Тогда Самарин поднял руки вверх, точно собрался прыгнуть на трапецию:
– Нет, это черт знает что! Когда же моему терпению наступит конец? Я спрашиваю вас: где видано, чтобы негр, черный негр играл запорожского казака! Где?!
Потом опустил руки и спокойно, как ни в чем не бывало сказал:
– Начинаем. Картина первая: Остап и Андрий слезают с коней, Бульба удивленно смотрит на их свитки. Пепс, становись здесь! Руки в бока. Вот так. Выше голову! Еще выше! Так.
Репетиция началась.
Когда какой-то «лях» подошел к Артемке и попросил сбегать за папиросами, тот даже головы не повернул.
– Ты что, Шишкин внук, оглох? – удивился «лях». Нет, Артемка не оглох, он просто перестал существовать для всего мира. Он не оглох – наоборот, он весь превратился в зрение и слух. Слушает он только то, что говорит Самарин, и каждый раз страшно боится, что Пепс не сделает так, как тот показывает. Но бояться нечего: Пепс делает все так… да, так, – это видно даже из того, что Самарин уже не кричит, а только поправляет, даже называет Пепса милым другом. Нехорошо только, что Пепс горячится. Самарин то и дело напоминает ему:
– Спокойнее, спокойнее! Ты Бульба, а не факел в бурю.
Кончилась репетиция лишь перед самым началом представления, когда участвовавшим в первом отделении уже надо было идти переодеваться. От волнения и усердия Пепс даже взмок весь, как после долгой борьбы. Когда он уходил с арены, лицо его сияло от счастья.
– Артиомка, ти видел, ти видел? – допытывался он. – Хорошо я делал Бульба?
Он радовался, как ребенок, и все спрашивал, «будет ли объявлено публике, что вместо заболевшего дяди Васи роль Бульбы исполнит Пепс.
– Будет, будет, – успокаивал его администратор и гут же распорядился, чтобы заготовили несколько наклеек на афиши.
Впрочем, наклейки так на афиши и не попали. Самарин сказал:
– Не надо. Неудобно перед публикой. Да и черт его знает, как к этому отнесется начальство.
И Артемка видел, как готовые уже наклейки с именем Пепса бросили в ящик.
«Как это – неудобно?» – подумал он.
Но Пепсу Артемка ничего не сказал: тот был в таком восторге! Около него суетились гример, костюмер и парикмахер. Его одевали, под одежду подкладывали подушки, мазали лицо и руки белилами, лепили из замазки нос.
Первое отделение было занято обычным цирковым представлением. Пантомиме отвели второе и третье отделения. Пантомима шла впервые, и в цирк набралось столько народу, что Артемку чуть не задавили на галерке. Сначала в публике недоумевали: как это, мол, так – ходят люди, руками размахивают, а ничего не говорят. Но потом, в следующих картинах, вошли во вкус и стали даже поощрять действующих лиц.
– Держись, держись! – кричали с галерки, когда на Остапа со всех сторон насели ляхи. – Бей их, Бульба, бей! Вот так! Еще наддай, еще!
И актеры старались что было сил.
Первая часть пантомимы кончилась под громкие хлопки и выкрики. Вызывали дядю Васю и Кречета, который исполнял роль Остапа. Пепс выходил на арену и как-то странно кланялся. Казалось, он что-то хотел сказать и не решался.
– Это не дядя Вася! – кричал Артемка на галерке. – Это Пепс! Ей-богу, Пепс!
Но на него никто не обращал внимания. Успех Пепса был явный, и Артемкины страхи как рукой сняло. Но как публика не понимает, что это Пепс, а не дядя Вася!
Ведь дядя Вася ниже Пепса. Артемка прикладывает руки трубкой ко рту и, перекрывая мужские басы, по-петушиному орет:
– Пе-е-епс! Браво, Пе-е-епс!
– Тю, дурак! – говорит рядом какой-то мастеровой, явившийся в цирк с рубанком и пилой. – То ж дядя Вася, а не Пепс.
– Дядя Вася? Дядя Вася? – У Артемки чуть слезы не брызнули из глаз. – А я говорю – Пепс! Вот ей-богу, Пепс!
И тут мелькнула у него смелая мысль. Он оттолкнулся от перил и стремглав понесся вниз по лестнице. Через несколько минут наклейки, валявшиеся в мусорном ящике, уже красовались на афишах.
– Вот так! – говорил Артемка, намазывая клейстером последнюю наклейку. Ишь, ловкачи какие – чужую игру заедать!
Люди выходили в антракте из цирка, толпились у афиш и удивлялись:
– Так это был негр?! Смотри ты, как Бульбу разделал!
И Артемка, довольный, помчался к Пепсу рассказывать, что про него говорят в публике.
Пантомима имела огромный успех, особенно последняя картина. Конец повести был изменен так, что отступающие казаки снова наступают, в жестокой схватке разбивают поляков и уносят на руках уже мертвого Тараса.
Пепса вызывали шесть раз. Он выходил, кланялся и прижимал руку к сердцу, а ему со всех сторон разноголосо кричали: «Пе-епс!», «Пе-епс!», «Бульба-а!».
Артемка стоял у малиновой портьеры и кричал громче всех. Уходя с арены, Пепс увидел его, засмеялся, сам захлопал в ладоши:
– Артиомка, Артиомка! Я такой, такой… Он хотел сказать: «Я такой счастливый!», но от волнения забыл, как произносится это слово по-русски.
– Я такой:
Он не договорил, схватил Артемку на руки и подбросил высоко вверх.
Ляся. Пепс грустит
Эта девочка-канатоходец прямо-таки изводит Артемку. Она останавливается и смотрит на него, щурясь и улыбаясь. Но лишь Артемка подойдет ближе, она делает строгое лицо и уходит. Нет, Артемка к ней больше никогда не подойдет и не заговорит. Ей, наверно, завидно, что с ним дружит сам Пепс. Ну что ж, он, Артемка, знает, о чем поговорить с мужчинами, оттого мужчины и водят с ним дружбу. А о чем ему говорить с ней?
Но, когда девочка ходит по канату, Артемке делается жалко ее. Он и сам не знает почему. Может быть, потому, что ей страшно ходить по канату. Да, Артемка уверен, что ей страшно. Он однажды видел, как у нее соскользнула нога и она не могла найти равновесие. Но и тогда она все складывала губы в улыбку, потому что на арене полагается улыбаться, а губы не слушались и от страха прыгали. Артемка хотел подбежать под канат и поймать ее, если б она сорвалась. Но она не сорвалась, и Артемка даже немного пожалел об этом, потому что как бы это было хорошо, если б она падала, а он подскочил бы и подхватил ее.
Но, хотя Артемка и решил больше с ней не разговаривать, все-таки заговорить пришлось. Как-то зашел он в комнату деда, а на топчане сидит девочка-канатоходец и разматывает удочку Увидя Артемку, она растерянно встала и поставила удочку в угол.
– Ты зачем мою удочку трогала? – обрадовался Артемка случаю придраться.
Девочка взмахнула ресницами и, обдав Артемку холодом светлых, каких-то сиреневых глаз, пошла к выходу.
– Подожди, – сказал Артемка, сразу меняя тон. – Ты не думай… Разве ж мне жалко?.. Я только так… Девочка остановилась у дверей и опять сощурилась.
– А я твоей удочкой здесь рыбу ловила, – поддразнила она.
– Вот же какая ты… смешная! – сказал Артемка снисходительно. – Разве ж это игрушка?.. Я этой удочкой настоящую рыбу ловлю в море, понимаешь? Я раз этой удочкой такую сулу поймал, что сам испугался: думал – акула.
Девочка улыбнулась.
– А где же твои обещанные туфли, в каких и Царевы дочки не ходят? – вдруг спросила она.
– Сделаю, – серьезно ответил Артемка. – Только вот товар достану – и сделаю… А насчет рыбы ты не сомневайся, хоть у Пепса спроси. А то – чего лучше – пойдем с нами. Хочешь?
– Хочу, – быстро согласилась девочка и перестала улыбаться.
– Ну вот! – обрадовался Артемка. – Сейчас Пепс придет и потопаем. Тебя ж пустит Кубышка? Кубышка – отец девочки, клоун. Девочке смешно:
– Пусть только не пустит, я ему покажу!
На небе ни облачка. Солнце заливает море, а в море прыгают, слепя глаза, миллиарды светлых точек.
У Пепса на лице блаженство. Голова его еще кружится после вчерашнего успеха. Ведь он так любит театр! Правда, это было не в театре, а в цирке, но и в цирке тоже хорошо. Радует Пепса и солнце. Оно сегодня такое жаркое, что прогревает Пепса насквозь.
Пепс никогда раньше рыбу не ловил, а только мечтал об этом. Но ему сейчас кажется, что когда-то, давным-давно, он так же вот сидел над водой, так же смотрел на поплавок, жмурясь от солнца, и так же было у него легко и приятно на душе.
