Спать, как правило, я ложилась за полночь: в час, во втором, иногда — позже. Утром муж вставал на час раньше меня, пил чай или доедал, что осталось с вечера, и уходил. Он очень серьезно относился к своей работе, как, впрочем, ко всему, чем бы ни занимался. Я лежала до последнего. Глядя в замерзшие окна, за которыми были темень и холод, я все оттягивала минуты, хотя будильник давно отзвенел, и от мысли, что сейчас надо выходить на улицу, внутренне сжималась. Встав и умывшись — для завтрака уже не оставалось времени — я натягивала поверх своей байковую рубашку мужа, его же, вязанную из толстой шерсти, безрукавку, свою кофту и пальтецо — осенне-зимнее с кошачьим воротником, выбегала, начиная дрожать уже на ступенях лестницы. Автобус ходил редко, и надо было уметь сесть в него, умоляя потесниться, протаскивая портфель между стиснутых тел.
Стоя под фонарем на остановке, подняв воротник, поворачиваясь на ветер спиной, сдвинув онемевшие колени, я чувствовала, как накапливается, растет во мне, требуя выхода, раздражение против всего: мужа, сманившего меня сюда, против чужого города, зимы, автобуса, пассажиров, не понимающих человеческих слов, завуча, школьников, которых почему-то мне надо было воспитывать, когда этим должны были заниматься родители. Я стояла, автобус все не приходил. Вот подошел, я не смогла сесть и заплакала. Прошел еще один, он был набит. Я стояла… Я стояла и плакала…
Дни шли медленно, зиме не видно было конца. Забеременев, я обрадовалась и стала ждать, когда можно будет уйти в декретный отпуск, поклявшись заранее, что сюда я уже не вернусь никогда. И ни в какую школу в жизни своей больше не пойду работать. С меня достаточно. Теперь по целым дням я пропадала в постели, почти не выходя на улицу, хотя врачи говорили о регулярных прогулках на свежем воздухе. Но какой свежий воздух мог быть в промышленном городе, когда только из окон квартиры видела несколько постоянно дымящих труб, а дачи, где бы я могла гулять и дышать, у моего мужа не было.
Постель в своей комнате — муж спал отдельно — я не убирала, вставала поесть, ходила от окна к окну, ложилась спать. То, что я изменилась внешне, было понятно, но внутренне я тоже изменилась, мной овладела апатия, вялость, равнодушие ко всему, что происходило вокруг, любые возражения раздражали меня. Я пробовала читать — это утомляло, я просила почитать мужа, несколько вечеров он сидел с книгой возле моей постели, но потом стал отказываться, говоря, что устал, занят, хочет пораньше лечь. Я сердилась. И все же это были хорошие дни, хорошие своей пустотой. Школа, как я понимала, ушла от меня навсегда и далеко. Я еще молодая, мне нет и тридцати, можно поменять профессию.
Иногда задумывалась и подолгу лежала так, размышляя. Я вдруг впервые остро почувствовала взрослость свою и самостоятельность, и от этого стало как-то не по себе. Раньше всегда за спиной была мама, бывало, чуть что — сразу к ней. Значит, ушло детство, ушла юность, ушло студенчество с застольями и разговорами, осталась позади вся моя прошлая жизнь. Началась новая полоса. На новом месте. Я вышла замуж — это влекло за собой множество незнакомых ранее обязанностей, я была хозяйкой квартиры из двух комнат, кухни, коридора, и это накладывало на меня определенные обязанности, собиралась стать матерью, а это сулило столько всяких обязанностей, что не перескажешь, но все они были пока далеко. Да нет, где ж — далеко, месяц, другой, а там…
Мать, сестру, маленького племянника, зятя, школьных подруг, институтских подруг, приятелей, что считались моими женихами, добрых знакомых — всех их заменил один человек, мой муж. А с мужем у меня не ладилось. Почти с первых дней. Я хотела разобраться: почему? И никак не могла разобраться, не знала, с чего начинать. Начинать, может быть, следовало с того, что я сразу же потеряла интерес к семейной жизни. Всякий интерес. Когда муж не был еще моим мужем, а только знакомым, мы гуляли по Москве и он предложил поехать к нему, я испытывала к этому человеку лишь любопытство. Нет, ведь он мне отнюдь не противен, рассуждала я. Наоборот, он мне чем-то нравится, и даже очень. Пожалуй, поеду к нему и стану хорошей женой. А что еще? Кого ждать, кого искать? Он умный, честный, грамотный. Он, чувствуется, глубоко порядочный во всех отношениях человек. Кроме того, он старше меня и, стало быть, опытнее в жизни, значит, будет советовать, подсказывать, если в чем-нибудь ошибусь. Такой муж и нужен. Всем известно, что муж должен быть старше…
Так, кажется, рассуждала я после предложения поехать. Волновалась тогда, собираясь в дорогу, радовалась перемене, ждала, а что же там, за чертой, которую должна переступить. Переступила. И что же? А ничего особенного. Как и со школой: ожидала одного, а получилось совсем другое. Тогда я стала спрашивать себя: чего же ты действительно хочешь? И отвечала откровенно: не знаю. Впрочем, знала, что мне надо. Мне нужно было полюбить его, человека, которого выбрала. Нужна была вспышка, и чтобы она преобразила меня. Чтобы я ходила, говорила, вела себя, жила, чувствовала… по-другому, а с заботами, свалившимися с замужеством, разделывалась шутя, левой рукой, едва замечая их. Чтобы… Но ничего такого не случилось. Чего-то в нем не доставало, не хватало мне. И это останавливало, наводило на различные и грустные раздумья.
Нет, он по-прежнему нравился мне. Да, он был умен и грамотен и воспитан в достаточной степени, но без всяких там изысков. Он был старше меня, опытнее в жизни и давал различные советы. Но я уже поняла, что это — плохо, когда старше. Много советов, и мало общих интересов. Десять лет, это не десять месяцев или десять дней. Мне скажут: и на двадцать лет старше бывают мужья. Бывает, конечно, всякое, да только не верю, что при такой разнице в возрасте может быть жизнь нормальной. За редким исключением разве. Надо было выходить за ровню или даже за того ветрогона, что был моложе. Он бы сейчас как вьюн кружился возле меня, слушаясь. Он бы по одной плашке вышагивал… Но хорошо ли это, когда муж во всем подчиняется жене своей?..
Но ведь никто тебя арканом не тянул замуж, внушала я себе. Вышла доброй волей — привыкай, приноравливайся. А любовь — может, она и придет, вот ребенок родится, что-то изменится в отношениях. Привыкала, но медленно очень, с остановками, с раздумьями. Муж, я видела это, пристально наблюдал за мной, сравнивая со своей матерью, и в этих сравнениях я конечно же проигрывала. Было в характере мужа нечто тяжелое, крестьянское, неразрушимое: любовь к определенному жизненному укладу, к порядку во всем. Он мне рассказал, да я и сама видела, когда была в Жирновке, что в доме их все придерживались порядка. Мужская работа — это мужская работа, женская, значит, женская. Однако такое разделение вовсе не мешало помогать отцу и матери друг другу, когда того требовало дело. И еще: если взял что-то, попользовался, положи на место. Каждая вещь знала свое место. К этому он и стал приучать меня с первых же дней нашей совместной жизни. Смешно, конечно. Смешно и… глуповато немножко.
По утрам, умывшись в ванной комнате, я выходила с полотенцем в коридор, на кухню, утершись, возвращалась, чтобы причесаться, оставив полотенце на кухонном столе. Муж страдал, видя такое. Он брал полотенце и вешал туда, где оно висело постоянно. Меня это отчасти забавляло. Я не понимала этого. Главное, говорила я, чтобы все всегда было под рукой. Ведь они в квартире — вещи, не на улицу же я их выношу. Муж учил меня пользоваться электроплитой, говоря, что необязательно, включив плиту на полную мощность, ждать, пока закипит чайник. Нужно досматривать за чайником и, когда вода зашумит, переключить плиту на единицу или выключить совсем, раскаленная плита догреет чайник, и он скоро закипит. Я слушала его с улыбкой или не слушала вообще.
Один раз, поставив кастрюлю, пошла я зачем-то этажом выше, заговорилась и забыла о плите. Открыв своим ключом квартиру, муж увидел на кухне дым, решил, что у нас пожар, и закричал, не находя меня, а это горела в кастрюле картошка, так как вода полностью выкипела. Я чувствовала, что виновата, но ничего не сказала. Муж не стал ужинать, промолчал весь вечер. Он ходил следом за мной, выключая свет, когда я забывала выключить, закрывал в ванной краны. И просил быть внимательнее. Я хотела, чтобы он не мелочился, шире смотрел на жизнь, а для него важно было, чтобы я выключала свет или доедала за столом кусок полностью, если взяла целый кусок, не оставляя от него и не выбрасывая остатки, потому что хлеб, замечал муж, вообще грешно выбрасывать. Мне это, сами понимаете, скоро надоело, и мы поссорились. Да и кому не надоест?..
Собственно, поссорились мы не из-за кранов и хлеба, а из-за огурцов. Ведь такая ерунда, а?! И даже не поссорились мы тогда, нет, просто почувствовали первое отчуждение. Ссоры были позже. А это случилось осенью, в конце сентября, мы только что вернулись из деревни. Стояли последние солнечные дни. С базара несли поздние огурцы, от овощных магазинов в мешках тащили скрипевшие кочаны капусты, те, кто запоздал почему-то пораньше заготовить овощи.
