Дверь открыла молодая женщина в белом халате.
— Вам что нужно?
— Я из третьего ремесленного училища. К вам сегодня привезли нашу девочку, Ольгу Писаренко. Ей ногу опоками покалечило. Я и пришел проведать, узнать о ней…
— Такая больная у нас есть. В двенадцатой палате. Но вы пришли поздно: прием посетителей разрешен до семи часов, а сейчас уже около восьми.
— Значит, нельзя? — разочарованно спросил Мазай.
— Никак нельзя. Приходите завтра. Вы как больной доводитесь — брат или родственник?
— Учимся в одной группе… А вы не скажете, как у нее дела? Лучше ей или все еще плохо?
— Я сейчас схожу и спрошу у самой больной. Посидите.
Мазай присел на скамью. Он то и дело поглядывал на стеклянную дверь, откуда должна была появиться дежурная сестра. Время шло. Мазай начал беспокоиться, не забыли ли о нем. У него уже мелькнула мысль: а не пройти ли за стеклянную дверь самому, поискать там двенадцатую палату. Но он тут же отклонил эту мысль и решил ждать хотя бы всю ночь.
Дежурная сестра вернулась и протянула Мазаю сложенный вчетверо листок:
— Вот вам записка. Она решила написать, а нет ни карандаша, ни бумаги. Вот и пришлось вам долго ждать.
— Ничего, не беспокойтесь.
Мазай, не взглянув па записку, сунул ее в карман.
— На словах она просила передать вам большое спасибо. «Он, говорит, знает, за что». А насчет болезни — просила передать, что на рану ей наложили шов. Значит, полежать придется.
Мазай слушал дежурную сестру, а сам думал о записке. Что в ней? Ведь ее писала сама Оля! И где— в больнице! Ему хотелось поскорее выбежать па улицу и прочитать…
— До свидания. Передайте Ольге— пускай поправляется. А я еще приду.
Едва выйдя за дверь, он достал из кармана записку, но прочитать не смог: уже стемнело. Невдалеке, па углу квартала, горел фонарь, и Мазай вприпрыжку побежал к нему.
На записке четким почерком, хорошо знакомым Ваське, был написал адрес: «Жутаеву Борису». Он прочитал этот адрес несколько раз и никак не мог понять, почему записка Оли адресована не ему. Но на бумаге, черным по белому, была выведена фамилия Жутаева.
И Мазаю стало обидно: как же так? Он пришел ее проведать, пришел один, наверно, никто больше и не подумал навестить ее, она же, вместо того чтобы ему написать… ну хоть несколько слов… написала Жутаеву, а о нем словно забыла.
Он снова сунул записку в карман и не спеша побрел домой. Но забыть о записке не мог. Прочитать бы ее, узнать: что же пишет Оля Жутаеву? Этот небольшой листок бумаги словно притягивал его руку.
«А почему бы и не прочитать? Или я не имею права? — подумал он. — Записку отдали мне — значит, я вправе прочитать. А что касается надписи, так оно могло и случайно получиться: Ольга думала написать Мазаю, а вывела — Жутаеву».
Остановившись у одного из фонарей, Мазай снова извлек из кармана записку и прочитал: «Дорогой Боря! Спасибо тебе за все. Спасибо, что пришел. Я этому очень, очень рада. Чувствую себя лучше. Оля».
Мазаю хотелось кричать во весь голос, в клочья порвать записку. Он уже не шел, а бежал. А в голове одна за другой возникали угрозы: «Погоди, «дорогой Боря», погоди, я тебя отблагодарю! А записки ты не увидишь, как своих ушей».
Мазай пробежал три квартала, устал и перешел на шаг. Ему хотелось поскорей добраться до дому и поколотить Жутаева. Поколотить так, чтобы тот разревелся, а он, Мазай, стоял бы и приговаривал: «Это тебе за все. Сполна. Если мало — еще подкинем».
Легко представить себе врага побежденным, а как его победить? Один на один Мазай уже не решался схватываться с Жутаевым, а чтобы втравить в драку ребят, нужно доказать им, что Жутаев заслуживает «науки».
Когда Мазай вошел в свою комнату, его воинственное настроение исчезло. У стола он увидел Кольку, Сергея и Жутаева. Борис вслух читал книжку, а Колька и Сергей внимательно слушали его. Взглянул Мазай на их лица и понял: ни Колька, ни Сергей и пальцем не тронут Жутаева, да и никому другому не позволят этого.
Жутаев прервал чтение:
— О Зое Космодемьянской читаем. Писательница Маргарита Алигер написала. Хочешь — садись. Мы тебя ждем. Хотели при тебе начать, а ты исчез. Садись.
Сережа пододвинул стул:
— Садись, Васька. Вещь такая интересная, что насквозь пробивает.
— Здорово написано, — подтвердил Жутаев. — Читаешь и все видишь, будто рядом. Садись.
Жутаев говорил просто, и было видно, что он весь захвачен поэмой, а на Мазая у него нет ни обиды, ни злобы.
Мазай не двигался с места. Ему стало как-то неловко: вот он бежал по улице, чтобы скорее увидеть и избить Жутаева, а увидев — присмирел. И вдруг, неожиданно для самого себя, Мазай достал из кармана записку, положил ее перед Жутаевым и, не глядя на него, резко сказал:
— Это тебе… от Ольги…
— От Ольги?!
Жутаев взял записку, прочитал ее и взглянул на Мазая:
— Ты ходил в больницу?
— Ходил. Ну, и что из этого?
— Васька, как она? — спросил Сережа.
— Да ничего. Лежит. Ногу зашили.
— Ты ее прямо живую видел? Верно, Васька? — затараторил Колька. — Прямо в палату ходил? Да, Вась? Туда пускают? Кто хочет, того и пускают? Да?
Очень хотелось Мазаю ответить утвердительно: и не только, мол, был в палате, но даже разговаривал с Олей. Но, сообразив, что обман обязательно будет обнаружен, пересилил это желание.
— В палату — поздно, меня к двери подвели. Женщина в белом халате — наверно, врач или сестра. Вот она мне показала Ольгу сквозь дверь. Ольга даже и не знает, что я ее видел. — Чтобы прекратить разговор о больнице, он спросил: — А Баклан где?
— На репетиции, — ответил Сережа.
— Верно. А я совсем позабыл.
— Ты секретаря комитета комсомола сейчас не видел? — спросил Жутаев.
— Нет. Днем заходил. А сейчас делать мне у него нечего, я беспартийный.
— Он попросил тебя зайти к нему вечером, — сказал Жутаев.
— Меня?
— Да, тебя. А что ты так удивился?
— Зачем же я ему понадобился?
— Не знаю.
— Не говорил?
— Нет. Ты же, кажется, собираешься вступать в комсомол?
— Собирался, да вот передумал.
— Почему? — удивился Жутаев.
— Не почему, просто так. Необязательно всем быть в комсомоле. Я хочу остаться беспартийным большевиком.
— Напрасно. Очень напрасно.
— А ты, Жутаев, меня не воспитывай, вместе с тобой на политзанятия ходил и не хуже тебя разбираюсь, что и как. Ты лучше скажи: в Ольгу влюблен? — Подмигнув ребятам, он деланно рассмеялся.
Жутаев внимательно посмотрел на Мазая и с сожалением сказал:
— Когда ты говоришь по-человечески, с тобой и говорить хочется, а когда начинаешь хамить… — Он махнул рукой и отвернулся. — Будем дальше читать?
— Давай читай, — предложил Сергей.
Жутаев снова взял в руки книжку. Сергей и Коля уставились на него, положив головы на ладони, а Мазай пошел к своей койке.
На следующий день Селезнев сообщил Жутаеву, что его предложение о дополнительной работе в счет Писаренко согласовано с директором и ребята могут приступить к работе уже сегодня.
— Но временем не злоупотребляйте, — предупредил он. — Вас четверо будет?
— Пока не точно, но, кажется, пятеро: Мазай, Рудаков, Епифанов, Бакланов и я.
— Если так, то и часа достаточно. А в общем, учти: не больше полутора часов. Злоупотреблять временем нельзя. С Мазаем и остальными ребятами уже говорил?
— Конкретно нет. А так — все знают.
— Согласны?
— Мазай артачится.
— Запомни: дело совершенно добровольное. Никаких особых уговоров, чтоб не было ничего похожего на принуждение. Расскажи каждому, зачем это нужно, и пригласи. Пойдут — хорошо, не пойдут — так тому и быть.
— Пойдут, товарищ мастер, — с уверенностью сказал Жутаев.
— Да и я так думаю. Но, как говорится, уговор дороже денег, чтобы никакого нажима… Кто у нас сегодня вечером дежурит у цеха? — Селезнев достал из кармана блокнот. — Ага, Мазай. Ключ от литейки будет у него.
Жутаев решил прежде всего поговорить с Мазаем. После обеда он улучил момент, когда в комнате они остались вдвоем, и сообщил ему:
— Васька, дирекция не возражает, чтобы мы поработали за Ольгу. Что ты об этом думаешь?
— А что мне думать? Тебе надо, ну и думай. Шеф нашелся… Сам в училище без году неделя, а уже в организаторы лезет. Актив! Давай, давай — может, кто-нибудь похвалит! Наверно, и во сне об этом думаешь.
— Ни в какие организаторы я не лезу. Ты просто выдумываешь. Ты староста нашей подгруппы? Значит, тебе и нужно заняться этим. А я буду просто работать, как и все. Понятно?
Мазай удивленно посмотрел на Бориса и состроил презрительную мину:
— Мы обносков не хотим, а объедков не едим. Сам взялся, сам и тащи. — Опершись кулаками па крышку стола, он протянул: — Посмотрим, сколько ты один наработаешь.
