилетку все дотянули. Дальше — сладу нет. Двое только в техникум пошли. Если в жену уродился — учится, слушается, в меня — балбес, — цыган засмеялся. — А за конем младший смотрит. Со мной в рощу ездит. Отпряжем — он сразу верхом и скакать по поляне. В кавалерию отдавать — один выход…
— Вы что же, кочевали раньше? — спросил я.
— Кочевал, — подумав, сказал цыган. — До войны ходили табором. Война началась, а мы в Молдавии как раз. Табор небольшой, а ладу не было: зависть, да ревность, да… черт знает что. Немец быстро пер. Табор распался, разбрелись кто куда. Я один, родных нет, поехал. Ехал, ехал и приехал. А что дальше делать — не знаю. На работу надо — специальности нет. А жить где? Деньжонок оставалось немного, распределил я их — сколько в день тратить. Стал на квартиру проситься. Осень, дожди, зима скоро. А у цыгана знаешь какая одежда? Пришел к жене теперешней своей: пустите, говорю, такое дело. А она — вдова, мужа как раз на второй месяц убило. Боится пускать. Цыган, дескать, убьет или обворует. А сама до того хороша, что… Не отступлюсь, думаю. Я в молодости был — ого! — цыган прищурился, улыбаясь, ноздри его затрепетали. — Любого в таборе кулаком сшибал! Дал я ей тогда клятву. Самую старую цыганскую клятву. Старики клялись. Дал клятву, что не обижу. Взяла. Полгода прожил квартирантом, помогал. А потом… жить стали. В то время недалеко от места, где жил я, конный двор стоял, коней десятка три у них было. Вот это дело, говорю. Устроился возчиком. Долго держался двор тот конный, снесли. Эх, жалко. До сих пор бы работал. Не нужен стал, машин много. Коней — на мясокомбинат. А мне что делать? И надумал я своего коня купить. Долго хлопотал, разрешили. Цыгану без коня нельзя, говорю, как вы не понимаете? Стал на топливном складе работать, рядом стеклотары склад — и у них работаю. Хорошо. А вот с кормом коню худо. Летом роща спасает, а на зиму — в деревни езжу, покупаю. И коней в деревнях меняю. Это — третий. Как состарится — я в колхоз. Они почти каждый год выбраковку делают. Я им старого, они мне необученного. Сам обучаю. Тут же и обучаю, утрами. Хочешь прокатиться? — цыган кивнул на коня. — Рысь широкая. Беговой конек…
— Нет, не хочу, — отказался я, — отвык, да и без седла. А конь справный, стать видна. Хорошего коня купили, верно…
— Значит, не любитель, — сказал цыган. — А мне шестьдесят седьмой идет, а иной раз ударю по дороге — только топот. Здесь версты полторы, пожалуй, будет от края до края.
— Сколько вам лет? — спросил я, изумленный.
— Седьмой год пенсию получаю, — засмеялся цыган. — Что, молодой? Работаю. Коня надо кормить, семья. Пенсия, да на складах зарплата, да вечером подвезешь кому что за тройку-пятерку. Ох, надо ехать. Говорим, а дело стоит. Тебе хорошо — гуляешь, а я на работе.
Цыган ловко вскочил, стал запрягать вороного. Я стоял в стороне, наблюдал. Цыган взял вожжи, тронул коня и пошел рядом с телегой. Я проводил его до конца рощи, где дорога подымалась в гору, в переулок.
— Будь здоров, — сказал цыган, подавая руку. — Приходи еще, поговорим, покосим. Вижу, умеешь ты косить. А клад не ищи, пустое дело. Он, купец, не дурак, чтобы оставлять тут деньги. Но-но!
Поехал дальше, не оглянувшись. А я стоял на краю рощи, смотрел, как телега с повядшей уже травой въехала в переулок и скрылась за дворами.
Множество разных людей осталось в памяти с ранних лет, и среди них наш деревенский мужик Родион Мулянин. Мужики жирновские — каждый сам по себе интересен, одного с другим не сравнивай, но Родион все же стоял наособицу. Выделялся. И не только внешностью своей. Характером выделялся, поведением.
