.«Бэла Гупта решительно возражала против их размещения в общежитии — с того самого дня, как к ней в частном порядке обратился директор департамента здравоохранения:
«Какое мне дело, сколько их — пять или десять? Сколько б их ни было, специально для них придется ввести в устав дополнительные правила».
Директор недовольно поморщился, слова её были ему явно не по душе:
«Какие ещё дополнительные правила? О чем вы говорите?»
«Вы, конечно, не станете отрицать, сэр, что между этими девушками и теми, кто постоянно проживает в общежитии… ну, есть определенная разница».
«Послушайте, мисс Г упта! Если возникнет необходимость, дополнительные правила вы введёте позже… когда они поживут у вас немного. Зачем поднимать шум с самого начала? Обо всем можно договориться без лишних эмоций…»
Подчеркнуто вежливые слова директора звучали как приказ. Поэтому Бэла Гупта не стала больше спорить. Однако сразу же после этой встречи она обратилась к госпоже Ананд с просьбой уделить ей несколько минут для конфиденциального разговора. Госпожа Ананд обещала, но, ссылаясь на занятость, каждый раз откладывала встречу. Да и сама она грубо нарушила устав общежития. По уставу, она не имела права поселять в свое время в общежитии этих двух девушек — Анджу и Манджу. И Бэла отчаянно противилась её решению, однако, невзирая на все протесты, госпожа Ананд собственноручно внесла их в список жильцов. Пустячный вопрос вырос в целую проблему, и она с каждым днём запутывалась все сильнее.
Недовольство нарастало…
«Уж не ко мне ли они направляются?» — думает Бэла. «Они» — это преподавательница местного колледжа «профессор» Рама Нигам, диктор местной радиостанции Рева Варма, проводница Патнешвари Дэви и продавщица из лавки ремесленных изделий Сипра Маджумдар. Идут плотной группой, как на демонстрацию, обмениваясь короткими репликами.
— Terrible![11]
— Из какого же захолустья приволокли их сюда?
— Того и гляди вспыхнет поножовщина! Вот так и зарезали докторшу из Сахарсы. А какая была женщина!..
— Тут теперь такое начнётся — впору красный фонарь вешать, — вставляет Патнешвари; ей уже невмоготу глядеть на этих замарашек, на каждом шагу одёргивать их: «Куда прете?,. Кто разрешил?»
— Мисс Гупта, — берет наконец слово ученая дама Рама Нигам и хорошо поставленным лекторским голосом продолжает: — Мисс Гупта, я чувствую, что… м–м-м… бихарские женщины… м–м-м… такие же, как и все бихарцы…
— Ну и пусть остаются какие есть, — прерывает её Бэла.
Ученая дама возмущена такой бесцеремонностью. Голос её срывается.
— Я говорю вполне серьезно, мисс Гупта! — горячится она. — Таких нерях и замарашек я ещё никогда не встречала. They are horrible![12] Вы только взгляните, у самой лестницы разбросали свои грязные лохмотья!
— Разве затем мы пришли сюда? — патетически восклицает Рева Варма, обращаясь к Патнешвари Дэви (с этой гордячкой Нигам она уже месяцев пять не разговаривает). — Мы пришли поговорить о деле, а не о женщинах, откуда б они ни взялись, — бихарских, бенгальских или пенджабских. А что касается грязи, так её всюду хватает.
— Да–да, вы правы, сестрица, — скромно соглашается Патнешвари.
— Выяснять отношения будете после, — косится на них Сипра Маджумдар.
— Ах, это ты, Сипра? — поворачивается к ней ученая дама, но тут вмешивается Бэла.
— Господа из департамента здравоохранения хотят предоставить им все общежитие, — стараясь не сорваться, говорит она. — Вслед за этой группой к нам нагрянет новая — двадцать пять человек.
От такой новости у всех вытягиваются лица, улыбается только Рева Варма.
— Надеюсь, к тому времени меня здесь уже на будет.
— Почему это вдруг? Может, квартиру подыскала? — интересуется Сипра.
— Какая там квартира! Если уж наши продюсеры ютятся в переулках Банкипура, что говорить о нас? Мы ведь всего-навсего дикторы… Нет, я надеюсь, к тому времени кое‑что случится в моей жизни и я покину общежитие.
Ученая дама презрительно морщится… Случится, случится, непременно случится! Зря, что ли, за чашкой чая мисс Варма рассказывала всем желающим историю своей любви и, не жалея красок, расписывала своего возлюбленного? Послушаешь её, поневоле сомнение возьмёт. То примется рассказывать, как суженый убеждает её бросить работу. «А я ему: что, мол, делать, ума не приложу». То вдруг жаловаться начинает: он, дескать, ей шагу ступить не даёт. «Ох уж эти мужчины — такие ревнивые, такие ревнивые, просто ужас! Ты, говорит мне, не берись играть героинь в радиоспектаклях. Я не могу спокойно слушать, как кто‑то другой называет тебя «моя рани»[13]… А сегодня вон как запела: «Я надеюсь… кое‑что случится…» Нет чтобы прямо сказать: «Выхожу, мол, замуж…» И все тут!.. Вечно какие‑то фокусы, недомолвки!.. Тоже кинозвезда нашлась!
— Пока общежитие не прикрыли, надо что‑то предпринять, — говорит Патнешвари. — Потом поздно будет.
— Что вы предлагаете, сестрица Патни? — тотчас откликается Рева. — Конечно, надо что‑то делать, но начинать, пожалуй, нужно с себя.
— С кого, с кого? — сердито оборачивается к ней Рама; она впервые заговаривает с Ревой за последние пять месяцев. — Каким же образом, объясните, пожалуйста.
— Для начала, скажем, употреблять поменьше косметики, — нарочито смиренным тоном отвечает Рева.
— И, конечно, нацеплять поменьше блестящих побрякушек, — парирует ученая дама.
— Прекратите! — вмешивается Бэла, видя, что перепалка того и гляди перейдет врукопашную. — Как вам не стыдно!
Но Рева уже закусила удила: это её‑то браслеты — блестящие побрякушки? Ну нет, такого оскорбления она не потерпит.
— Ношу я браслеты или обхожусь без них, это никого не касается! — переходит она в атаку. — Как бы я ни одевалась, моё имя значится в каждой радиопрограмме! А вот некоторые…
Бэла Гупта предупреждающе поднимает руку и, услыхав доносящийся со двора шум, быстро подходит к окну.
…Во дворе Муния с дочерью в два голоса отчитывают какую‑то практикантку.
— Это тебе Банкипур, а не деревня! Тут за каждым углом бандюги с ножами!.. Смотри, допрыгаешься!
Все с любопытством выстраиваются у окна. Заметив наконец Бэлу, старуха затягивает плаксиво:
— Ты взгляни только сюда, сестрица…
— Что тут происходит? Из‑за чего шум?
— Да как же не шуметь? — возмущённо объясняет Муния. — Тыщу раз в день уходят, тыщу раз в день приходят! Не могу ж я каждую минуту открывать им ворота! Как только это…
— Помолчи, Муния! — угрожающе возвышает голос Бэла.
Рамратия испуганно хлопает глазами: сестрица, кажется, всерьёз рассердилась.
— Так в чем же дело?
— Мне, сестрица, надо сходить в лавку за покупками, — глядя ей прямо в глаза, весело отвечает практикантка по имени Гаури Дэви.
— Если вам нужно за покупками, соблаговолите делать это засветло, а не на ночь глядя! Прошу запомнить это!
Г розный тон воспитательницы не производит на подопечную никакого впечатления. Эта смуглая девушка вечно улыбается. И сейчас улыбка не сходит с её губ. Словом, весёлая девушка, и на ногах у неё будто крылья: не ходит — летает. А когда убирается в комнате или занята стиркой, всегда напевает протяжные песни родного края.
— Послушайте, уважаемая, вы из хариджан[14]? — неожиданно обращается к ней ученая дама.
Гаури Дэви весело смеется, обнажая ровный ряд белых, точно жемчуг, зубов:
— Ну что вы, я совсем не из хариджан! Откуда вы взяли?
— А зачем тебе в лавку? — удивленно смотрит на неё Бэла.
— За горчичным маслом, сестрица. Комаров тут — тьма-тьмущая, ночью спать не дают. А горчичным маслом смажешься — и спи себе до утра.
— Рамратия! Сходи в лавку и принеси ей масла.
Делегация в торжественном молчании покидает кабинет Бэлы. Гаури в той же позе продолжает стоять перед окном. Рамратия берет у неё деньги, пустую бутылку из‑под масла и, прихрамывая, выходит за ворота.
Муния отправляется на веранду: пора зажигать лампу.
— А вы пока посидите, — говорит Бэла, обращаясь к девушке.
В ответ Гаури только весело улыбается.
— Послушайте, — продолжает Бэла, — кто же все‑таки перекликался с юнцами из переулка?
Гаури опускает глаза. Она по–прежнему не произносит ни слова. Улыбка словно застыла у неё на губах. Чистый лоб прорезает тонкая поперечная морщинка.
— Вы знаете, кто это сделал?
Гаури смущенно поднимает глаза.
— Виновата, сестрица, — лепечет девушка. — Извините меня, пожалуйста. В первый и последний раз…
— Значит, вы?
— Я, сестрица, я… Это все мой младший брат выдумал, Чунмун. Озорник, каких мало. Это он такое придумал: примется разыскивать меня — затягивает частушку… А я ему тоже частушкой… Виновата, не подумала…
«Нет, эта девушка не обманывает меня, — думает Бэла. — При одном лишь упоминании брата–озорника Чунмуна на глазах у неё блеснули слезы… Как же она плакала, расставаясь с братом! Бедняжка!»