Одним словом, у Мазая начало создаваться такое впечатление, будто друзья его уходят куда-то, а он плетется позади. Но он привык быть впереди, у всех на виду! Васька задавал себе вопрос: в чем же дело? Что случилось? Или он изменился, или ребята стали другими?
Мазаю казалось, что его. авторитет пошатнулся именно потому, что он, лучший формовщик в группе, не сумел отстоять первое место и уступил его Жутаеву. И Мазай стал работать изо всех сил, стараясь вырваться вперед.
Вот и сейчас, ни на что не обращая внимания, Мазай был поглощен работой. Формовка шла успешно, он набивал одну опоку за другой и, хотя изрядно устал, решил до конца смены заформовать еще несколько деталей. Прозвучал сигнал. Мазай недовольно поморщился и решил немного задержаться, чтобы набить еще одну опоку. Но Селезнев громко попросил всех выйти во двор.
— Есть интересное сообщение, — сказал он.
Все заторопились к выходу, только Мазай не тронулся с места; он старательно устанавливал в опоке модель.
— Мазай, а вы что же? — окликнул его Селезнев. — Я ведь всем сказал.
— Набью эту опоку, товарищ мастер, и выйду.
— Как у вас, Мазай, нехорошо получается, по-барски! Ведь целый коллектив будет ждать. Нехорошо.
Мазай с досадой бросил недоконченную опоку и вышел вслед за Селезневым во двор.
Был один из тех теплых дней, когда нет ни малейшего ветерка, небо прозрачно и чисто, будто только умытое, когда солнце кажется улыбающимся и так ласково греет, что хочется подставить его лучам всего себя. Ребята расположились возле лестницы ваграночной площадки. Кто присел на лебедку, кто на ступеньку лестницы, кто на пустую опоку, снятую со стоявшего рядом штабеля. Выше всех, на штабеле чугунных чушек, устроился Батурин. Когда подошли Селезнев и Мазай, Батурин чуть приподнял руку, призывая к порядку.
— Ребята, — громко заговорил он, — собрали мы вас за тем, чтобы рассказать хорошие новости. А такие новости есть. Сегодня директор училища получил письмо, в нем дело касается и некоторых учеников вашей подгруппы. Письмо, скажу вам откровенно, такое, что не может не радовать.
Кто-то из ребят захлопал в ладоши, кто-то крикнул Батурину, чтоб тот скорее читал. Мастер, скрывая довольную улыбку, нарочито строго прикрикнул:
— Потише, потише! Не спешите — узнаете. А будете шуметь — все в секрете останется.
— А тут, товарищ мастер, и секретного ничего нет, — тоном небрежного безразличия сказал Мазай. — Я знаю, откуда письмо. Хотите, товарищ мастер, угадаю?
Селезнев не любил выскочек и всезнаек и недовольно ответил:
— Ты на такие дела молодец, первым всегда догадываешься. Вот только в цеху с первого места соскочил.
Мазай чуть потупился, но все же возразил:
— Не тот нырок, кто нырнул, а тот, кто вынырнул.
— Вот это золотые слова! — вмешался в разговор Батурин. — Так, говоришь, знаешь, откуда письмо?
— Знаю. Из эмтээс. Платовской.
— Правильно, угадал, — одобрительно отметил мастер.
— А тут и угадывать нечего. Это я подсказал директору эмтээс, чтоб написал. Да. Что? Не верите? Ну, как хотите. А дело было так. Когда мы уезжали оттуда, он случайно повстречал меня на улице и ну нас всех расхваливать: и ударники вы, и мастера с золотыми руками, и такие, и сякие. Вроде как осталось нам только ордена выдать. Я и говорю ему, будто промежду прочим: от ваших хороших слов нам не холодно и не жарко. Вы лучше, вместо того чтоб со мной разговаривать, нашему директору письмо напишите. Он пообещал. Вот и все… Что же там пишут, товарищ Батурин?
— Я сейчас прочитаю. В общем, ребята, дирекция и партийная организация эмтээс за хорошую работу благодарят всю шефскую бригаду, пишут, что ребята работали, не считаясь со временем, и благодаря их старанию эмтээс успешно закончила ремонт и своевременно начала весенний сев. Потом в письме говорится, что делали токари, слесари — о каждом в отдельности.
— Все, значит, так, как я советовал! — хвастливо обронил Мазай. — Здорово получается, товарищ мастер, правда?
Селезнев, усмехнувшись, спросил:
— Так, может, ты и письмо продиктовал? А?
Мазай пожал плечами:
— Диктовать-то не диктовал, ну, а все ж приблизительно подсказал что смог.
Вдруг Оля подняла руку:
— Товарищ Батурин, можно вопрос? У нас прошел слух, будто в Платовке хотели назначить Мазая заместителем директора эмтээс, просили очень, а он заупрямился. Не пойду, говорит, и все. Если уж идти, так только директором. Не пишут об этом?
Ребята рассмеялись, а Батурин даже не улыбнулся,
— Об этом в письме ничего нет, а вообще о Мазае, Жутаеве и Бакланове пишут, и неплохо. Вот слушайте.
Он развернул лист, написанный на машинке, и громко, выразительно начал читать:
— «Большую помощь оказали формовщики Мазай, Жутаев и Бакланов. Без помощи мастера они заформовали все нужные детали, удачно провели плавку. Литье оказалось высококачественным. Мазай освоил формовку остродефицитной шестеренки для сеялки, и теперь эмтээс не испытывает в ней нужды…»
Мазай не ждал такой похвалы. Хотя он и надеялся, что Маврину неизвестно о его оплошности, но, когда Батурин начал читать, у него заныло сердце. Сейчас же он был полон радости, но показать ее не хотел.
Батурин прервал чтение, сунул письмо под мышку и оглушительно захлопал в ладоши:
— Браво! Молодец Мазай!
Сережа соскочил с лестницы и закричал:
— Ура Мазаю! Качать Ваську!
— Качать!
— Качать знатного литейщика!
Не успел Мазай опомниться, как десяток крепких рук схватили его и подбросили в воздух.
Мазаю было приятно такое чествование, он был не в силах скрыть радостную улыбку и не отбивался. Он принял «качание» как должное и даже вытянулся горизонтально, чтобы удобнее было его подбрасывать. Но для вида он уговаривал друзей:
— Хватит! Хватит! Уроните, расшибете ударника.
— Будет, ребята! Будет, — сказал Селезнев, — а то до смерти закачаете.
Мазая под команду «взяли» подбросили последний раз высоко-высоко, подхватили на лету и бережно поставили на землю. К нему тут же подскочила Оля Писаренко и, изогнувшись в картинном поклоне, подобострастно затараторила:
— Василий Павлович, с удачей вас! Станете большим человеком — не забудьте нас, маленьких. А то бросишь возле вас якорь, вы не то что в кают-компанию попросите — на камбуз угоните, да еще палубу заставите драить.
Выходка Оли вызвала смех, но на Мазая подействовала, как ушат холодной воды. От хорошего настроения не осталось и следа. Он чуть было не толкнул Олю — сдержал себя вовремя и грубовато ответил:
— Брось, Ольга, старое перемалывать. Ты новенькое скажи.
Оля хотела что-то ответить Мазаю, но Батурин призвал расшумевшихся ребят к порядку:
— Внимание! Я еще не дочитал письма. Слушайте дальше.
— Читайте, читайте, товарищ Батурин!
— «О формовщике Жутаеве нужно сказать особо. Он не только работал сам, трудился не покладая рук, но и руководил всей бригадой формовщиков…»
— Неправда! — резко выкрикнул Мазай. — Может, кем и руководил, только не мной! Я и без него знаю, что делать, и нечего лепить его ко мне.
— Как же это получается, Мазай? — спросил Батурин. — Ведь ты же говоришь, что почти диктовал письмо директору эмтээс. Выходит, надиктовал на свою голову.
— А что вы лепите ко мне этого… этого друга?
— Послушайте Василий Мазай, — официальным тоном одернул его Селезнев, — когда вы научитесь вести себя как следует?
— А я и веду себя как следует, — не сдавался Мазай. — А раз неправда — никто мне рта не закроет. Подумаешь, нашли мне вожатого! И без него дорогу знаем, не заблудимся.
— Василий Мазай, вы грубо разговариваете со старшими, — еще строже сказал Селезнев. — А вот Жутаев умеет держать себя. Потому его и ставят выше вас, и будут ставить. И правильно ставят.
— Васька, брось, ведь нехорошо, — тихонько шепнул Мазаю Сергей.
— Отстань!
— Читайте дальше, товарищ Батурин, — предложила Оля.
— Потише! Продолжаю: «Скромный, серьезный, дисциплинированный, Жутаев был примером и для нашей молодежи. Такими ребятами, как Жутаев, ремесленное училище может гордиться!» Вот, ребята, и все.
Оля почти вплотную подошла к Жутаеву, захлопала в ладоши и, не скрывая радостной улыбки, закричала:
— Борька — молодец! Качать его! Качать белобрысого!
— Качать! Качать!
Жутаев побежал прочь, но его догнали и схватили:
— Не уйдешь!
— Ребята, не за что. Не нужно, — отбивался Борис.
— Держись за землю!
Ему удалось вырваться. Но далеко во дворе его все же поймали. Началась возня и послышались крики: «Раз, два, взяли!»
У вагранки остались Селезнев, Батурин и Мазай.
— А нехорошо ты себя ведешь, Василий. Очень нехорошо. Характер у тебя просто невозможный, — сказал Селезнев.
— Ну и пускай, товарищ мастер! Мой характер ни у кого еды не просит. Какой есть, такой и есть.
