— Велел зайти? А зачем — не знаете, Дмитрий Гордеевич?
— Иван Захарович сам скажет. Да вы, Бакланов, не волнуйтесь, ничего плохого не случится.
— Готовь, Егор, мыло! Видать, баня тебе будет, — съязвил Мазай.
— Ошибаетесь, Мазай. Никакой бани не предполагается, — возразил Селезнев.
— Обязательно будет нахлобучка. Директор зря не вызывает, товарищ мастер. Это всем известно.
— Правильно. И Бакланова вызывают не зря, а по важному делу. Только баня здесь ни при чем.
Хотя Бакланов уважал мастера и верил каждому его слову, но не мог избавиться от тревожных предчувствий, пока наконец не очутился в кабинете Ивана Захаровича.
— Здравствуйте, товарищ директор. Мастер сказал, что вы меня вызывали.
— Да-да, Бакланов, вызывал. И жду вас. — Колесов взглянул на часы и, сняв с вешалки форменную шинель, начал одеваться. — Мы пойдем с вами в музыкальное училище. Пусть специалисты проверят, послушают вас.
— А для чего, Иван Захарович?
— Да просто так, ни для чего. От нечего делать, — пошутил Колесов и пояснил: — Может быть, у вас действительно есть способности, тогда нужно заниматься с преподавателем музыки или пения. В общем, я не специалист в музыке. Так же, как и Дмитрий Гордеевич.
— Он очень хорошо на гармошке играет.
— Знаю. Ваш мастер и на скрипке играет, и недурно играет. Но он все-таки любитель, а не специалист. Пойдемте.
Директором музыкального училища оказалась молодая еще женщина.
— Ильина, — отрекомендовалась она, протягивая руку Колесову. — Прошу садиться. — И тут же спросила, глядя на Егора — Это, я полагаю, и есть ваш подшефный?
— Да. Это тот самый воспитанник, о котором мы с вамп вчера говорили.
— Ну что ж, не будем терять дорогого времени. — Ильина заглянула в блокнот. — Скажите, Бакланов, на каком инструменте, кроме гармони, вы играете?
Егор отрицательно покачал головой:
— А я только на гармошке…
— На пианино не играете?
— Нет, не умею.
— А что вам больше правится: играть на гармони или петь?
— Играть, — не задумываясь, ответил Егор и, помедлив, добавил: — И петь тоже. Под гармонь.
— А без гармони не поете?
— Как когда. Только под гармонь лучше выходит. Вроде интереснее получается.
— Правильно. Так и должно быть. Пение обязательно нужно сопровождать аккомпанементом. Музыка помогает и певцу и слушателю. Значит, вы играете только па гармони… Так, так… Мы вот что сделаем: сейчас пойдем в свободную комнату и пригласим преподавателя по курсу баяна, а после посоветуемся с преподавателем вокальной группы. Прошу. Пойдемте за мной.
В соседней комнате за столом сидел худощавый, уже немолодой человек. Ои неторопливо наигрывал на баяне и время от времени что-то записывал в нотной тетради.
— Иван Федорович, — окликнула его Ильина, — мы к вам в гости. Можно оторвать вас на несколько минут?
Иван Федорович с нескрываемой досадой взглянул на вошедших и не очень любезно пригласил:
— Пожалуйста. Входите.
Ильина рассказала, зачем пришли.
— Давайте проверим, это недолго, — согласился Иван Федорович. — Он достал из шкафа двухрядную гармонь и подал Егору: — Сыграйте что-нибудь. Какая мелодия нравится вам больше других?
Егор неопределенно пожал плечами:
— Не знаю.
— Ни одна не нравится? — удивился Иван Федорович. — Не верю. Не ве-рю!
— Почему не нравится? «Когда б имел златые горы», например.
— Играйте.
Бакланов сыграл.
Иван Федорович, внимательно прислушиваясь, попросил сыграть еще одну мелодию, и еще…
— А ну-ка вот это… — Преподаватель взял у Егора гармонь и наиграл мотив. — Прослушайте еще раз, а потом попробуйте сами.
Когда Егор сыграл, Иван Федорович похвалил его:
— Молодец! Воспроизвел мотив далеко не точно, но основные элементы мелодии схвачены. — И, обращаясь к Ильиной и Колесову, добавил — Музыкальный слух есть. В этом отказать нельзя. Что же касается игры на гармони, то здесь я не нахожу пока признаков ни искусства, ни таланта. Так играют тысячи самоучек. Конечно, баянистом он может стать, но нужно много учиться,
— И что же вы предлагаете? — спросила Ильина.
— Ничего не предлагаю, — безразлично ответил Иван Федорович. — А впрочем, мне кажется, что молодому человеку нужно пока побольше заниматься учебой в ремесленном и… всем другим, связанным с его дальнейшей работой. Стать хорошим музыкантом не всем удается. Здесь решающую роль играет талант, а вот получить профессию и хорошо работать — другое дело.
— Но, Иван Федорович, это же не совет, — сдерживая возмущение, заявила Ильина.
— Я высказал свое мнение, причем — откровенно, не кривя душой, а вы обижаетесь. Но я не могу же говорить о таланте там, где не нахожу его. Вот и все.
— Спасибо и на этом, — насмешливо сказала Ильина. — Но я с вами не согласна.
…Преподаватель вокальной группы Степан Карпович Нефедов, лысый, шарообразный, очень подвижной человек, выслушал просьбу Ильиной и с видимой охотой согласился «потолковать» с Баклановым.
— Только оставьте нас одних. С глазу на глаз. Мы скорее познакомимся и меньше будем смущаться. Так лучше, уверяю вас.
— Не возражаете, товарищ Колесов? — спросила Ильина.
— Если так лучше, то — пожалуйста. Преподавателю виднее.
— Вот и прекрасно, вот и прекрасно! Мы с полчаса побеседуем и придем к вам, Надежда Михайловна, и доложим о результате.
Но ждать пришлось больше часа.
— Надежда Михайловна, голубушка! Надежда Михайловна! — заговорил раскрасневшийся Нефедов, едва перешагнув порог. — Ведь это талант! Где вы его выкопали? А? Где?
— К сожалению, я здесь ни при чем. Вот товарищ Колесов нашел его.
— Что вы, что вы! — взмолился Иван Захарович и замахал, словно отбиваясь, руками. — Это у нас есть мастер Селезнев. Вот он и обнаружил. Значит, вы считаете, что Бакланов не без способностей?
— Очень, очень способный юноша! Я его на время оставил в классе, чтоб он не слышал нашего разговора. Так вот: прекрасный слух, а голос — серебро. Даю слово! Со временем он Козловскому не уступит. Но, конечно, нужно над ним работать. Много работать. Предлагаю, Надежда Михайловна, осенью зачислить мальчика в музыкальное училище. Да-да! В мою группу. Семилетку он окончил?
— Нет, — ответил Колесов, — образование у него пять классов.
— Не может быть! — воскликнул Нефедов. — Ай-я-яй! Вот неприятная неожиданность! Как же быть?
— А разве это имеет решающее значение? — удивился Колесов.
— К сожалению, да. В музыкальное училище принимаются только с семилетнем образованием, — пояснила Ильина.
— А исключений не бывает? — поинтересовался Колесов.
— Нет. Никаких.
— Жаль! Очень жаль! — снова затараторил Нефедов. — Способный юноша. А вы знаете, Надежда Михайловна, у него отец фронтовик, танкист. В бою получил ранение и сейчас в госпитале. А? Вот бы порадовать письмом: ваш сын принят в музыкальное училище! А?
— Степан Карпович, дорогой, вы же хорошо знаете, что я бессильна изменить правила приема. Да и нельзя принимать в училище без соответствующей подготовки. Понимаете, нельзя!
— Но и за бортом нельзя оставлять способного человека.
— Правильно, товарищ Колесов. Я сама того же мнения. И за бортом он, конечно, не останется. Но прежде всего — семилетка. Начинать нужно отсюда. Устроить на заочное обучение или в вечернюю школу. Возраст у него не такой уж большой, все еще успеется.
— Надежда Михайловна, вы говорите правильно. Очень и очень правильно, но мне не хочется надолго терять из виду этого способного юношу. Понимаете? Его нужно прибрать к рукам немедленно и развивать способности. Знаете что? Я буду заниматься с ним. Во внеурочное время, разумеется. Что вы на это скажете?
Колесов крепко пожал руку Нефедову:
— Вот об этом мы и напишем письмо танкисту Бакланову.
После возвращения ребят из МТС прошло несколько дней. Жизнь в группе потекла по-старому, но много было и нового. Почти у каждого из ребят было какое-то свое, личное, событие, либо такое событие ожидалось. Для Бакланова, например, большим событием был приказ директора о восстановлении в правах ученика; кроме того, он теперь ходил в музыкальное училище. Преподаватель Нефедов взял над Баклановым шефство, и Егор каждый день брал у него уроки музыки и пения.
Оля Писаренко и Сережа с волнением ждали, когда им на бюро райкома выдадут комсомольские билеты. Коля ждал очередного заседания комсомольского комитета, так как подал заявление о приеме в комсомол. Таких новостей, событий и ожиданий — не перечесть. Но со стороны они были почти незаметны, и жизнь в училище казалась Мазаю такой же, как и до поездки в Платовку. Ребята по-прежнему слушались его, подгруппа Мазая на производственной практике занимала первое место. Среди ребят группы снова впереди всех шел Жутаев, а за ним Мазай, Оля и Сережа. Все встало на свои места. Однако время от времени Мазай ощущал какое-то беспокойство. То ему начинало казаться, что над ним ребята подшучивают, то чудилось, будто Бакланов, хотя и дал слово никому не рассказывать о малодушном поступке Мазая в Платовке, все же рассказал ребятам и они только делают вид, что ничего не знают, а за его спиной смеются над ним. Заставляло задуматься и отношение к нему Сережи и Оли. Раньше Сергей почти во всем следовал за Мазаем, а сейчас стал самостоятельней и не столько спрашивал у Васьки совета, сколько высказывал свое мнение. Видно было, что он обрадовался возвращению Мазая, крепко пожимал ему руку, но так же радостно встретил он и Жутаева. А Васька не привык с кем ни попадя делить друзей. Оля Писаренко и раньше вышучивала Мазая, вступала с ним в споры. Но раньше Мазай знал, что она выделяет его из ребят и, если понадобится, не замедлит встать на его защиту. Сейчас Оля вела себя так же, ко вместе с тем Мазай заметил в ней новую черту. Оля стала как бы присматриваться к нему, словно к новому знакомому. Мазаю хотелось поговорить с ней наедине, намекнуть о Карцине и вообще обо всей истории с ним, но случая для разговора не представлялось. Ему даже стало казаться, что Оля избегает его. Хуже того: Васька заметил, что Оля стала часто разговаривать с Жутаевым. Вчера, например, они шли рядом в столовую и проговорили всю дорогу.
